Фото - Facebook Виталия Манского
Интервью Orda.kz с Виталием Манским, режиссёром картин «Свидетели Путина», «Горбачёв. Рай», «Родные», проходило, что символично, в бомбоубежище. Алматинское арт-пространство «Бункер» стало площадкой для культового фестиваля документального кино ArtDocFest, приехавшего в Казахстан. Манский известен своими безапелляционно-честными фильмами на темы, по которым не каждый решился бы высказываться, и своей безапелляционно-честной гражданской позицией. Упустить такого собеседника было нельзя.
Квазисвобода вместо несвободы
— Виталий Всеволодович, давайте начнём с ArtDocFest. Насколько я знаю, фестиваль в первый раз проводится в Казахстане?
— Да, и сразу в большом формате. А не в формате выездных сессий, который мы практикуем уже многие годы (например, в Узбекистане, Кыргызстане, Таджикистане). Может быть, несколько необдуманно и не до конца взвесив все за и против, мы решили провести фестиваль в Алматы. Казалось, Алматы – то пространство, та система координат, которая позволит быть в максимально близкой точке к нашему кругу интересов, и при этом находиться в пространстве свободы, отсутствия цензуры и прочих обстоятельств. Это была наша иллюзия.
Когда мы ехали с таким уровнем картин, с таким уровнем участников, то предполагали, что будем показывать фестивальные фильмы в большом кинозале, с профессиональной проекцией, с удобными креслами.
Оказалось, что Казахстан, конечно, свободная, демократическая страна, но свобод недостаточно.
Мы столкнулись с тем, что все основные киноплощадки заявили о необходимости согласования программы фестиваля с акиматами, министерствами. Это недопустимый для нас абсурд – уйти из несвободного российского государства, и прийти в квазисвободное пространство в другом государстве.
Поэтому в конечном счёте мы приняли приглашение свободной площадки «Бункер». Да, мы сидим с утра до ночи на дискуссиях, на просмотрах фильмов в не очень комфортных условиях. Здесь кресел вообще нет, есть скамейки. Да, мы смотрим фильмы не в том техническом качестве, в каком они созданы. За день до показов местные ребята из подручных средств смонтировали экран. Но я считаю, что свобода ценнее комфорта. И мы проводим фестиваль в том формате, в каком хотели – без каких-либо компромиссов. И мы благодарны Казахстану за то, что это возможно – хотя бы в бомбоубежище.
«Постсоветское пространство» – это оскорбительно
— Было заявлено, что программы ArtDocFest в Латвии и Казахстане идентичные, но всё же они слегка различаются?
— Дело в том, что в Риге наш фестиваль ориентируется на тенденции, интересы, запросы восточно-европейской аудитории. Здесь же мы формировали программу из понимания важности для региона Центральной Азии. Я объясню, почему мы используем вот такие термины: Восточная Европа, Центральная Азия.
Мы считаем оскорбительным термин «постсоветское пространство». Оно несёт в себе отзвук постколониальной российский имперскости и идеологического насильного формирования систем в государствах.
Эти картины более точечно сфокусированы на тех проблемах, которые здесь сегодня являются важными и актуальными. Мы взяли все фильмы из программы ArtDocFest, никаких внешних картин не добавили. Другой вопрос, что за основу, 95%, мы взяли фильмы из программы ArtDocFest 2023 года, который завершился месяц назад в Риге. А несколько картин – из программ других лет, которые мы посчитали важными.
Для нас было важно показать именно здесь украинскую картину «Байконур: вторжение» в силу того, что она очень современная по стилю, по языку, по энергетике и плюс к этому снята в Казахстане. Ну, а другая картина, которая получила гран-при в прошлом году, это швейцарский фильм «Остров», он снят на острове в Каспийском море. И тоже мы посчитали, что это важно показать именно в Казахстане.
Морально-культурная дилемма
— В латвийской программе фестиваля была показан документальный фильм о войне в Украине «Дом из осколков», который в этом году был номинирован на «Оскар». Почему его не привезли в Казахстан?
