В 1966 году Татарское книжное издательство выпустило роман А. Абсалимова «Вечный человек», посвященный одному из руководителей подполья в концлагере Бухенвальд подполковнику Бакиназимову. Немало страниц этого романа уделено боксеру Андрею Борзенко, который, как упоминает автор, до войны выступал на рингах Средней Азии. А после войны на чемпионатах Советского Союза по боксу в судейской коллегии был арбитр из Ташкента А. Борзенко...
ДА, АРБИТР из Ташкента А. Борзенко и герой романа А. Абсалимова — одно и то же лицо, хотя, признаться, мне как-то уж очень трудно именовать Андрея Андреевича «героем романа», поскольку он живой, реальный человек. Пришел он ко мне после тяжелого рабочего дня в клинике, устало опустился в кресло и немного ворчливым тоном произнес, что, мол, об этом уже писали в свое время. Лет десять назад даже книга о нем вышла, называлась «Ринг за колючей проволокой».
— Хотя книга и документальная, — усмехнулся он, — но в жизни все было значительно проще и... страшнее. В армию я попал осенью сорокового года, сразу после окончания десятилетки. Сколько лет мне тогда было? Ровно двадцать. Что, многовато для десятиклассника? Видите ли, родился я в Харбине, где отец тогда работал, и хотя учился в русской школе, но программа в ней несколько отличалась от обычной. И когда мы в 1935 году приехали в Ташкент, то мне пришлось снова идти в 6-й класс. Кстати, в том же году я и попал к замечательному тренеру и не менее замечательному человеку — Сиднею Джаксону. Бывший красногвардеец, портной по профессии, он увлекался спортом, в первую очередь боксом, и сумел эту любовь привить многим мальчишкам из городского Дворца пионеров...
Воспоминания словно преобразили Андрея Андреевича. С нескрываемым удовольствием он рассказывал, как впервые надел перчатки, с каким увлечением тренировался — не только на ринге. Джаксон, прибегая к теперешней терминологии, не был поклонником ранней специализации, или, вернее, одностороннего развития спортсмена. Он заставлял своих воспитанников ежедневно бегать по нескольку километров в парке имени Тельмана, играть в баскетбол, плавать. И это не для разминки, а всерьез, так, чтобы на соревнованиях по кроссу на равных сражаться с легкоатлетами, участвовать во встречах баскетболистов. А бокс... В боксе все получалось как-то само собой. Уже через год Андрей стал чемпионом Ташкента, а потом и чемпионом Узбекистана, Средней Азии. В 1939 году на первенстве страны занял пятое место, в сороковом записал в свой актив победы над известным в то время боксером среднего веса ленинградцем Бадиско и другими именитыми спортсменами.
— Только не подумайте, что мой путь в спорте был усыпан розами, шипов на нем тоже хватало. Но Сидней Львович научил нас всех не сгибаться перед противником, а, если он тебя свалил, подниматься при счете «один». Да, мы действительно прошли хорошую школу мужества, которая в конечном итоге и помогла мне удержаться на ногах за колючей проволокой Бухенвальда. Да и в бою спортивная, боксерская подготовка выручала не раз.
Первого июля под селом Клевань на Волыни получил первое ранение. Подлечился в госпитале, а через месяц был уже снова на передовой. Попал под Киев. Наш полк стоял за Дарннцей, и фашисты прижали нас к реке Березань. Хотели мы к Семеновскому лесу прорваться — не вышло. Пришлось уходить через реку к Яготину. Снова нас отбросили. И нарвались мы на полевой аэродром фашистов. Слева — непроходимое болото, справа — аэродром. Решили атаковать. Тут меня и ранило, метров двадцать еще пробежал, а потом свалился без сознания. Очнулся уже в каком-то сарае вместе с другими военнопленными.
Как я тогда выжил, сам не знаю. Провалялся в бреду месяца четыре. И все же выкарабкался и даже ногу сохранил, хотя мне ее хотели ампутировать. Перевели нас в Борисполь, в концлагерь. Охрана тут была сравнительно небольшой. Договорились с одним шахтером из Донбасса бежать в первый же подходящий момент. Удачно проползли под проволокой. Но далеко уйти не удалось — поймали в селе.
Вернули в лагерь, избили до полусмерти и отправили в Дарницу. Тут уже все капитальнее было — громадный склад с полками-нарами. Сосед по нарам и посоветовал: «Пока силы есть — беги, только не отсюда, а когда на работу повезут». Вывезли нас в поле канаву копать для кабеля. Осмотрелся я — действительно, бежать можно. Немцев в охране немного, все больше полицаи. Выждал, когда поблизости один часовой стоял, стукнул его лопатой по голове и ходу. Выстрелы вдогонку услыхал, когда уже далеко был.
На этот раз осторожнее был, села стороной обходил. Днем в поле в скирдах соломы отсыпался, а ночью шел. К селу подойдешь, в крайней хате кусок хлеба попросишь и дальше. Правда, ходок из меня тогда плохой был, обессилел вконец, изголодался, да и рана еще не зажила. Иногда за всю ночь пяток километров проковыляешь и опять в скирду. И все же изловили меня, нарвался на военно-полевую жандармерию. Снова я в Киеве очутился, только теперь уж не в концлагере, а в гестапо. Испытал всё. Думал — шлепнут, но смерть заменили лагерем смертников — Бухенвальдом. Попал я туда в июле 1942 года, а вышел 11 апреля 1945-го.
