Однажды двое субъектов поспорили об объекте недвижимости. Т. обратился с иском к Д. с требованием о понуждении исполнить обязательство по договору купли-продажи в части передачи имущества, затем изменил свои требования и стал требовать признания права собственности на этот объект, а Д. заявил свои требования к Т., которые состояли в том, чтобы признать договор между ними незаключённым. Получилось так, что эти требования оказались в разных, а не в одном гражданском судебном процессе, а, кроме того, образовалась ещё целая череда гражданских судебных процессов, связанных с правоотношениями вокруг всё того же объекта недвижимости и договора купли-продажи его. Не обошлось, как водится в случае подобных свалок, и без всяческих обвинений не то в мошенничестве, не то в чём-то ещё.
И, натурально, пока жадные медвежата делят сыр, на горизонте показывается лиса. В данном случае лиса предстала в виде субъекта Ж. Этот субъект вдруг начал влазить в идущие процессы, заявляя, что он имеет свои собственные требования. Вот как раз об этих самых заявлениях о «собственных требованиях» я и хочу рассказать.
Сначала Ж. направил в суд заявление о том, что желает, чтобы его привлекли в дело в качестве третьего лица, заявляющего самостоятельные требования относительно предмета спора. Причём, всё это было оформлено именно так, как тут написано: ходатайство о привлечении и так далее… К кому именно и какие такие требования, собственно, предъявлены там не было указано ни слова.
Правда, были аргументы, сводящиеся к тому, что именно Ж., а не Д. или Т. принадлежит спорный объект. Ну, аргументы аргументами, а вопросы о том, чего, собственно, надо указанному субъекту в суде, всё же возникли. При этом чувствовалось, когда вопрос о том, что, собственно надо Ж. в таком процессе, задавался его представителю, последний явно не понимал, что его вовсе не подкалывают его, не пытаются издеваться над ним и не придираются к нему. Этот представитель ссылался на статью процессуального закона, которая указывает, что третьи лица, которые имеют свои требования на предмет спора, имеют право вступить в дело со своими требованиями. При этом он раза три повторил, что просит суд привлечь его с самостоятельными требованиями в судебный процесс, а затем он уже и сформулирует эти требования „когда разберётся“.
С самим по себе правом, разумеется, никто не спорил, и уж, тем более, никто и не собирался оспаривать норму законодательства, но и суд и представители Т. раз за разом пытались буквально выдавить из представителя Ж. ответ на вопрос, который, в сущности, сводился к „чего ж тебе надо и от кого?“. Никого не хочу обижать, а потому и не указываю имён, но представителем Ж. был профессиональный юрист.
Наконец, почувствовав, что никакого вразумительного ответа на сии вопросы получить не удаётся, суд с подачи представителя Т. объявил представителю Ж., что третьи лица, которые имеют самостоятельные требования относительно предмета спора, вступают в дело путём подачи искового заявления.
Так вот, убедившись, что именно только такой способ вступления в дело в качестве третьего лица, заявляющего самостоятельные требования относительно предмета спора только и предусмотрено законодательством, Ж., наконец, представил заявление, в котором указал, что самостоятельными требованиями относительно предмета спора в гражданском судебном процессе между Д. и Т. о признании договора купли-продажи незаключённым, является следующее:
„прошу отказать в удовлетворении заявленных исковых требований“.
Знаете чтó было самым поразительным? Самым поразительным было то, что судья совершенно спокойно, не взирая на прямые возражения обеих сторон взяла, да и привлекла в дело Ж. как раз в этом процессе. Сделать‑то она это сделала, да вот только на следующем судебном заседании началась всё та же волынка: представитель Д. (отметим, что этот представитель — зануда редкостный) начал долбить представителей Ж., добиваясь от них ответа в чём, собственно, состоят требования Ж. на предмет спора между Д. и Т. И опять и снова обнаружилось то же самое: представители никак не понимали чего, собственно, добиваются от них. Они постоянно отвечали, что их-де в процесс допустили. Но, как мы отметили, выше, представитель Д. был занудой, а до судьи, кажется, дошло, что она… скажем так: несколько поспешила с определением о допуске Ж. в дело в качестве третьего лица, заявляющего самостоятельные требования относительно предмета спора.
Наконец, снова появился на свет Божий аргумент о необходимости представить исковое заявление, а следовательно описать, вообще‑то говоря, многое чего. Например и то, какие, собственно, право, свобода или защищаемый законом интерес нарушаются или стоят под угрозой. В свете этого представители Ж. взяли тайм-аут. И, как представляется, для них начало вырисовываться вот что.
