«Весь мир ненавидит полицию» — этот лозунг сейчас громко выкрикивают на улицах бунтующего Парижа. Французы уже больше месяца протестуют против новой пенсионной реформы, по которой власти хотят заставить их работать на два года дольше. Одна из самых радикальных протестных групп — черный блок, анонимно объединяющий людей совершенно разных статусов и убеждений. Участники Black bloc закрывают свои лица масками, вступают в прямые конфронтации с полицией, разбивают витрины бутиков, поджигают мусорные баки и бросают коктейли Молотова в офисы крупнейших банков страны. Так они демонстрируют готовность сопротивляться властям и бороться за социальную справедливость.
Как устроена протестная практика черного блока, исследует научная сотрудница Sorbonne Nouvelle и ведущая телеграм-канала «ало, макрон» Кристина Размаева. В документальном фоторепортаже из Парижа журналистка рассказывает, как вандализм становится эффективным оружием улиц, что говорят о причинах своего недовольства вышедшие на протесты люди и почему французы не сдаются в борьбе, несмотря на жестокое насилие полицейских.
Применение статьи 49.3 Конституции, срочно представленной Советом министров за несколько минут до голосования Ассамблеи по проекту пенсионной реформы, знаменует собой поворотный момент в политической жизни Франции. Точнее, долгого господства фетиша, которым является демократия. Что такое демократия, как не абстрактная, фальшивая форма, когда карнавальными ухищрениями и «призывами к социальному диалогу» затыкают рот «национальному представительству»?
Мы должны работать больше. Как в той рекламе: «Заставь свои слезы работать». Что реклама пыталась продать, я не помню. Эта безумная мечта этого безумного времени: заставить всех работать. Даже наши выделения. Даже наши эмоции. Даже нашу печаль. Ваше горе, ваше разбитое сердце, ваш траур должны быть продуктивными. «Я хочу, чтобы в мир вернулась классическая чистота, при которой дерьмо называлось дерьмом, а ангел — ангелом».
Эта мечта об эксплуатации самого сокровенного — палка о двух концах. Мы не можем предсказать, к чему приведет идея, когда она окажется в миллионах сердец, миллионах голов. И тем лучше. Так это позволило зародиться французской весне 2023 года, заставило работать чувство несправедливости, которое в свою очередь заставило гнев выплеснуться на улицы. С января этого года французские трудящиеся борются против повышения пенсионного возраста до 64 лет — народ говорит твердое «нет» реформе правительства Эммануэля Макрона, а забастовки уже точно войдут в учебники по истории. Однако президент Франции показал, что он способен провести реформу независимо от мнения граждан и даже парламента.
«Завтра утром я бастую, на следующий день мои карманы пусты»
В этот раз я приезжаю в «Старбакс» на Одеон за час — на улице то солнце, то дождь, пахнет геранью, гнилью и помоями, черная весна. В Париже и сейчас бастуют работники вывоза мусора. Фотографировать стихийное неповиновение — это всегда удача, несмотря на выхолощенное закрепощение. Конечно, на самом деле я притворяюсь, камера в руках как прикрытие (Барту и не снилось), по-настоящему хочется толкнуть, выразить ярость, которую показывать нельзя. Даже конвенционально, даже напоказ. Притворяться так легко. В любом парижском «Старбакс» есть все по цене средненького американо — розетка и грязный туалет.
В метро очередь на поезда; чтобы не терять время, я пробираюсь к площади Бастилии почти бегом, предвижу огромную толпу и невозможность выбрать нормальное место для съемки. Неподалеку работники доставки Deliveroo. Спрашиваю у них, на митинг ли они и можно ли как-то пройти быстрее? Один из них, Юсеф, смеется. Он живет в Сен-Дени с сентября, родом из Алжира, стройный мужчина в красной кепке, надвинутой до бровей, смешивает французский с арабским, чтобы сказать мне: «нам похуй». Он делит комнату с тремя друзьями и весь день крутит педали, чтобы заработать на жизнь. Юсеф спрашивает:
«Почему они [„легализованные“ французы] не бастуют и не проводят демонстрации за нас? Мы работаем в любую погоду и ночью, и никто не шевелится для нас. Каждому свое дерьмо. Завтра утром я бастую, на следующий день мои карманы пусты».