— Это следствие, скорее, технических проблем. Притом, что фильм получил специальный приз жюри в Риге, автор, датский режиссёр Саймон Леренг Вильмонт – наш давний друг. Но показ фильма в Казахстане требовал длительных согласований с дистрибьюторами, потому что у них ещё не было премьеры в этом регионе. В итоге, мы отдали предпочтение другим фильмам.
— Когда документальный фильм «Навальный» получил премию «Оскар», многих украинцев возмутило, что именно эта картина выиграла, а не «Дом из осколков».
— Я являюсь членом Академии, голосую на «Оскаре», и для меня тоже была дилемма.
С одной стороны, хотелось поддержать Навального – чисто по-человечески, вне зависимости от качества фильма. С другой стороны, хотелось поддержать Украину – опять же, по-человечески, вне зависимости от качества фильма.
Я не буду говорить, за кого в конечном счёте проголосовал. Но эта дилемма более, чем естественна в момент войны России против Украины. Иначе не могло быть. Понятно, что в Украине все хотели, чтобы победил «Дом из осколков». Это не значит, что всем он безумно нравится, что эта картина – лучшая. Но когда ты являешься страной-жертвой агрессии российского государства, то, конечно, вдвойне обидно, что фильм, где действие происходит в России, выигрывает у фильма, где действие происходит в Украине. Это естественная человеческая реакция.
— А как бы вы охарактеризовали эти ленты с художественной точки зрения?
— Я могу сказать, что «Навальный» меня разочаровал своей простотой, прикладным форматом предъявления этой истории. Картина, по сути, пересказывает очень трагическую историю, не привнося в кино того, что лично я ценю в кинематографе. Это чувства, эмоции, личное авторское вовлечение, пространство для моих рефлексий. Я просто посмотрел то, что уже и так знаю, и не получил никакой дополнительной информации, дополнительных чувств.
Но что такое «Оскар»? Приблизительно 90% академиков – это американские кинематографисты и 10%, может, 15% – это кинематографисты из других стран. Для понимания: в Латвии я единственный, кто является членом Академии. В России – человек десять. То есть, большинство – американцы, которые вообще ни сном, ни духом об этом не знали, просто что-то слышали. И вот фильм рассказывает им эту повесть и, когда они получают информацию, то просто по-человечески офигевают. Им этого достаточно, чтобы проголосовать.
«Дом из осколков» – куда более кинематографически объёмный фильм. Не скажу, что максимально объёмный – в нём тоже есть какие-то общие места, банальность.
Хроника закручивания гаек
— В России у ArtDocFest сложная, драматичная судьба. В прошлом году вам пришлось переехать, были нападения – на вас, на зрителей. Когда это началось, как развивалась ситуация?
— Наш фестиваль никогда не был для государства любимым детищем. Мы не получали господдержку, хотя бы отдалённо напоминающую поддержку «любимых» фестивалей. Для примера: фестиваль не то что бы главного кинематографиста России, а его сына, получал в 30 раз больше денег, чем ArtDocFest. Притом, что про существование фестиваля сына вряд ли кто вообще знает.
Но при этом мы обладали куда большим ресурсом – ресурсом свободы. ArtDocFest рождался не во властных кабинетах, как большинство, а в нём возникла необходимость. Он заполнил тот вакуум, в котором его уже ждали индустрия и зрители.
В таком режиме мы прожили лет семь – без какого-то давления, контроля. С огромным, возрастающим с каждым годом зрительским интересом, аншлагами. Мы были абсолютно независимы и высоко оцениваемы зрителями. И индустрией, потому что в профессиональном рейтинге фестивалей мы всегда были на первом либо на втором месте, меняясь с «Кинотавром». Но никогда из этой двойки не вылетали.
А потом, начиная с 2012 года, то есть, с момента обратной рокировки Путин – Медведев, когда, я думаю, у власти и появилась мысль реанимировать империю, а также понимание, что реанимация возможна через подавление свободы, мы стали постепенно ощущать сначала какие-то робкие заходы, потом проверки, психологическое давление.
Ну, а в 2014 году, когда я поддержал Украину, государство объявило меня персоной нон грата. В том смысле, что я не был ещё ни под судами, ни под следствием как сейчас, когда нахожусь в статусе федерального розыска, но понятно было.
