Утром Маша осторожно ступала по солнечной улице, казавшейся ей новой, с тысячью красок. Солнце сегодня было совершенно другим, его лучи не обжигали, а мягко трогали, как мама в детстве.
Небо… Дома, в России, небо совсем иное: оно выше и синЕе. Но вчера произошло очень важное событие — Машино второе рождение. И никто, кроме неё самой и новой хозяйки, об этом не знает, и почему‑то эта мысль наполняла девушку радостью. И, выходит, что Корея теперь — её вторая родная щека, к которой можно прислониться в трудное или счастливое время… И небо — такое ли оно чужое?
Маша подумала, что это она делит на своё и чужое, а на самом деле… Какое это имеет значение для облаков, безмятежно плывущих, быть может, в Россию из далекой Австралии или к океану? Папа говорил, что не надо разделять на ваших и наших, но Маша не очень понимала его. Разве русские и, допустим, немцы похожи? Разве их культуры одинаковы? Как можно не разделять? Но сегодня всё по-другому. Маша думала о том, что разные культуры — всего лишь неодинаковые проявления единой красоты большого мира.
С противоположной стороны улицы бросилась в глаза огромная афиша. Как давно Маша не ходила на выставки, концерты, как давно не бродила по городу просто так… Но ещё было страшно. Ещё было трудно сделать этот шаг. Даже сейчас, заново родившись.
— Ты опоздала! — рявкнула Алла Марии прямо в лицо.
Девушка посмотрела на неё, как на диковинного зверя. Попросила прощения, прижав руку к сердцу в корейском поклоне. Алла вытаращилась на неё, лишившись дара речи.
Ким Бон якобы нечаянно вышел навстречу Маше и, широко улыбаясь, поприветствовал её. Она сияла, будто только что спустилась с неба и, кажется, вовсе не заметила растерявшегося актёра.
Я похлопал его по плечу, желая успокоить:
— Ты же терпеть не можешь странных, сам говорил. Разве это не тот самый случай?
Он выглядел раздражённым.
— Хён, что‑то с моим лицом?
Я внимательно его осмотрел и не нашёл ничего подозрительного. Он услышал это от меня и спросил дальше:
— Что‑то с фигурой? Я потолстел?
Я снова не мог найти изъянов.
— А она точно слышит?
Моя усмешка рассеяла его сомнения.
— Почему так волнуешься об этой толстухе? Вот ей за собой последить не мешало бы. Что интересного в общении с немой?
— Конечно, ничего.
Ким Бон опустил голову, но голос его был непривычно металлическим.
***
«Я первый раз во сне увидела папу. За столько лет, как бы я ни молилась, он избегал моих сновидений. А сегодня пришёл. Он был в длинных одеждах нежно-кремового цвета, таких ослепляющих, что я чувствовала, как жмурюсь наяву. А голову плотно облегала восточная шапка… Какой красивый! Он просто стоял и улыбался мне, далековато, но я видела его очень ясно. Почему он явился мне вдруг?»
***
— Привет.
Ким Бон загородил ей путь.
— Утром ты, наверное, не услышала моего приветствия.
Маша подтвердила и улыбнулась. Ким Бон так опешил от этой нежданной широкой улыбки, что не сразу понял: Маша прошла мимо. Алла послала её за обедом.
— Постой… Я хотел… Ты так быстро ходишь. Я хотел… Пригласить тебя на концерт айдолов.
Зелёные глаза то ли смеялись над ним, то ли ему сочувствовали.
— Ну, айдолы… Популярные корейские певцы. Разве не знаешь? Я со многими из них в большой дружбе, и они будут рады моим друзьям.
Маша покачала головой. Поблагодарила. И пошла своей дорогой.
***
Она колдовала над костюмом Аллы, вышивая на нём замысловатые узоры, с головой ушедшая в своё занятие.
— Где же ты шаталась всю ночь? — Алла подошла сзади, и Маша вздрогнула, выронив иглу.
Оценив красоту узора и безуспешную возню девушки в поисках иголки, актриса отошла, очень довольная.
— Нашла кого‑то?
Маша изобразила быстрый ряд движений: вот она машет молотком, вот моет посуду, вот смахивает пыль…
— Работу нашла? — догадалась Алла. — И ночуешь тоже на работе?
Маша не знала, что ответить на это. Но, в конце концов, кивнула.
— И сегодня опять пойдёшь?
Маша промолчала: ей не хотелось открываться. Игла, наконец, нашлась, и она снова принялась за своё занятие, пожав плечами на последний вопрос.
— Алла, Алла, съёмки через две минуты! Ты готова? — крикнула откуда‑то голова режиссёра, тут же исчезнув. Неожиданность рассердила актрису:
— Чего расселась? Помоги одеться!
Маша продолжила работу у сценической площадки, то и дело поглядывая на взбаламученную непунктуальную Аллу, которая приводила в порядок мысли перед съёмками сцены, жутко волнуясь.
На диван, откуда Мария наблюдала, плюхнулся Ким Бон, взъерошенный изнутри не менее Аллы, но девушка не обратила на него никакого внимания: происходившее на площадке её полностью очаровало.
Свет исчез, оставшись только на маленьком квадрате павильона, где работали в образе Алла и Чинс.