Большинство курьеров Deliveroo находятся в нелегальном положении. Они объединяются, «одалживая» или «арендуя» личность родственника, у которого есть французские документы. Все это знают, но закрывают глаза.
Площадь Бастилии заполнена людьми. Я застряла в колонне профсоюза Force Ouvrière, обездвижена на 30 минут, а то и больше. Рядом стоит парень с велосипедом, мы переглядываемся и понимаем друг друга без слов — он не имеет право на жизнь здесь. Где-то позади нас осталась Июльская колонна и кровоточащие сосиски на гриле. Робкие попытки продвинуться хотя бы на метр не приводят к успеху, впрочем, вокруг никто не волнуется — люди ищут своих, созваниваются, улыбаются, профсоюзные лидеры заводят песню. Пользуясь чрезмерной близостью с народом, решила поинтересоваться у велосипедиста, зачем ему велосипед здесь (чтобы быстро добраться до дома после) и почему сегодня он пришел:
«Все свое детство и по сей день я вижу, как моя мать неустанно работает, чтобы обеспечить нас. Она ухаживает за пожилыми людьми, каждый день приходит к ним домой, перевозит их, помогает. Это супер тяжелая работа. Работа, где каждый день своей жизни она видит чужой сморщенный член. Такая работа. Но она настоящий воин и никогда не жаловалась. Она попала в аварию на работе, теперь у нее больная спина и руки. Я здесь для нее и ради таких, как она».
Процессия по-прежнему не двигается, неужели так везде? Кажется, FO собрал слишком много народа: продвижение невозможно ни в центре, ни по бокам бульвара. Узкие улочки Парижа не выдерживают такого массового недовольства.
Я пробую свернуть на перпендикулярно идущую улицу, иначе рискую всю забастовку провести с профсоюзом. Таких «догадливых», как я, много, студенты кричат Avancez!, и люди, потревоженные этим призывом, действительно ускоряются — удивительно органичный механизм. Толпа идет с флагами, все торопятся настигнуть свою колонну.
Невероятно, но сработало — ориентируясь по флагу с Че Геварой (из протеста в протест пожилой француз выходит один с этим флагом, шествуя впереди колонны), я нашла ребят из черного блока, рядом реет черно-красный флаг антифашистского сопротивления и флаг Палестины.
Протестная практика черного блока
Вот уже двадцать лет на многочисленных демонстрациях и в протестных шествиях во Франции участвует группа Black bloc, которая реализует практики антикапитализма в ответ на новые средства надзора и изменений в мировой экономике.
Черный блок — это не политическое движение, а протестная практика, которая впервые появилась в немецком автономном движении и с тех пор взята на вооружение европейскими радикальными левыми. Один из первых Black block — анархистская группа, выступавшая с открытым лицом, которая появилась во Франкфурте 1 мая 1980 года. Затем это название использовала немецкая полиция для обозначения автономных рабочих, пытающихся предотвратить выселение из сквотов. Черный блок сегодня является международной протестной практикой, которая встречается также в Гонконге, Барселоне, Сантьяго.
Медиа и академики пишут, что участники блока «стремятся дискредитировать городское сопротивление, сопряженное с высокими рисками как для силовиков, так и для них самих, а также для рядовых демонстрантов, вовлеченных в столкновения». Некоторые политологи и эксперты утверждают, что тактика черного блока сегодня очень удобна для дискредитации народных движений, таких как «желтые жилеты».
Академики очень далеки от улицы. Черный блок — это и есть народ. Студенты, рабочий класс, временно безработные. В передачах их постоянно выставляют городской шпаной и не говорят ни слова о том, что такое Black bloc во Франции по-настоящему. Так проще, чем вникать в трудности, с которыми реально сталкиваются люди.
