Вы читаете отрывок из романа «Предпоследний Декамерон». Это роман-антиутопия, о том, как в недалеком будущем на планете свирепствует очередная опасная эпидемия. В лесу неподалеку от небогатого подмосковного садоводства обнаружен бункер-убежищ времен СССР. Там и прячутся на неопределенное время десять человек из садоводства. Кто-то из них вспоминает про эпидемию чумы семьсот лет назад, когда Боккаччо написал свой «Декамерон». Но прошло много веков, и рассказы теперь совсем другие — и вот уже перед нами своеобразная энциклопедия русской жизни начала двадцать первого века…
Четвертый день Декамерона, в который рассказываются истории о животных
В середине сентября боровики и подосиновики рассыпались по лесу в ненормальных, астрономических количествах – как в начале войны.
- Помню такое в восьмом, четырнадцатом, двадцатом и двадцать втором, – серьезно говорила Оля Большая, которая теперь, среди внезапного изобилия, игнорировала терракотово-замшевые полусферы красных грибов, красиво оттеняемые бурым ковром палой хвои, а наклонялась только, чтобы срезать с жирной бежевой ножки безупречно чистую вишневую шляпку молодого боровичка в серебряном оазисе ягельника. – Мама вспоминала девяносто третий, бабушка – сорок первый, а прабабушка рассказывала о четырнадцатом… прошлого века. Микологи сколько угодно могут над этим смеяться, но народ не обманешь. Если грибы хоть косой коси – это к беде. И чем больше грибов, тем страшней беда. На Руси их называли «мясо для монахов». Бог всегда, попуская войну или мор, давал людям и бесплатную пищу…
- Вы с мужем… извините за вопрос… в Него по-настоящему верите, кажется? – спросила Маша, вовсе не обращавшая внимание на грибы, но зато не спускавшая глаз с довольно неуклюжей фигуры Бориса, что мелькала впереди средь подсвеченных неяркими отвесными лучами еловых стволов.
- Поживите еще лет двадцать – и вы поверите, – ответила Оля. – Верим, конечно. Только не бойтесь, обращать вас в ревностную христианку не собираюсь.
- И я даже знаю, почему: вам велено не метать бисер перед свиньями, кем вы меня, разумеется, считаете, – Маша хотела, чтобы получилось небрежно, но вышло обиженно, она сама это заметила и разозлилась:
- Хорошо, тогда скажите – почему ваш Бог все это допускает? Я имею в виду даже не эту непонятную чуму… А вообще – все: войны, зверства, страдания… Гибель детей… Да вот… – она дернула подбородком в сторону маячившей спины Бориса. – Вот почему Он допустил, чтобы убили его дочь, а жена умерла от горя? За что? Знаю, слышала от всяких разных верующих – и читала, поверьте, немало: пути Господни неисповедимы. Нашлась бы даже сволочь, которая стала бы мне объяснять, что мы не можем знать, что предстояло той девочке в будущем. Может, жизнь ее повернулась бы так, что она стала бы серийной убийцей, и умереть ей было бы лучше… Или что-то в таком же роде… Не трудитесь, слышала. Не впечатляет.
- Я не знаю. И никто не знает, – пожала плечами Оля. – Слишком много причинно-следственных связей, которых мы не в состоянии проследить, а Бог может. Стала бы убийцей – это слишком грубо и прямолинейно. Но в целом… Вы вообще о христианском учении имеете сколько-нибудь развернутое представление?
- Я, пожалуй, верю в Бога, так сказать, в единого, без приплетения религий. Хотя один из мужей даже заставил меня с ним обвенчаться. И по образованию я – искусствовед. Огромный пласт светской культуры, живописи так или иначе посвящен сюжетам Ветхого и Нового Завета… Так что хорошо их знаю, конечно. И не очень жалую…
- Уверены, что знаете? – Оля вдруг остановилась и повернулась лицом к тоже невольно замершей собеседнице. – Тогда к чему этот ваш глупый вопрос? Если вы имеете представление об учении Христа, то знаете, что Он ничего хорошего нам не обещал. Вообще. Все, что Он предрекал своим ученикам и – шире – последователям, обещало быть самым мрачным. Он говорил, что их будут гнать, мучить и убивать, и вообще – «глады, моры и землетрясения по местам», а их участь – терпеть и не бунтовать. Не замечали? Он обещал, что будет хорошо только после земной жизни, в смерти – которой нет, потому что Он победил ее. Поэтому, Маша, чего вы ждете, чтобы в Него поверить? Большого личного счастья, отменного здоровья до ста лет и материального процветания? Знаете, если бы Он это раздавал всем подряд, то абсолютно все стали бы верующими христианами: сбегал в ближайшую церковь, поставил свечку, а тебе сразу с неба мешок золота упал или жених-красавец – что попросишь. И грош цена была бы такой вере.