Их произносимые вслух аргументы относились к тому, что
- недвижимое имущество является их собственностью;
- это имущество имеет самовольные изменения.
Совершенно очевидно, что в первом случае необходимо будет уплачивать государственную пошлину и в немаленьком размере, а аргументы, приводимые этими гражданами, строго говоря, вообще исключают один другой: та недвижимость, которая имеет неоговоренные перепланировки, вообще не может быть в их собственности. А пошлины им платить никак не хочется.
Впрочем, до совсем недавнего времени, они силой захватили часть этого объекта и выставили там вооружённую охрану, попутно сдавая эту часть в аренду. Но тут случилось то, что как раз Ж. сильно не понравилось: эта недвижимость была уже зарегистрирована за Т., к нему обратился с иском в третейский суд некто Э., требуя признать его, Э., право собственности на указанный объект и с заявлением о принятии обеспечительных мер, председатель третейского суда такое заявление удовлетворил и наложил арест на названное имущество с передачей его на хранение Д.
Словом, кончилось тем, что судебные приставы заставили-таки сделать то, чего не удавалось сделать ранее — освободить спорную территорию захваченную Ж. от решёток, замков, вооружённой охраны и арендаторов.
Последнее, кстати, ярко иллюстрирует как раз роль третейских судов в наведении правопорядка и не способствовании незаконным захватам собственности, а как раз напротив — сильному противодействию подобного самовольству. Во всяком случае с целью консервации правового состояния спорного объекта. А то, что при этом кто‑то оказывается недовольным… тут дело такое — всем не угодишь. Да и не цель третейского суда угождать всем и каждому.
Вот какое забавное происшествие имело место быть в нашем подлунном мире.
Однако вот что при этом при всём бросается в глаза: совершая весьма своеобразный процессуальный поступок, заключающийся в том, что судья уже вынесла совершенно необратимое определение о допуске в дело третьего лица как третьего лица, заявляющего самостоятельные требования относительно предмета спора, без получения искового заявления и без выяснения, а какие, собственно требования на предмет спора это самое третье лицо заявляет (предметом спора является, заметим, право собственности), судья фактически не только освободила Ж. от уплаты государственной пошлины, освободила совершенно безосновательно, но и резко изменила конфигурацию процесса, наделив Ж. процессуальными правами, которые то ранее не имело и без конкретизации своих требований иметь не могло. Самое печальное во всём этом заключается в том, что законодательство не даёт точных предписаний тому, что должно произойти дальше.
С одной стороны, определение о допуске в процесс третьих лиц не может быть самостоятельно обжаловано (во всяком случае такое прочтение нормы абзаца 2 п. 1 ст. 42 ГПК РФ возможно — из нормы неясно то ли на любое определение о привлечении в дело третьих лиц, заявляющих самостоятельные требования относительно предмета спора может быть подана частная жалоба, то ли только на определение об отказе в таком привлечении, а в АПК РФ вообще обжалование такого определения прямо не предусмотрено и возможность его обжалования можно вывести только из общих начал). Оно обжалуется только вместе с судебным актом, заканчивающим рассмотрение по существу в данной инстанции.
С другой стороны, остаётся совершенно неясным — как именно быть с таким вот дивным определением даже при отмене обжалованного судебного акта. Закон оставляет открытым вопрос о том, а может ли быть вообще отменено подобное сказочное определение, хотя бы оно и было совершенно незаконным (как в данном случае). Если исходить, конечно, из того, что запрета на такую отмену нет, то в силу п. 4 ст. 1 ГПК РФ отмена такого рода в кассационном определении вполне возможна. Но при всей логичности подобного довода, он выглядит крайне необычным для привыкших к накатанным ситуациям судей. И что же произойдёт, если такого рода отмены не будет?
С третьей стороны, становится совершенно непонятно, как, собственно, быть в случае, если первоначальный иск в процессе, скажем останется без разрешения по существу по каким‑либо предусмотренным законом основаниям? Что делать тогда с „самостоятельными требованиями“ на предмет спора, которых, в сущности‑то нет. А появятся они либо не появятся целиком зависит от воли и прихоти их заявителя. И если они таки не появятся, то следует ли считать подобный поступок Ж. благословлённым судом злоупотреблением процессуальным правом? А ведь именно под злоупотребление правом этот поступок и подпадает.
Такие проблемы возникают при процессуальной поспешности, в особенности с экзотическим по существу институтом третьих лиц в процессе, вытекающим из висящего в воздухе неразумного принципа преюдиции и невероятных в своём постижении рассуждений об абсолютном и относительном праве.