Я нагнала Black bloc только на станции Filles du Calvaire. Мы шли в начале процессии, очень тихо, прямо до площади Республики, затем по бульвару Сен-Мартен. За нами профсоюз Solidaires, вдоль улиц пассивные зрители — зеваки в кафе, снимающие нас на телефон.
Обычно мелкие поджоги мусорных баков и граффити на домах и остановках сопровождают весь путь, но на перекрестках начинается настоящая конфронтация с полицией. Дорога от Strasbourg Saint-Denis до станции Bonne Nouvelle кажется мирной вечностью, на параллельной улице видно, как полицейские только начинают нас окружать. Активисты черного блока делают коктейли Молотова прямо на ходу, сооружают высокие баррикады из мусорных баков и поджигают их. От горящего пластика валит вязкий столп черного дыма. Словно в такт медленно раскачивающемуся дымку, кто-то ритмично бьет в барабан, все протестующие скандируют ACAB, tout le monde déteste la police.
Цель протестующих Black bloc — сформировать своего рода огромный блок, сотканный из людей и позволяющий сохранить анонимность. Он служит зоной защиты и убежища, помогает скрыться или затеряться среди обычных митингующих. По правде говоря, это одна из движущих сил протеста, способная бросить вызов государству и полицейской машине насилия. Они отвергают демонстрации, навязанные властями, и являются частью революционной логики, направленной на отказ от так называемой реформистской практики мирных демонстраций. Применение насилия является одним из возможных проявлений этой логики, хотя данный вопрос остается индивидуальным выбором: не все протестующие, физически присутствующие в блоке, участвуют в беспорядках или насильственных действиях, но проявляют солидарность и не мешают другим участникам.
«Весь мир ненавидит полицию»
Я делаю пару фотографий и начинаю записывать видео. Ко мне подходит парень в черном и просит не снимать. Показываю ему фото и говорю, что в кадр лицо не попало. Он спрашивает, кто я: просто человек, никто.
Самое страшное, когда толпу охватывает паника и люди начинают бежать, чаще всего отступая от атаки полиции. На одной из первых демонстраций — во время столкновения черного блока с CRS — я растерялась: они пустили слезоточивый газ, ничего не было видно, сверху падали стекла от разлетавшейся на мелкие осколки остановки, люди заволновались и побежали: флики надвигались на нас. Я пригнулась и убежала почему-то не к тротуару, а в пустующую середину колонны. Сбоку разбитая остановка с надписью La mort, вокруг взрывы и крики. Неожиданно рядом со мной оказался парень в черном, спросил, все ли хорошо. Да, просто шок: когда из глаз брызжут слезы, ничего не видно, теряешь ориентацию в пространстве. Он предложил постоять с ним, а потом, когда на нас посыпались новые заряды слезоточивого газа, увел меня внутрь османовского дома, где было уже много людей, промывавших глаза водой и вдыхающих чистый воздух.
В этот раз ближе к Grands Boulevard полицию покидает благодушие, флики пытаются разделить колонну надвое, чтобы отрезать часть черного блока от колонны синдиката Solidaires.
Полицейские набросились с дубинками на участников профсоюза, не разбирая кто где, мутузя по спине и по голове всех подряд.
Так часто критикуемый черный блок для полиции мало чем отличается от общей массы протестующих.
Я сделала снимки и перебежала на другую сторону улицы, людей охватывала паника. Прямо из сердца столкновений на нас выбежал мужчина в коричневой кожаной куртке с окровавленной головой и лицом. Его девушка плакала. Сохраняя самообладание, он успокаивал ее и призывал не паниковать. К нему подбежали медработники medic и стали оказывать первую помощь.
В это время протестующие начали строить баррикады из всего, что попадалось под руку — бетонных перекладин и железных прутьев, оторванных от строительных лесов реставрируемого рядом дома. Они тащат это на дорогу, кидают коктейли Молотова в полицейских, народ дружно подхватывает tout le monde déteste la police, синдикалисты поджигают fumigènes на асфальте.
