ПРОБУЖДЕНИЕ ЖУРНАЛИЗМА
(ЗАПИСКИ О ПРАКТИКЕ)
Ночь. Духота. Тишина. Мне девятнадцать, но сна - ни в одном глазу.
Поезд стоит четвертый час - говорят. где-то от жары лопнули рельсы.
Урал проехали позавчера, сейчас вокруг степь. В квадратах тусклого вагонного света - редкая сухонькая травка, еле живая на каменистой почве. Картина унылая и убогая, как дискуссия в учебной телестудии.
На душе неспокойно, смутно, тревожно. Кто встретит? Как встретят? Сгожусь ли?.. Что ожидает - понимание и уважение или равнодушие и недоуменно-презрительные взгляды?
...Вспоминается картинка из факультетской жизни: какой-то абстрактный преподаватель, увлеченно читающий лекцию, вернее, только шевелящий губами. Силюсь уловить хоть предложение, хоть слово - но не могу. До слез обидно...
I
ДНИ ТОМЛЕНИЯ
Прибыли!
Белые стены, белые двери, белый потолок, белые простыни, "белое солнце пустыни" - комната на пятом этаже общежития Усть-Каменогорского педучилища.
Вид из окна далеко не изысканный. Напротив, параллельно нашему, точно такое же здание неопределенного цвета, из которого, как из гигантской шарманки, ежедневно раздается томный голос Готта и клокотанья Высоцкого, а каждую ночь - вопли жильцов, возмущенных неугомонностью общежития, из которого раздается томные голос Готта (комнаты девочек) и клокотанья Высоцкого (комнаты юношей). Между зданий - просто песочек.
Зато с крыши виден весь город. Он плоский. Создается впечатление, что главный архитектор не имеет права строить дома выше желтоватых холмиков, обступающих Усть с трех сторон. Скрашивают картину многочисленные заводские трубы и одинокая телевышка, "перст, указующий в неведомое"...
Первые дни... Они прошли в собеседованиях с главным редактором студии, его замом, его вторым замом, потом опять с главным редактором. Нас не очень утруждали - в день - одна беседа. В первой же мы были проинформированы о проблемах области в целом, о проблемах, волнующих студию...
Узнали о том, в частности, что возможности смотреть ее передачи лишено почти все население Восточного Казахстана, более того, наслаждаться ими могут лишь счастливцы, живущие на близлежащих улицах города.
Одним словом, встретили нас по-доброму, по-хорошему, но... работы не давали, несмотря на настоятельные просьбы и навязчивые напоминания о норме практики.
...Трое сидят на ступеньках. Один думает о предстоящем обеде, другой - о московском кинофестивале, у третьего же все мысли слиплись и переплавились в какой-то горячий конгломерат.
Мимо пробегают операторы, журналисты, фотографы. Трое черной завистью завидуют их озабоченности, и, позавидовав, отправляются на Иртыш. В нем и отсиживаются до обеда (благо - мелко!).
Ритуал стряпанья упрощен максимально: Все, что по мнению большинства, съедобно, швыряется в кипящую воду. Дежурный помешивает это обкусанной деревянной ложкой и глухо поругивается. Мятая кастрюля без ручек (зато с выпуклым дном) вертится и гремит, разбрызгивая брызжущие брызги (да-а, вот до какой деградации стиля доводит вынужденное бездействие!).
...Трое лежат "аки поленья" и сосредоточенно смотрят в потолок: капля первого летнего дождя набухает, набухает, - срывается!.. Три сердца замирают, и... и... раздается оглушительное "БОММ!" - капля ударяется о дно железного корыта... Трое с трепетом ожидают следующего удара...
II
ДНИ УТОЛЕНИЯ
Прошло полдекады. За это время мы успели изучить и студию, и продукцию, ею выпускаемую. Сколько девственно-чистых от какой бы то ни было работы проведено в стенах отдела информации!
