Вспомнились две книжки, одна из детства, другая - из юности. И эта мысль имеет прямое отношение к генезису живого и мертвого. К жизни и смерти народов, стран, целых эпох. И ко дню сегодняшнему, к каждодневности.
"Топус пускал пузыри и скучал. Тетка тоже скучала и становилась злее день ото дня.
— Ничего, — скрипела она, глядя в темный угол, — будет еще на нашей улице праздник…
Это она просто себя утешала. Потому что знала в точности, что никакого праздника не будет. Ну чем она, старая и злющая, может насолить целому народу? Ведь ничем. А уж так насолила бы, если бы могла!
Но тетке вдруг нечаянно повезло. И принес ей удачу не кто-нибудь, а ее племянник Топус. И даже не Топус, а его мыльные пузыри.
Эти пузыри у него обыкновенно получались тяжелые, серые. Слишком мало света было в доме. Пузыри не хотели подпрыгивать и летать. Они лениво доплывали до полу и лопались, оставляя мокрые пятна.
И один-единственный раз он выдул удачный пузырь — легкий, блестящий, переливчатый, как радуга. Потому что как раз в эту минуту солнечный луч вошел в запыленное оконце и дотронулся до пузыря. Пузырь сорвался со стеклянной трубки, подпрыгнул к потолку, пролетел через комнату и с тихим звоном ударился об пол. Он не лопнул! И когда Топус схватил его, он увидел, что это не пузырь, а прозрачный шар из тонкого стекла. В середине шара плясала сверкающая огненная пушинка.
— Тетка! — закричал Топус. — Тетка! Иди сюда!
Прибежала тетка. Она жадно схватила прозрачный шар, рассматривая огненную пушинку.
— Это Волшебная Искорка, — сказала она. — Только раз в жизни она попадает человеку в руки! И мне тоже один раз она попалась. Ох, какое платье я заставила ее сшить мне к придворному балу! Все полопались от зависти! Какая же я была глупая! Ведь с этой искоркой можно добывать даже живую воду!
— Хочу живой воды, — сказал Топус.
— Будет живая вода, — сказала тетка.
Она разбила шар, поймала огненную пушинку и бросила ее в кувшин с водой. Пушинка заскользила по поверхности все быстрее, быстрее, чертя огненные круги. Над кувшином поплыл легкий парок.
— Живая вода готова, — сказала тетка. — Пей и станешь бессмертным. — Только не пей слишком много, — добавила тетка. — Иначе ты больше не будешь расти и навсегда останешься мальчишкой!
Но Топус не послушался. Он решил, что тетка боится, как бы ей самой не осталось мало живой воды. И он пил, пока вода не полилась у него через нос. Тогда кувшином завладела тетка. Но и после этого воды в кувшине осталось немало. И там по-прежнему золотой мушкой вилась и сверкала волшебная искорка.
— Тетка, — сказал Топус. — Мы повесим на нашем доме вывеску, на которой будет написано: «Аптека». Мы разольем живую воду в бутылочки и начнем их продавать. На каждой бутылочке будет длинная надпись по-латыни: «Принимать перед едой по столовой ложке три раза в день». Ох, сколько мы денег с них слупим, тетка! Они станут очередями в целые улицы, но мы будем продавать не каждому. Нашим врагам ничего не достанется. Ни капли. Правильно, тетка?
— Ты дурак, — сказала тетка. — Ты хочешь, чтобы еще кто-нибудь стал бессмертным? Нам не нужна живая вода. Нам нужна мертвая вода.
— Кто будет покупать мертвую воду? — сказал удивленный Топус.
— Никто, — сказала тетка. — И не надо. Мы и так завладеем всем городом.
Она выловила Искорку из кувшина, бросила ее в большую бочку, наполненную водой. И сказала:
— От искорки бывает живая вода, а от ее пепла — мертвая. Пусть искорка погаснет!
И погасла огненная пушинка, нечаянный подарок солнечного луча, в большой бочке, от которой пахло плесенью и огуречным рассолом. Так в Городе Удивительных Чудес появилась бочка мертвой воды.
Самсонов Ю. Максим в стране приключений.
А вот так, тоже из фантастики, из сказки Мэри Стюарт, божественное королевское семя порождает собственную смерть.
Времени вдоволь, сказал стражник. Времени им и впрямь хватило с избытком. Женщина лежала нагая, раскинувшись поверх постели. Юноша, смуглокожий рядом с белизной ее тела, замер в упоении, голова — у нее на груди, лицо отвернуто. Он не спал, но и не бодрствовал, слепо, отрешенно, самозабвенно шаря ртом по ее коже, точно щенок, который ищет сосок на брюхе матери. Ее лицо мне было видно отчетливо. Она обнимала его голову, охваченная той же тяжелой истомой, но лицо ее не выражало нежности. Не выражало и наслаждения. На нем было написано лишь злобное торжество, как у воина в битве; золочено-зеленые глаза широко раскрыты и уставлены куда-то во тьму, а маленький рот изогнут в победоносной — или презрительной? — улыбке.
Затем Мерлин встречается с Артуром и говорит о последствиях. Здесь всё важно, поэтому оставляю почти целиком.