Пока полиция избивает дубинками народ, часть протестующих из черного блока поджигают отделение banque populaire, выбивают дверь и сжигают все банкоматы. Пожилая французская пара с улыбкой на лице наблюдает за ними. Толпа аплодирует. Протестующие призывают наблюдающих с балконов людей присоединяться к шествию.
Прямое действие бунта
В 2016 году черный блок приобрел беспрецедентный размах во время народной мобилизации во Франции против Закона о труде, когда шел во главе колонны протестующих. Практика черного блока во Франции приобретает особый характер, потому что является частью непрерывных двухсотлетних городских беспорядков со времен Французской революции. Активисты разбивают асфальт, поджигают мусорные баки и машины, взламывают банки, которые попадаются им на пути, бьют витрины и стеклянные остановки, бросают камни в окна зданий, построенных в период Османа.
Сложно составить социологический портрет активистов, участвующих в блоке, некоторые исследователи называют их «сынами учителей» или интеллектуалов. Наверное, в 80-е так и было, но сегодня во Франции это скорее левые радикалы, хотя определить их происхождение не так-то просто. В целом черный блок связан с радикальными политическими движениями — анархистами, марксистами, экорадикалами, феминистками или автономными группами. Но со временем контингент активистов становится все более неоднородным, а женщин в движении становится все больше.
Швейцарский философ Николя Тавальоне, утверждает: «Бунт ставит нас перед выбором столь же древним, как Европа: свобода или безопасность. Черный блок являются лучшими политическими философами на данный момент».
Считая, что политическая элита и полиция, как и капиталистическая экономическая система, нелегитимны, что представление о народном суверенитете является в лучшем случае невинной фикцией, в худшем — сознательной ложью, которая оправдывает власть избранной аристократии, претендующей на демократию, — активисты черного блока посредством прямого действия участвуют в старейшей традиции сопротивления власти.
Так, они выражают прямую критику системы через разрушение символических мест. К примеру, листовки, распространяемые на одной из парижских первомайских демонстраций, гласили:
«Взлом — это возвращение денег, которые транснациональные корпорации крадут у людей. Заставьте страховые компании, агентов по приватизации, прибыльных владельцев и всех тех, кто монополизирует богатство, платить за создаваемое ими неравенство».
Кроме того, акции черного блока освещаются и обсуждаются в средствах массовой информации, что позволяет распространять в политическом поле радикальную критику капитализма и либерального устройства. Насильственные действия побуждают политические власти задуматься об эмансипации и, таким образом, действительно меняют ситуацию, даже если официальная история сохраняет только великую политическую мудрость сторонников ненасильственного прямого действия, таких как Ганди и Мартин Лютер Кинг.
«Вандализм? У меня с этим нет проблем»
Уже ближе к Opéra я оказываюсь на другой стороне улицы. Замечаю, как блок собирается около нас небольшими группами, чтобы обеспечить единую оборону и спровоцировать столкновения с полицией. «Эта постоянная перекомпоновка — вызов для полиции, привыкшей к другим методикам», — отмечается в отчете Исследовательского центра Национальной школы офицеров жандармерии (CREOGN).
Полицейские замечают активистов черного блока и пускают слезоточивый газ прямо в пространство рядом с баром, где мы находимся. Первый раз я попадаю в такое большое облако — газ повсюду.
Все вокруг превращается в беспощадную травлю: люди кричат от боли, кого-то рвет, начинается паника.