В углу, справа от окна, что-то быстро пишет прямой, как англичанин на рауте, Леша Тыцких. Он пишет одну информацию и думает о трех других, а также о верстке следующего "Автографа недели" и о выполнении плана по информациям, посвященным обязательным темам; он пишет и думает о больной матери и о своем переводе в Норильск, об открывшейся сегодня кумысной и о трех практикантах, тупо потеющих напротив. Леше 26 лет. Он, несомненно, человек одаренный и интересный. Отрывки из его фильмов, снятых несколько лет назад, до сих пор появляются в передачах студии. Он неплохой поэт, но сейчас стихов не пишет - не до того. Из-под его руки выходит масса информаций, на стиль которых он давно махнул этой самой рукой.
За соседним столом сидит многолетняя дама, сохранившаяся как в рассоле, и ждет случая отправиться в экзотическую высокооплачиваемую командировку.
Слева от нас - стол третьего сотрудника отдела информации Сергея Веригина. Но самого его нет - он редко здесь появляется. И вообще он добрый, задумчивый и ленивый. И похож на молодого Бальзака.
Итак, работает только Тыцких да Люся Сурова, которая собирает информацию по телефону (и даже иногда уступает свое место кому-нибудь из нас).
Мы ознакомились за эти дни с десятками материалов разных авторов (среди них, как оказалось, были и отредактированные нами). Они показались настолько стереотипными, что если был бы создан "Черный кондуит штампов", запрещающий их употребление, то он представлял бы из себя скорей не сногсшибательный гроссбух, а чахлая брошюрка. Но, тем не менее, студия онемела бы навеки. Сидеть сложа руки не совсем удобно, и мы уходим...
Но, наконец, день наш настал!
Как-то утречком, вдвоем потратив на завтрак еле видимый минимум (обратно решили на самолете (16 копеек) 3 денежки - на квас, 5 - на булочку), являемся на студию и... получаем... за-да-ни-е!
Миша-фотограф, бывший военный летчик, краснолицый, кривоносый и веселый... На ЗАДАНИЕ!
...Обеденный перерыв. Пьем пиво в окружении грязных стариков и старух, жадно глядящих на нас в ожидании пустых бутылок. Одна тетка бесстыдно задирает юбку и нараспев матерится. На пустом ящике сидит дед в изжеванном пиджаке, с коричневыми старческими прогалинами на лице от которых, кажется, веет могилой. В сырой тени, среди ломаной тары, лежит пьяный человек неопределенного возраста. У него подергивается рука.
Мы пьем пиво - жарко. "На мази" мой первый материал - об ударной бригаде строителей. Сейчас пока у них обед, и вот мы пьем. Пиво.
Хайрутдинов, бригадир - коренастый, с умными, внимательными глазами. Сразу видно, что пользуется большим авторитетом в бригаде. Позже выясняется, что авторитет заслуженный.
Работают ладно, скоро, сосредоточенно. Фотографируются с удовольствием. Люди в основном приветливые, очень спокойные.
Материал обкорнали.
Вообще, в первое время чувствовал себя в жанре информации как молодая девушка, обвенчанная со скелетом. Хотелось сделать так, чтобы даже "информации" искрились и привлекали своей нестандартностью.
Хотелось обуть "босой" жанр в сверкающие черевички. Но в то же время часто вспоминалось: "Ты заготовляешь благороднейшие строительные материалы, когда нужны только кирка и заступ..." - и это охлаждало. "Хотелось" - ха, ха, ха!
Но - о деле! На следующий день по запоздавшей собственной инициативе ринулся в профилакторий для рабочих - к вечеру был готов фотосюжет.
Озираюсь по сторонам в поисках проблем. Ага! Городская филармония влачит существование, а должна петь, плясать и блистать. Еду туда.
Беру интервью у директора. Обещает приехать на студию. Не приезжает: Материал расчленен на три информации, тексты которых затерялись в кипах бумаг на студии (отыскивать не стоит - не велика потеря).
