— Поезд до Владивостока через пятнадцать минут отправляется с платформы №6... — раздался холодный женский голос из дребезжащего динамика на станции.
На улице тогда шёл ливневый дождь. Сентябрь только начался, но уже встречал людей свинцовыми небесами и холодом, что пробирает до самых костей. Давно меня так не морозило. Я продолжал стоять и смотреть в сторону фигуры в чёрном пальто, чёрная же шляпа закрывала лицо, так что я не берусь судить о половой принадлежности, как будто в этом вообще есть какой-либо смысл. Мой поезд уже отходил, а я всё стоял, как истукан, на берегу Священного озера. Что-то прекрасное и неуловимое было в этой фигуре, в ее силуэте, в резких, но немногочисленных движениях. «Она», пусть будет «она», а то иначе мои записи превратятся в какой-то сыр-бор из личных и указательных местоимений…
Кажется, она что-то или кого-то искала на этой громадной станции, но вокруг неё была ужасающая толпа, постоянно мешавшая сделать хотя бы шажок в сторону. Она постоянно просила у незнакомцев прощения за столкновения — это было видно по ее небольшим поклонам – они же только корчили недовольные гримасы и неслись дальше. Жизнь от вас не убежит, притормозите, господи!
Её движения становились нервознее, резче, запутаннее, пару раз она чуть не упала на ровном месте, недовольство и отчаяние были в этих метаниях. Она замерла и, опустив чемодан, села на него. Ее плечи поднялись и через секунду опустились, немного скрючившись вперёд, ее голова поникла. Призраки толпы продолжали беспечно обступать её, только злясь и нервничая. Никто не захотел хотя бы спросить, что случилось… никто, даже работники только мчались мимо.
Не знаю, зачем, но что-то подтолкнуло меня посмотреть себе под ноги. Кроме моего обшарпанного чемодана, моих сбитых ботинок и обертки из-под мороженого, подо мной лежал паспорт в новенькой кожаной обложке, из него торчал билет и деньги.
Я подобрал паспорт и, даже не посмотрев в него, уверенно пошёл к ней, позабыв о своём чемодане, позабыв о поезде, который уже пятнадцать минут как ушел, позабыв о давно покинутом доме, в который я возвращался после семилетнего отсутствия (надеюсь, скрипящие половицы и потертый моей рассеянностью и постоянным ёрзаньем стол, за которым я часто читал, остались такими же), позабыв о чувствах своих родных, что с нетерпением ждали моего прибытия (кажется, отец написал, что встретит меня на станции, он для этого даже денно и нощно чинил свою «милую развалюху»). Мама наверняка наготовила еды на весь наш маленький городок и пригласила всех, кого только могла. Мои родители были… остаются «типичными» представителями глубинки: быт вплетён в их сердца стальными канатами, которые порвёт только смерть, их любовь — это рождение детей, их вера – это молитва перед едой, их идеал — это здоровый накормленный человек, занятый своим делом, их истина — это здесь и сейчас, в мгновении, которое они проживают…
Хотел бы я быть как они…
Я приближался к ней, протискиваясь сквозь не уменьшающуюся толпу, казалось, что меня сносит течением, на секунду я даже подумал, что утону, так и не достигнув ее островка в этой пучине. Я задыхался. Но продолжал идти. Ещё чуть-чуть, ещё только мгновение.
Я стоял за ее спиной, ее плечи вздрагивали: она плакала бесшумно и в полном одиночестве. От неё исходил запах с любовью ношеной одежды, на которой запечатлелись редкие ароматы дорогих ей людей. Ее запах был сладкий и слегка терпкий, будто персик или сырники в сахарной пудре с корицей. Этот запах дурманил меня, я бессознательно вдыхал его так, будто пытаясь запасти его на будущее, пытаясь навсегда запечатлеть его в своей дырявой памяти… Ее спина искривилась еще сильнее, потрескавшиеся от холода руки закрывали лицо, прядка каштановых волос выбивалась из-под аккуратной уже бордовой шляпы. Она была прекрасна в своём отчаянии… От неё пахло любовью и домом, в который хочешь вернуться, чем-то незнакомым мне, чем-то далеким и эфемерным.
Я аккуратно и безмолвно протянул ей паспорт. Я не хотел этого… не хотел, чтобы она уезжала, я хотел… только ещё мгновение побыть с ней, но я протянул паспорт, который вынес моим желаниям смертный приговор.
Она не сразу обратила внимание. Но как только присмотрелась, она узнала свой паспорт и вскрикнула от радости. На ее немного веснушчатом лице с острыми скулами появилась улыбка, обнажив ее аккуратные белые зубки с маленькими парными клыками. Она была по-настоящему рада. Она взяла паспорт и, продолжая рассматривать его, будто не веря в случившееся, посмотрела на свои наручные часы. Она успевала на поезд, это читалось в ее «особой» улыбке: она улыбалась только уголками губ… Ее глаза… глаза, я хотел посмотреть в них, но она так и не обратила на меня внимание.
— Спасибо! — проговорила она практически бесшумно. Ее мягкий и яркий голос объял мои уши своей теплотой и… нарочитостью, словно я слушал реплику актрисы, что безукоризненно отыгрывала заученную роль.
— Не за что… — монотонно отбил я. И только тогда понял, что стою один, она уже убежала на поезд… От неё остался только умирающий запах, который с каждой секундой все больше ускользал от меня вслед за ее стирающимся из моей памяти силуэтом.
Я стоял один посреди пустоты. Все поезда на сегодня ушли, все люди давно разъехались… Я подобрал свой чемодан и вышел из здания вокзала на улицу. Петрикор убил ее запах. В ночном небе виднелись кое-как мерцающие звёзды, столь далёкие и недоступные, одинокие и холодные. Я попытался согреть свои окоченевшие руки дыханием, но с треском провалился: даже мое дыхание было ледяным.
Ее желание исполнилось, я был рад за неё, за незнакомую девушку, столь рьяно боровшуюся с издевательствами «судьбы».
На улице холодало, мое пальто уже не грело кости.
Осталось только мое желание смешать ее запах со своим.