Бежать некуда — в газовом тумане не видно дороги и бульвара, только крики и небольшая группа людей поблизости. Не сговариваясь, мы вваливаемся в ресторан, заполненный напуганными посетителями. Можно дышать полной грудью, но глаза ничего не видят, резь страшная. У кого-то из нашей группы оказывается физраствор, мне дают аж три флакона, и я почему-то прячу их в карман — видимо, из расчета «потом пригодится». Ничего не соображая, хватаю графин с водой с чьего-то столика и салфетку. Мою сначала руки, потом глаза. Вижу, как хозяин ресторана раздает всем воду в бутылках. Кто-то ломится на кухню, потому что там кран с водой. Обедающие уже давно повскакивали с мест — передают салфетки пострадавшим. Двух девушек рвет в углу. Парень и его подруга из черного блока, самые спокойные из нашей группы, благодарят хозяина за помощь. Я подошла к ним, представилась и спросила, что они думают о сегодняшнем протесте:
«Вандализм… у меня с этим нет проблем, это оружие. Я участвую во всех профсоюзных мобилизациях, но я еще не состою в профсоюзе. Думаю, что вступлю позже. Меня очень злит социальное неравенство и несправедливость. Я думаю, что с 49.3 они хотели подлить масла в огонь».
Девушка добавляет:
«Мы работаем без лидера, обсуждаем в чатах риски и что будем делать. Идея в том, что мы везде одновременно. Все постоянно общаются, в режиме реального времени, связываемся по телефону. Это небольшая группа, которая сплетается вместе, и мы движемся, чтобы быстро присоединиться к остальным. У нас нет опыта, мы только начинаем. Чтобы создать беспорядки, мы выкрикиваем лозунги и переворачиваем мусорные баки. Это очень важно, мусорные баки стали оружием улиц. Весь мир об этом говорит. Они [баки] помогают нам делать баррикады и жечь мусор, блокировать полицию на другой стороне улицы, отрезая им проход. Газ ушел, ты будешь выходить или останешься?»
«Мусорные баки стали оружием улиц»
Сборщики мусора тоже бастуют и проводят демонстрации. Несмотря на лирические высказывания министра труда Оливье Дюссопа о «ценности труда и его роли в индивидуальном и коллективном освобождении», они не хотят продления обязанности работать на дополнительных два года, объясняя это тем, что условия труда не позволят им нормально встретить старость.
Что значит быть сборщиком мусора во Франции? Это ложиться спать ранним вечером, когда твоя семья еще бодрствует, вставать среди ночи и начинать работу в 4:30 утра. Это значит постоянно недосыпать. Это семь-восемь часов в день за мусоровозом, на улице, в любую погоду. Держись за перекладину, которая не дает тебе упасть со ступеньки, спрыгни с нее, чтобы перебежать от бака к баку, снова встань. Делай вид, что не видишь детей, которые затыкают носы от смеха, когда ты проезжаешь мимо, не слышишь оскорблений водителей, чей грузовик утром блокирует дорогу. Это сбор чужого хлама: от дохлых кошек до санитарных принадлежностей, шприцев, битого стекла в пакетах. Это рутинная работа, за которую вас никто не благодарит, но вас вспомнят первым, если мусор вдруг не убран.
При таких условиях труда организм быстро изнашивается: несчастные случаи на производстве с травмами конечностей и спины, профессиональные заболевания, усталость и боль, которые нельзя измерить, но которые уже не позволяют стоять на ногах, как прежде. В качестве экстренной меры обращаются к корпоративному врачу, чтобы признать нетрудоспособность по состоянию здоровья. После увольнения регистрируются в Pôle Emploi — без особой надежды найти посильную работу. И поэтому надеются, что пособие по безработице (недавно урезанное) позволит свести концы с концами. Иначе нищета ждет всех тех, кто не работает и еще не вышел на пенсию…
«Чего я хочу? Революции»
На Opéra профсоюзы быстро расходятся и отгоняют машины под присмотром полиции. Чувствуется, что народ не собирается расходиться просто так, особенно молодежь. Подслушиваю чужой разговор в толпе: «Видишь, что здесь происходит? Профсоюзы включают музыку, люди болтают, танцуют… Кого это пугает? Никого! Мы должны показать Макрону наше недовольство. Танцы закончились!»
На углу улицы ребята поджигают большой павильон с газетами и молотят ломами витрины дорогого бутика. В отличие от ответственного профсоюзного деятеля, парламентария-республиканца, демократа-революционера или умеренного левого студента, — они не боятся жакерий и бунтов, не боятся восстаний. Искаженное видение, которое принимает реальность, очень им не подходит.