Продолжаю озираться. На станции защиты растений чуть ли не ежедневно - что-то новое. А что? Еду. (Перед этим, чтобы не выглядеть профаном, читаю статьи в БСЭ о тле, саранче и других "симпатичных крошках". Вспоминаю, что с саранчой в свое время боролся даже А. С. Пушкин.) Итак, еду туда. Но... станции сей не нахожу: после дома под № 2 следует № 40. Путаясь в ржавом железе, пыльной траве и битых кирпичах, ищу № 6. Не нахожу! В голове рождаются гневные фразы для неопубликованной (и ненаписанной) статьи о нумерации домов на некоторых улицах Усть-Каменогорска. Тем не менее, с помощью телефона "выуживаю" из странной станции пять информаций об изощренных методах борьбы оной с вредителями полей.
Вот. Жизнь более или менее наладилась, обрела наполненность и даже подобие гармонии. Правда, периоды просветления, когда за минуту приходит мыслей больше, чем со дня появления на свет, продолжали до поры до времени чередоваться с периодами безволья и упадка.
Во время подъема тело казалось сплошным бицепсом, управляемым тяжелым мозгом, изборожденным глубокими морщинами.
Но вот просветление сменяется вялостью мысли и - таинственный венец венца творения гладким, дряблым и аморфным, как использованная жвачка. Но это, повторяю, продолжалось до поры до времени.
Заработав, мы воспрянули духом. А тут еще и веснушчатая "амазонка" желает нам "увидеть голубые сны и один зеленый, как моя (ее, значит) тоска".
Откуда-то звучат под "модерновую" мелодию исполненные глубочайшего смысла слова новой поп-песни
"Я пришел, а ты ушла.
Ты ушла, а я пришел... Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!"
Где-то танцуют при свете оплывающих свечей, целуются и говорят о любви, не обращая внимания на катающиеся по полу пустые бутылки.
...Спать! Завтра на работу...
III
ДНИ УТОМЛЕНИЯ
Путешествовать - значит, рождаться заново тысячу раз. Тысячу раз видеть в первый и последний раз удивительные вещи. Тысячу раз очаровываться.
...Автобус катит между поросшими густым темно-зеленым лесом холмами. Чем выше, тем фантастичнее становятся краски. Сказочная невесомая вуаль укутала все вокруг. Причудливые сочетания различных оттенков зеленого, желтого и красного напоминают картины Рериха. Кажется, любой звук среди такой красоты - кощунство. В сгущающихся сумерках очертания гор расплываются, темнеют, все окружающее приобретает какую-то невыразимую загадочность. В такие минуты "Поэзия отряхивает величественные полы своей мантии"...
Проснувшись раненько в номере лениногорской гостиницы, вспомнил вчерашнюю дорогу...
"Да полно, было ль это все в действительности,
Иль только ночью мне во сне привиделось?.."
Однако, ближе к делу.
К телефону. Звонки: в Исполком горсовета, на Полиметаллический комбинат, на рудники. Сегодня должно подготовить "фронт работ" для завтрашних съемок.
До обеда беру интервью и делаю по фотосюжету на станциях юных техников и натуралистов. Директор "натуралистов", милая невысокая женщина, узнав, что я "с телевидения", принялась с увлечением рассказывать о станции, о ребятах, о зверятах. Увлекла и меня. Правда, интерес несколько притупился после 50-минутных пояснений у клетки с попугайчиками (их было около 30), но, тем не менее, ушел я оттуда с чувством глубокого удовлетворения, хотя и с пестрой рябью в глазах.
Визиты, встречи, интервью - еще 9 информаций.
Возможность утолить жгучую жажду деятельности довела до такого подъема духа, что, казалось, кровь брызнет из кончиков пальцев... Пал в койку...
На следующее утро приехал Сережа Суров, оператор. Русокудрый, доброглазый и длинноусый, в голубой махровой футболке:
- Ну, чего будем снимать?
И вот уже мчится в облаках пыли дребезжащий автобус, клейменный голубыми буквами "Т" и "В".
Весь день расписан по минутам. Надо успеть снять все, что запланировано и еще немного, а времени мало - суббота. Все уже с утра поглядывают на часы.
Началось с неудачи. Трикотажная фабрика сулила три сюжета:
о внедрении новой техники, о награжденных вчера орденами, о работе в Фонде Мира. И вот, уже получив согласие директора и разовые пропуска, уже навострив камеру и накропав наметки текста, узнаем, что главный инженер без всяких объяснений категорически запретил снимать.