Моментально было отключено государственные финансирование, которое не было для нас определяющим. Государство увидело, что это ничего не даёт, и дальше пошло давление на наших партнёров. Потом несколько лет государство либо подавало на нас в суд, либо инспирировало судебные процессы. Мы их исправно проигрывали и компенсировали государству судебные издержки. Ну, а потом государство приняло закон специально против ArtDocFest, который отменил право фестивального показа.
Закончилось тем, что Путин лично сформулировал прямым текстом: фестивали ArtDocFest и «Кинотавр» являются проводниками «чуждой нам идеологии культуры», «зачистим наши культурное пространство от вот таких институтов».
Путин – это ошибка
— Ваш фильм «Свидетели Путина» достаточно личный, интимный. У вас есть определённая история взаимоотношений с Владимиром Путиным. Что вы, в целом, думаете о нём?
— Думаю, что люди, которые придумали операцию «Преемник», которые выбрали на эту роль Путина, совершили преступную ошибку, ставшую для них очевидной довольно-таки быстро. Но, к сожалению, фатально поздно, чтобы её исправить. Настолько фатально, что некоторых уже нет в живых. А что касается меня лично, Путин никогда не был для меня каким-то человеком непостижимым, недосягаемым – ни интеллектуально, ни эмоционально. И поэтому для меня было большим удивлением, почему никто не мог буквально в первые месяцы его попадания в президентский кабинет с ним спорить, не соглашаться, отстаивать иные точки зрения? Мне кажется, что это следствие укоренившейся забетонированной системы обожествления власти в России. Византийской традиции властной вертикали. И Путин этим очень умело воспользовался, превратившись сначала в авторитарного, а теперь – диктаторского персонажа.
Вообще в первые моменты своей политической, президентской даже, а не политической, потому что он не политик, карьеры Путин сформулировал, что интересы государства главенствуют над интересами человека; что человек должен свои интересы встраивать в интересы государства.
Кстати сказать, герой другого моего фильма «Горбачёв. Рай» Михаил Горбачёв был первым коммунистическим лидером, который провозгласил ровно наоборот – о человеческих правах над интересами государства.
И сейчас мы можем наблюдать две истории. Вот, история Горбачёва, который искренне хотел сохранить Советский Союз, и до последнего боролся за это. Но он не стал интересы государства делать главенствующими над интересами народов, которые ушли из этого государства. Иначе бы он, грубо говоря, ввёл военное положение. В принципе, мог развязать огромную, кровопролитную войну по сохранению империи. Но он сказал: «Нет, я этого делать не буду». И произошёл процесс обретения независимости.
А Путин, наоборот, говорит: «Нет интересов человека, есть интересы государства. Наше государство должно восстановить свое главенство в регионе. Мы должны вернуть свой протекторат над государствами бывшего СССР».
Дорога на скотобойню
— Вы решили в своё время снимать фильм «В лучах солнца» о Северной Корее, потому что хотели провести параллели с Россией?
— Я искренне интересуюсь вопросами обретения и потери свободы, борьбы за свободу. И мне была важна Северная Корея, как образ некой машины времени, которая меня перенесла бы в период, скажем, 1930-х годов в Советском Союзе. Я использовал Северную Корею, как образ. Вернее, хотел использовать, потому что на самом деле всё оказалось по-другому.
Давайте представим человека средних лет, которого в 1937 году приставили к стенке. Его через минуту расстреляют, ему 45 лет. Что это значит? Что в 1917 году ему было за 20, он был сформировавшейся личностью. Он 20 лет своей жизни формировался и жил в свободном обществе. И только последние 20 лет постепенно жил в пространстве лишения свободы. И вот – эта дорожка, как у коровы на скотобойню, сужалась-сужалась. А там – электрошок. И поэтому он, имея опыт свободной жизни, в ужасе. В панике, шоке, страхе.
И это совершенно другое состояние, нежели у человека, который родился в концлагере, который никогда не видел другой формы жизни, кроме подъёма по свистку, отбоя по свистку и работы от свистка до свистка.
В Северной Корее отсутствие свободы не является трагедией, потому что там не знают, что такое свобода. Это абсолютно замкнутое в информационном плане государство, где нет никакой информации о внешнем мире. Полный вакуум. А приобщиться, скажем, даже не к западной культуре, а к DVD с южнокорейским фильмом, наказуемо трудовыми лагерями. Северные корейцы получили эту страну, она для них – данность.