Маше в душе до сих пор было очень больно – и за весь этот последний месяц, принесший ей одни разочарования, унижения и страх, кто-то же должен был нести ответственность!
- Хорошо, – жестоко сказала она, не отводя взгляда. – Тогда скажите мне, если вы такая верующая: а что если, когда вы вернетесь в вашу Москву, то обнаружите, что оба ваших ребенка, ваша «королевская пара», погибли в том обсерваторе, как и сотни других врачей? Умерли в ужасных мучениях? Вы по-прежнему будете славить такого Бога?
Маша была уверена, что Оля рассердится. Даже злобное любопытство вскипало в ней: интересно было бы посмотреть на интеллигентный гнев этой увядающей ханжи – палевой розы! Но та вдруг повернулась и тихо пошла дальше, опустив голову, и сдавленно проговорила на ходу:
- Я и сама об этом все время думаю… И вполне допускаю, что такого испытания веры... мне не выдержать, – она вздохнула: – Слушайте, пойдите, догоните лучше Бориса. Это ведь только кажется, что он всех презирает и ни в ком не нуждается. Но на самом деле все его поведение просто вопиет о помощи. А вы ведь не чужая ему все-таки…
Смерив ее скорей растерянным, чем снисходительным взглядом, Маша вдруг послушно зашагала вперед и действительно скоро поравнялась с медленно бредущим Борисом. Он не обращал никакого внимания на пронзительную красоту типично русского утра в еловом бору, с широкими золотыми столбами света, соединявшими насыщенно темный, словно писанный темно-зеленым кобальтом, темно-коричневым марсом и тусклым индиго дольний мир – с высоким и светлым, еще теплым небом, – а шел, втянув покрытую капюшоном голову в плечи, глубоко засунув руки в карманы и загребая ногами прелую прошлогоднюю хвою. Маша решительно коснулась его локтя:
- Боря, я ведь не знала… И никто не знал. Поэтому все и относились к тебе… Ну, как к мизантропу, что ли… Ты правильно сделал, что рассказал вчера.
Борис беззлобно усмехнулся:
- Лучше б сдержался. Просто вы все такую чуху за «страшное» выдавали, что зло взяло. Зато теперь, я вижу, уже создан дамский комитет по моему спасению. Земному и даже, так сказать, вечному. Решено не оставлять меня без теплой поддержки и лечить нежной любовью и заботой, как увечного пса. Большое спасибо, но не нужно. Это не лечится.
Маша смутилась, потому что сегодня полночи думала как раз об этом, причем, именно с раненым псом, кусающим протянутую для лечения руку, сравнивала в мыслях бывшего любовника.
- Послушай, но ведь двенадцать лет прошло… Рана затянулась, наверное… – пробормотала она, пряча глаза.
- Вот именно. Заросла сама без постороннего вмешательства. Согласен, выглядит ужасно. Вот вы и решили ее хирургически вскрыть – без наркоза, между прочим, – лишнее обкромсать ножницами по живому и зашить аккуратненько, косметическим шовчиком. Вам так будет приятнее на нее смотреть, – он остановился и, вынув из кармана сжатые кулаки, навис над Машей: – Не-нуж-да-юсь, понятно?!