Однако успели все-таки много.
Три сюжета на полиметаллическом комбинате (о технологических новшествах), два - в совхозе "Лениногорский" ни один фотосюжет - о трех бригадах Риддерского рудника. Недостаток времени, несомненно, сказывался и на качестве материалов, и на качестве общения, если можно так выразиться.
Трое бригадиров недоверчиво поглядывали на нас, суетящихся, думающих уже о следующих съемках. Они разговорились лишь после того, как у Сурова кончилась пленка.
Подъезжая к полевому стану, еще издали заметили трех живописно расположившихся на траве трактористов. Они закусывали размеренно и как-то добротно. Сосредоточенно жевали хлеб, небольшими глотками неспеша отпивали молоко из кувшинчиков. В каждом движении - спокойствие, чувство собственного достоинства, гордость за свое дело. Так бы их и снять! Живых, интересных! Но нет, Суров считает, что "это все равно не пройдет", а для экспериментов пленки не хватает, и снимает мгновенно застывших по-плакатному трактористов на фоне гигантского протектора...
Мы уезжаем, автобус лениво движется в тени тополей, и я вспоминаю, что не удалось сделать материал об озеленении города, проблеме, важной для всего Восточного Казахстана. В Лениногорске это дело поставлено на широкую ногу. Силами всех жителей озеленен даже склон близлежащей огромной горы, что, говорят, даже изменило микроклимат.
Вдали показался вертолет, скрылся за горами. Он полетел к геологам. О них тоже хотелось написать. (Кстати, из-за опоздания на несколько секунд не удалась командировка к советско-китайской границе, куда нас с оператором должен был подбросить такой же вертолет).
Хотелось написать и о гигантской, трех метров в диаметре, деревянной трубе, по которой в город подается пресная вода и которая на всем протяжении сочится. Вот она извивается, по долине, как кольчатый червь...
Слева открывается величественное зрелище: отработанный Тишинский рудник. Кажется, какой-то рубанок фантастических размеров обнажил воронку Дантова Ада, и от растаявшего Копита осталась на дне ее жалкая цветная лужица.
Лет 15_20 назад геологи капнули почву у вершины невысокой горы и были приятно поражены: гора оказалась верхней частью настоящего самородка полезных ископаемых, и причем неизвестно, на какую глубину он уходит под землю.
Теперь на месте горы - воронка диаметром в два километра, глубиной в 750 метров. И об этом так хотелось написать!
...В студии говорят, что эфир запружен моими материалами. В бухгалтерии все успели вызубрить мои Ф., И. и О., и в перерывах занимаются тем, что подсчитывают сумму моих гонораров. Это весьма нелегкое занятие, ибо эта сумма постоянно увеличивается. В машбюро уже давно устроили бы забастовку из-за перегрузок, если бы машинисткам не было интересно перечитывать мои материалы при перепечатке. Две из них получили выговор за перерасход бумаги. Бедняжки! Они не посмели сознаться, что тайком печатали дополнительные экземпляры, чтобы по ним обучать своих детишек чтению, и также дарить их на праздники самым дорогим родственникам и знакомым. Мне очень неловко...
Но вдруг меня подбрасывает на ухабе - гротескно-честолюбивое видение улетучивается. Действительность не столь блестяща: сделано лишь 14 информаций, куцых и бесцветных, 6 кино- и 2 фотосюжета.
...Над уютными деревянными домиками вертикально вьются дымки: суббота - топят баньки...
IV
Я смеюсь над собой,
Я смеюсь над собой,
Ностальгической нотой звенящим безвольно.
Шевелится в ночи полусонный прибой,
И палатка, как храм, отражается в волнах.
Атавизмом - печаль,
Атавизмами - гнев
и надуманность псевдовселенских надрывов.
Все - ничтожно под этот нездешний напев,
Все ничтожно под небом, мерцающим дивной!..