Мы оказались как будто на чудном празднике. Пожарные — участники шествия — запускают fumigènes. Вокруг фейерверки. Пылает пожирающий газеты костер. Темнеет. Полиция гонит нас назад по бульвару, снова пытаясь разбить толпу на два потока по разные стороны улицы. Мы окружены, уйти невозможно даже через боковую улицу.
Используя слезоточивый газ, полицейские пытаются прогнать нас. Округлое пространство площади полностью наполняется газом, около меня люди, а позади — огромная светящаяся витрина бутика. Слева, метрах в 30, стена кордона полиции, справа — лишь газовый туман. Выбор не велик, я поплотнее закуталась в шарф, подошла к полицейским и попросила их отступить, так как за ними чистый воздух. Незнакомый парень, согнувшись, задыхался неподалеку от меня. Небольшая группа людей хлынула к нам, а одна из девушек подбежала и начала бить руками в ударопрочный щит одного из фликов. Они отступили. Освистывание, антиполицейские лозунги, метание снарядов. Протестующий запускает в их сторону фейерверк. В небольшой группе, внимательно изучающей передвижение полиции, молодая женщина с черной маской на лице — поначалу она не хочет говорить со мной. Потом видит, что я кричу tout le monde déteste la police, и соглашается высказаться:
«Чего я хочу? Революции. Гнев должен найти форму организации. Я хочу, чтобы все перешли на автономную борьбу [без профсоюзов]. Профсоюзы играют роль посредника с властью. Прошлый раз на спонтанном митинге нас заблокировали на площади, где решили собраться профсоюзы. Было очевидно, что нас заблокируют на площади Республики!»
Амин слушает. Он пришел со своими 15–18-летними друзьями. Отец — грузчик, мама занимается оформлением документов на транспортные средства:
«Для наших отцов и матерей два года, еще четыре года — это очень большой срок. Ты хочешь провести свою пенсию, прикованной к постели? Я учусь в первом классе старшей школы и уже знаю, что старшая школа может быть бесполезна для меня. У меня нет больших надежд».
Полиция опять нас атакует, мы убегаем, возвращаемся обратно. Сцена повторяется несколько раз. Бульвар по-прежнему окружен, выехать не позволяет даже метро. Какой-то молодой человек пересекает толпу и объявляет: расходимся по улицам Вивьен и Шуазель. Скорее всего, теперь демонстрация примет по-настоящему спонтанный или, как говорят на французском, sauvage, дикий характер.
В 20:45 протестующие расходятся по узким улочкам, где стоят уже сооруженные баррикады и горит мусор. Несколькими мгновениями ранее эти улицы казались безлюдными, а небольшие группы протестующих прогуливались среди обычных прохожих, выходивших из баров или ресторанов. Но полиция, не уставшая от многочасовых переходов, следует за демонстрантами. Велосипеды и самокаты расставлены посреди дороги, мусорные баки сожжены. Завтра для меня было где-то далеко.
Протестный март во Франции плавно перетек в мятежный апрель.
Каждый день к мрачному пазлу французской действительности добавляется по кусочку: готовность правительства Макрона идти на любые меры с целью подавления протестов, рост полицейского насилия, грядущая инфляция. Французы дружно собираются не только на протесты против пенсионной реформы, но и на мирные демонстрации в поддержку жертв насилия со стороны полиции. Элизабет Борн тем временем отказалась обсуждать отмену пенсионной реформы на первой с января официальной встрече с представителями главных профсоюзов Франции, которые в свою очередь не пожелали вести дискуссию с премьер-министром по другими вопросам.
Протестующие 6 апреля в ответ на это подожгли любимый ресторан Эммануэля Макрона, который в начале XX века был излюбленным местом всех анархистов Европы, часто сидящих за столом рядом с Лениным или влиятельным большевистским дипломатом Леонидом Красиным, а Троцкий устраивал там шумные акции, которые зафиксированы в протоколах полиции.
Народные протесты продолжаются.
Автор: Кристина Размаева