Интерьер комнаты, где разворачивались действие и печальный диалог, походил на театральную ложу где‑то в России на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Актёры делали вид, что смотрят спектакль, хотя, конечно, ничего такого сейчас не было — всё смонтируют позже.
Чинс говорил по‑корейски, Алла — по‑английски. А в фильме дублёры изобразят вместо этого французский язык. Мария плохо знала английский, да и не на Аллу она смотрела.
— Какая печаль Вас мучает, мадам? — Чинс говорил очень спокойно. — Вы говорите, что я обещал Вам жизнь-сказку. Но посмотрите на меня — разве я похож на сказочника? Правда, я слышал, что это самые грустные люди на свете, их сердце изъедено болью, их стеклянные глаза оживают только в те минуты, когда они кому‑то обещают сказку и так верят в своё обещание… Да, наверное, я всё-таки сказочник. Но для Вас ли, мадам? Мой путь потерян, и конец близок. Зачем же при таком раскладе тревожиться о ком бы то ни было?
Он получает пощёчину. Алла выливает на него возмущенный поток.
— Да, у меня нет сердца, — говорил Чинс. — И нет слёз. Давно нет слёз.
Неописуемый грохот раздался рядом с интимным кругом, где играли актёры. Включился большой свет. Шум произвела упавшая старинная ширма.
— Что за чертовщина! — завопил режиссёр.
У опрокинутой ширмы стояла Маша с вышивкой, загораживаясь рукой от слепящего света, а у дивана неподалёку — Ким Бон с телефоном.
Режиссёр пулей подбежал к обоим, осыпая девушку проклятиями.
— Неблагодарная свинья! Что здесь устроила? — смотрел он на Машу. — Ты хоть знаешь, сколько мне стоило достать этот раритет?
Несчастный режиссёр в ужасе демонстрировал трещину на ширме.
— Как теперь снимать? Кто её пустил? Кто пустил эту дикарку? Ты заплатишь за всё сполна!
Но Маша, казалось, не волновалась так, как то соответствовало накалившейся обстановке. Она смотрела на трещину, сжимая в руках работу.
— На самом деле… — замялся всегда неотразимый и безупречный Ким Бон. — Это моя вина.
Выслушать его не успели, потому что разъярённая Алла подлетела к своей помощнице и осыпала её таким градом брани, что режиссёрский гнев казался в сравнении с ней жалким блеянием.
— Я и так на иголках, дрянь ты такая!
Маша смотрела на её лицо, изуродованное гримасой злобы. Алла шипела, каркала, трубила — сколько животного и оглушительного выливалось сейчас из ушата её души.
Увидев во взгляде подопечной не страх, а вдруг… сострадание, Алла взбеленилась пуще прежнего, готовая вцепиться девушке в волосы или лицо, и набросилась на неё коршуном, но Ким Бон загородил Марию, удержав взметнувшиеся для удара руки Аллы.
Толпа дружно охнула.
— Я же говорю, что это моя вина! — повторил он. — Я не заметил её в темноте и толкнул. Вот и всё! Как можно упрекать человека, ничего не узнав прежде?
Он ткнул в ширму.
— И это тоже можно восстановить…
Глаза Аллы увлажнились от жгучей ревности и обиды.
— Нет! Виновата эта девка! Как такой слон может не толкнуть что‑либо!
На лице Ким Бона читалось разочарование. Глядя на Аллу, он негодовал на самого себя, на свою неразборчивость в выборе спутниц.
Маша взглянула на Чинса. Он смотрел исподлобья. Она спросила у режиссёра то, чего тот не понял.
— Что это за бедуинская морзянка? Переведите кто‑нибудь!
— Режиссёр, она же понимает! — воскликнул Ким Бон.
Тот недоброжелательно уставился на него:
— Я просто спросил, что ей нужно.
Жестом Маша попросила телефон Ким Бона и, набрав фразу, протянула его режиссёру.
— Ха! Сколько это стоит? Тебе интересно, правда? — позлорадствовал он, наконец, написав что‑то в ответ.
Ким Бону не нравилась эта тайная переписка.
— Сколько, режиссёр? — крикнул он.
Маша смотрела какое‑то время на цифры, видимо, немаленькие. Наконец, кивнула потерпевшему, отдала телефон хозяину, стерев цифры, и вышла.
— И откуда ей взять эти деньги? — режиссёр вовсе не сочувствовал ей.
— Поверьте, найдёт. Она не только в России парней перебирала… Она и тут уже не ночует, где положено, — объявила Алла чётко и неспеша, как хозяйка положения, блеснув глазами в сторону Ким Бона.
Новость вызвала огромный интерес. Ким Бон, разозлённый, вынул кошелёк:
— Сколько нужно? Здесь два миллиона. Хватит?
И, сунув пачку режиссёру, тоже вышел.
Он догнал Марию уже в сквере, у здания киностудии.
— Ты, и правда, ходишь быстрее, чем время бежит… Ничего не нужно отдавать. Я был виноват — и я расплатился.
Она покачала головой.
— Значит, правда, у тебя парень? — крикнул он вдогонку.
Девушка на миг замедлила шаг — и вскоре исчезла с поля зрения.
Продолжение следует...
#чоинсон
Друзья, если вам нравится моя русско-корейская киноповесть, ставьте лайк! А за подписку отдельное благословение и благодарность!