В Голубом Заливе многое заставляет задуматься. Какими нелепыми кажутся в царстве света и свежести углубленные в самокопание юноши, пессимизм которых, взращенный в каменном мешке города, доходит до такой степени, что иногда слова, которые он произносят при знакомстве с девушкой, сродни древней мрачной шутке иезуитов: "Ваши волосы достаточно длинны для того, чтобы повеситься"...
Голубой Залив - каменная чаша неправильной формы, с чистейшей водой, окруженная скалами, которые усеяны цветными палатками.
Туристический слет собрал около двухсот участников.
Еще в автобусе познакомился со многими из этих приветливых, открытых людей. В первые часы чувствовал себя среди них как чванливая устрица в обществе вольных дельфинов. Я с интересом смотрел на них и думал, что им известно нечто такое, что не может постигнуть не турист, что самая подлинная их жизнь - там, в горах, где они освобождаются от излишних условностей. И я завидовал тому, насколько живуча в них потребность в этой здоровой жизни.
У меня сохранились фотографии, сделанные в Голубом Заливе. Пожилой мужчина спортивного вида, со скандинавской светлой бородой: Сергей Иванович Кабуров, турист до кончиков ногтей. Рядом с ним - пухленькая девчушка с пытливыми живыми глазенками. Статная фигура, пушистые косы, независимый открытый взгляд - дочь лесника. "Олеся... алтайская...", - естественно, подумал я, впервые ее увидев.
Мой сосед по палатке - Николай Белкин. Во взгляде его угадывается какая-то глубокая, мужественная скорбь. И эта седая прядь... Теперь я знаю. Семь лет назад в горном потоке погибли шестеро его друзей, и среди них - 20-летняя девушка. Сломались уключины и плот потерял управление...
...Палатки расставляли в темноте, с фонариком искали в горах сушняк. У костра дожидались рассвета, но за песнями и не заметили, как расцвело над горами светило.
С трудом пытаюсь отогнать мысль, что завтрашний день буду встречать в Москве.
А сегодня, сегодня мы бережно спустим на простынях из окна общежития запыленные чемоданы (ключ наш потерян, пока мы были в командировках); сегодня мы, впервые позабыв о разнице во времени между Москвой и Усть-Каменогорском, с деланным спокойствием справимся, не улетел ли самолет; сегодня мы растянемся в уютных креслах и под рокот "ИЛа" попытаемся объективно оценить сделанное ТАМ.
...Итак, практика позади. Не рискуя сильно ошибиться, можно констатировать, что стиль большинства материалов-ремесленнический. "Блюда" эти готовились в суматохе, и, наспех обкромсанные на кухонной доске, подавались к "столу".
Способны на такое либо хлипконогие поварята, либо заевшиеся и обленившиеся повара, либо добросовестные небездарные люди, пораженные бациллой инертности. Пока еще есть вероятность, надеюсь, что мы относимся к последним.
Пока еще не угасла надежда, что кухонная доска превратится в палитру. Но для этого на знамени нашем должен быть начертан, на лбу написан, в анналах памяти запечатлен древний латинский девиз: "нулля диэс сине линеа" - ни дня без черточки. Иначе превращение в серых борзописцев, в "коллежских регистраторов" от журналистики неизбежно.
Мы должны уметь увидеть и выделить главное. Мы должны уметь вникать в это главное, уметь им вдохновляться. Но для вас это еще пока вожделенное сокровище, скрытое в тяжелом сейфе, ключ от которого требуется отыскать. Иными словами, мы должны еще и уметь преподнести найденную суть.
Самоусовершенствование до умопомрачения (разумеется, исключительно). Скудный словарный запас? Пытаться вставить полсотни синонимов между словами "возлияние" и "пьянка", "маруха" и "мадонна"... Несносная дикция? Набить рот до гортани камешками, подобно Демосфену, и вслух заучивать тексты выступлений, как Черчилль, предварительно подвесив над головой дамоклов меч...
...Шесть часов полета - и вот мы уже в электричке, в состоянии странно-пришибленном: вчера - уйма дел, забот, неустроенность за четыре тысячи километров от дома, сегодня - все это отсечено, и мы, невыспавшиеся, разморенные - в подмосковном лесу, прохладном, домашнем...