- Как хочешь, – она устало прислонилась к дереву. – Борис, я больше не могу. Я хочу домой, в Петербург, к Леше и маме… И я ночами не сплю в этой кромешной тьме на узкой кушетке в раздевалке, где с каждым днем все больше и больше воняет уборной… И думаю, что вот доберусь как-нибудь до дома… Правдами и неправдами… Машины-то нет больше, сгорела машина вместе с гаражом… Доберусь, а дверь опечатана. Я знаю: теперь, когда семью забирают, квартиру опечатывают специальными красными полосами, что бы люди знали, что там чума… И вот я отдеру эти страшные ленты, войду в зачумленную квартиру – а там только наш мертвый кот. Потому что он бы спрятался от посторонних, и его бы не усыпили, как всех животных. Но он бы все равно умер от голода и жажды. А моих родных я бы в этом случае не то что не увидела больше никогда – я бы и могилы их не знала. Всех умерших от чумы сжигают, а пепел захоранивают далеко от города в глубоких рвах, куда никто не допускается. Потом, очень нескоро, мне, может быть, удалось бы отыскать тот ров – и только…
- Я тоже не знаю могилы, – сухо напомнил Борис, не пытаясь ни ободрить ее, ни утешить. – А насчет кота не беспокойся. Мы приедем туда вместе, и если квартира действительно опечатана, то я войду первый. Разыщу кота – заверну и вынесу. Это не страшно. Эка невидаль – дохлый кот.
- Знаешь, мы все его очень любим… или любили. Он самый умный и красивый из всех котов, которых я знала… Такой… Такой гладко-коричневый… С глазами, как хризолит… – Маша не плакала, говоря о своей матери и ребенке, но слезы почему-то разом хлынули, как только она вспомнила о домашнем любимце.
- Ну, так расскажи о нем сегодня вечером, – губы Бориса чуть дрогнули, словно в случайной улыбке. – Я слышал, сегодня будем рассказывать о зверье.
- Нет, не смогу. Я разрыдаюсь при всех. Потому что буду видеть перед собой не кота, а сына… и маму… Которые его гладили и тискали. И которых, может, уже нет. Я про что-нибудь другое расскажу, – Маша взяла себя в руки и стала вытирать глаза.
- Ты напрасно так мучаешься, – обычным тоном сказал вдруг Борис. – Сын твой остался в лагере – никто бы не отпустил детей в зараженный город. Так что он в безопасности – детский лагерь, конечно, изолирован полностью, продукты проверяются и дезинфицируются. Ну, а мать твоя – та дома сидит и носа на улицу не кажет, продукты ей под дверь волонтеры в скафандрах доставляют. Оба они, и мать, и сын, сходят с ума из-за тебя. Ведь это ты пропала – не они. Так что не накручивай себя – нормально там все. И кот жив-здоров.
Он произнес это так обыденно, словно ничего другого и быть не могло, словно сумел доподлинно узнать, что все хорошо, – и отчаянно хотелось поверить… Но откуда ему знать?
- Тогда же… Ну, после Ларочки… У меня это и появилось. С тех пор всегда знаю про других, когда у них все закончится благополучно. Просто знаю и все. Ни разу не ошибался. Про себя не предвижу, а про других – на сто процентов. Когда будет плохо, – я просто ничего не чувствую и не говорю. А когда хорошо – говорю, но не афиширую. Ни к чему. Про тебя уверен: вы встретитесь. Больше ничего не скажу, не знаю, – неожиданно ответил Борис на ее невысказанный вопрос.
Маша вздрогнула, порозовела от стыда воспоминания, хотела спросить – не чувствует ли он чего-нибудь определенного про детей Оли Большой и Станислава, но не решилась: вдруг он скажет «нет», – и это тоже будет иметь свое значение…
- Странно, – вместо этого удивленно прошептала она. – Мы с тобой впервые говорим, как люди.
- А до этого говорили, как кто? – поинтересовался он.
- Как любовники. Сначала будущие, потом действующие, потом бывшие… – Маша громко вздохнула и отделилась от дерева: – Пора нам, крысам, лезть в свою нору. Там Соломоныч, поди, уже и суп с мясом приготовил.
Она повернулась и пошла обратно, не замечая, как приотставший мужчина с новым, пристальным интересом смотрит ей вслед.
Продолжение следует
В Санкт-Петербурге эту и другие книги автора можно купить в Доме Книги, в Новосибирске - в сети магазинов "Умник", заказать бумажные версии книг можно также в магазинах "Лабиринт", "Читай-город", "Озон" - для этого достаточно ввести в поле поиска имя автора - Наталья Веселова; а те читатели, которые предпочитают электронные версии, могут найти их здесь:
https://www.litres.ru/author/natalya-aleksandrovna-veselova/
https://ridero.ru/author/veselova_nataliya_netw0/