О Бухенвальде весь мир теперь знает. Со всей Европы там узники были. И хоть мало осталось тех, кто наперекор всему выжил и восстал из пепла, но и одного свидетеля всех этих ужасов было бы достаточно, чтобы потрясти весь мир. Но мы верили в освобождение и как могли, готовились к нему.
Еще в тридцатые годы, когда Гитлер бросил в этот лагерь немецких коммунистов, там было создано подполье, которое в дальнейшем превратилось в интернациональное. Чего только гестапо ни предпринимало, но подполья уничтожить не могло. Главными помощниками у гестапо были «зеленые» — уголовники, которые в отличие от нас, политических, носили не красный, а зеленый треугольник.
Когда на ночь ворота лагеря закрывались, «зеленые» становились полноправными его хозяевами. В зверствах они не уступали эсэсовцам. Однажды раздобыли они боксерские перчатки, соорудили ринг в пустующем блоке и стали туда свои жертвы затаскивать. Натянут на него перчатки, мол, давай доказывай свою правоту в «честном» бою.
Изобьют человека до полусмерти, а ему наутро в каменоломню идти работать, где любому обессилевшему один конец — пуля в затылок.
Вот тогда и пригодилось мое боксерское прошлое, о котором я как-то ненароком упомянул. Отозвали меня в укромное место, расспросили и предложили выйти на ринг. Я не стал отказываться, хотя прекрасно понимал, что победы на ринге ничего хорошего не принесут — «зеленые» отомстят мне в другом месте. Сходил я раз-другой посмотреть на бой, а потом и сам вызвался подняться на ринг. В толпе словно бомба разорвалась — загалдели, зашумели. Противник спрашивает: «Как будем боксировать?»
— 15 раундов по 3 минуты. — отвечаю, а сам надеюсь только на то, чтобы в первом раунде его нокаутировать, иначе потом сил не хватит выстоять. Побоксировали мы с минуту, присмотрелся к противнику, вижу — он все время подбородок поднимает, ну и провел удар в челюсть. Снимаю перчатки, а меня останавливают, мол, погоди, мы считаем.
— Не считайте, — говорю, — он не встанет.
Бои на ринге обычно устраивали по воскресеньям, но после моей победы «зеленые» не утерпели, очередную встречу назначили на среду. Противник оказался покрепче. Я дал ему попрыгать два раунда, а когда он подустал и немного руки опустил, нокаутировал его. Такой тактики и впредь придерживался — вымотаю противника за два-три раунда и посылаю его на пол. И вы знаете, никогда — ни прежде, ни после — у меня такого сильного удара не было: ненависть силы придавала. Да и не только за себя я сражался — за всех, кого в лагере истязали. «Зеленые» ненавидели меня люто. Руководители подполья решили даже негласно охранять меня, чтобы не пристукнули из-за угла, подкармливать начали. Но попросили, чтобы я подольше боксировал, раундов 10—12. Когда все сбегались на бой посмотреть, подпольщики в канализационных трубах оружие проверяли. Звук там глухой получался, снаружи почти не слышно. Ну, а издали, да еще при том гаме, что всегда стоял во время боя, выстрелы вообще услышать невозможно было.
А «зеленые» вместе с эсэсовцами все новых противников мне подыскивали. Одного хорошо запомнил — Юмбо его звали, работал он поваром и весил 120 килограммов, вдвое больше, чем я тогда. Сперва я не знал даже, с какой стороны к нему подойти, но все же в шестом раунде и эти 120 килограммов оказались на полу. А потом в лагере появился Жорж. До войны он на профессиональном ринге выступал. Действительно, боксером был вполне приличным, хорошо дистанцию чувствовал, легко маневрировал. Первые 5—6 раундов я еле выстоял, но потом он начал выдыхаться, а у меня второе дыхание открылось. В 10-м раунде я сумел его обмануть и провести удар, который его свалил.
Этой победы простить мне уже не могли. Донесли на меня в гестапо, а там долго не раздумывали — в крематорий. Делалось это просто — выстраивали всех на плацу, оглашали список. От смерти меня спасла немецкая пунктуальность. Накануне гестаповцы сообщили личные номера обреченных в картотеку. Ее обслуживали заключенные, среди которых были подпольщики. Меня предупредили, приказали спороть личный номер и заменили его номером умершего. Труп с моим номером отправили в крематорий, а я попал в сыпнотифозный блок, где уголовники предпочитали не появляться. Там я и скрывался под чужим именем до дня освобождения.
Ну, а потом снова армия, конец войны, демобилизация. В феврале 1946 года я уже был в родном Ташкенте, осенью того же года поступил в мединститут, окончил его в 1952 году и с тех пор работаю хирургом. В том же 1952 году сменил боксерские перчатки на повязку арбитра. Теперь судья всесоюзной категории, возглавляю республиканскую судейскую коллегию. Член пленума комитета профсоюза медицинских работников. Женат, двое детей: дочь — перворазрядница по легкой атлетике, учится в мединституте, сын в седьмом классе. Вот, пожалуй, и все мои анкетные данные.
Это почти дословная запись нашей беседы с Андреем Андреевичем.
С. БАЛАКИН (1972)
☆ ☆ ☆