А в России допустили, чтобы на наших глазах, при нашем безмолвном участии, страну превратили в этот самый концлагерь.
Пусть не такой, как в Северной Корее, но мы, тем не менее, были участниками этого процесса.
— Насколько, на ваш взгляд, правомерно понятие национального менталитета? Казахский менталитет, украинский, русский…
— Это всегда упрощение, потому что есть примеры, доказывающие несостоятельность теории. Одним из ярчайших примеров является существование Северной и Южной Кореи, где живёт корейский народ с единым менталитетом. И вот, 38-я параллель, которая была установлена в момент невозможности победы ни одной из сторон, когда искусственно, по живому, провели линию, разделившую один народ с одним менталитетом. Я, в отличие от многих жителей планеты Земля, провёл достаточно много времени в Северной Корее, и, конечно, был неоднократно в Южной Корее. Поэтому я могу сказать, что не существует никакого национального менталитета.
Есть экономические, социальные, политические и прочие факторы, которые формируют отношения человека с миром, которые формируют его гуманитарную повестку, делающую из него раба или свободного человека.
Рабом может быть любой человек любой национальности. А свобода – это не какая-то драгоценность, которую можно спрятать в сейф. Даже США недавно показали (Трамп, штурм Капитолия), что Америка вполне могла бы превратиться в несвободное авторитарное государство.
Свобода – это не национальное качество. Это то, что общество должно пестовать, сохранять, поддерживать, как цветок.
Россия останется со своими проблемами
— Новую картину «Восточный фронт» вы снимали прямо в горячих точках боевых действий.
— Да, в Украине, а съёмки непосредственно военных операций производил мой сорежиссёр Евгений Титаренко, служивший и служащий парамедиком на фронте. И это во многом не съёмки-съёмки, а кадры с камер-регистраторов, которые бойцы вешают себе на каски.
— В одном из интервью на вопрос, было ли вам страшно, вы ответили, что не испытываете вообще опасений.
— Конечно, если я встану на кромке небоскрёба, ветер будет дуть мне в спину, то физиологически я буду испытывать страх. Любому человеку присуща вся гамма чувств homo sapiens. Но я не допускаю и не позволяю, чтобы страх овладел мною.
Но теперь, предположим, я начинаю на это реагировать и об этом думать. Если следовать логике, я, например, не должен был приезжать в Казахстан. Я объявлен в федеральный розыск в России, и Казахстан вполне мог бы меня взять и выдать. Значит, под воздействием страха я начинаю шифровать своё местонахождение, прибегать к услугам охраны, что-то ещё. Но это же не жизнь. И мне проще всё это отключить, условно продолжать быть свободным человеком до того момента, пока я не лишусь свободы. У Пушкина, помните, в «Капитанской дочке», когда Пугачёв рассказывает о соколе и о вороне – ворон живет 300 лет, и питается падалью, а сокол… Вот я предпочитаю быть соколом.
— Чем, по-вашему, всё закончится?
— Знаете, это как футбольный матч. Вот, твоя команда, может быть, не самая сильная. И она играет против чемпионов мира. Но всё равно ты убеждён, что победит твоя команда. Потому что она – твоя. И мне кажется, что эта эмоция поддержки является залогом победы твоей команды.
Я уверен, что победит Украина. Украина отвоюет свою независимость, территории. И я очень надеюсь, что проигравшая Россия – не государство, не Кремль, а Россия, как гражданская общность, сделает выводы.
Если сравнивать с проигрышем нацистской Германии, то она была разгромлена, и там было введено внешнее управление, создавшее демократическое государство ФРГ и авторитарное государство ГДР, разделенные колючей проволокой. В нынешней ситуации всё хуже, потому что ни Украина, ни, например, НАТО не пойдут водружать флаг победы над Кремлём. Россия останется сама со своими проблемами. И здесь, конечно, велика роль гражданского общества, проигравшего войну. Как оно это осмыслит и во что переродится. И переродится ли вообще, или будет идти по кругу. А по кругу – это значит, что на каком-то витке появится очередной Грозный, Сталин или Путин.