Он ответил, словно вытягивая слово за словом из глубины:
— Женщина, с которой я был сегодня, — Моргауза. — И, видя, что я молчу, спросил: — Ты знал?
— Узнал, когда было уже поздно тебя останавливать. А должен был бы знать. Я, еще отправляясь к королю, чувствовал, что что-то не так. Ничего определенного, но меня давили тяжелые тени.
— Если бы я сидел у себя в комнате, как ты велел...
— Артур. Что свершилось, то свершилось. Бессмысленно теперь говорить «если бы то» да «если бы се». Разве тебе не ясно, что ты невиновен? Ты послушался своей природы, так всегда поступают юноши. А вот я, я виноват кругом. По справедливости ты мог бы теперь проклинать меня за такую скрытность. Если бы я раньше открыл тебе тайну твоего рождения…
— Ты велел мне сидеть здесь и никуда не уходить. Пусть ты и не знал, какое зло носится в воздухе, зато ты знал, что, если я тебя послушаюсь, зло меня не коснется. Если бы я послушался, то не только избег бы опасности, но и остался бы чист... — он проглотил какое-то слово, — не запятнан. Ты виноват? Нет, вина на мне, бог это знает, и он нас рассудит.
— Бог рассудит всех нас.
Он в три нервных шага пересек комнату, метнулся обратно.
— Изо всех женщин на свете — моя сестра, дочь моего отца…
Слова не шли, застревали в глотке. Я видел, как ужас липнет к нему, точно слизняк к зеленому листу. Левая рука его все еще была сложена в знак, оберегающий от зла, — древний языческий знак: с незапамятных времен то был тяжкий грех перед любыми богами. Вдруг он остановился, оборотясь ко мне лицом, даже в эту минуту он думал шире, чем о себе одном:
— А Моргауза? Когда она узнает то, что ты сейчас открыл мне, что она подумает о грехе, нами содеянном? Что сделает? Если она придет в отчаяние…
— Она не придет в отчаяние.
— Откуда ты знаешь? Ты же сказал, что не знаешь женщин. Я так понимаю, что для женщин эти вещи значат еще гораздо больше. — Ужасная мысль-объяснение поразила его. — Мерлин, что, если будет ребенок?
Кажется, мне еще никогда в жизни не требовалось столько самообладания. Он в испуге всматривался мне в лицо; позволь я выявиться моим настоящим мыслям, и один бог знает, что бы с ним могло статься. При последних его словах бесформенные тени, которые всю ночь угнетали и когтили мне душу, вдруг обрели очертания и вес. Они нависли надо мною, они заглядывали мне через плечо, тяжкокрылые стервятники, и от них разило падалью. Я, так хлопотавший о зачатье Артура, сидел сложа руки и не видел, как была зачата его погибель.
— Я должен буду сказать ей. — Голос его прозвенел, натянутый отчаянием. — Немедленно, сейчас. Раньше, чем верховый король объявит меня своим сыном. Может быть, кто-то догадывается, может быть, ей нашепчут…
Он продолжал взволнованно говорить, но я не слышал, поглощенный собственными мыслями. Я думал: если я скажу ему, что она и так знает, что она порочна и порочны чары ее; если я скажу ему, что она нарочно все подстроила, чтобы получить в руки силу; если я скажу ему все это сейчас, когда он и так потрясен событиями прошедшего дня и минувшей ночи, тогда он просто схватит меч и зарубит ее. И она умрет, а с нею умрет и семя, которому суждено вырасти порочным и подточить его в его славе, как ныне точит его слизняк отвращения в юности. Но если он сейчас убьет их, никогда больше не поднимет он меч во славу божию, и порок их восторжествует над ним, когда дело его жизни еще даже не начато"
Здесь есть ответ на вопрос, как из живого, огненного, пронизанного всеми возможностями и победами грядущего, сотворить жалкое его подобие, антитезу, сеющую смерть.
То же и у Толкиена, его орки - это порабощенные эльфы, попавшие в условия гашения искры духа.
К вопросу о том, что обычно нас, русских, на бУ вполне официально называют орками. Это явление обычного переноса, когда собственные черты присваиваются противнику.
Потому что именно человек Запада и есть тот продукт, который получился в результате гашения искры духа, искры творества.
Человек, помещенный в вещество и поклоняющийся вещественному - это и есть человек Запада.
И любое встраивание в Запад всегда предполагало именно это. Так был погашен СССР усилиями идеологов-псевдокоммунистов.
Тайная религия Запада и тайные надежды Запада именно в том и состоят, чтобы разместить все человечество в протухлую бочку, законсервировать его дух и создать общество мертвой воды. Что, собственно, и было сделано.
Отсюда и борьба с христианством, либо его сектантизация. Ведь христианство утверждало, что каждый имеет вход. Каждый имеет искру Божию и ни у кого нет преимуществ.
Но тогда человек перестает быть удобной вещью и требует совершенно иного подхода. Как и показала история СССР, ведь в основе этого государства так или иначе были именно христианские ценности, тесно сопряженные с ценностями других религий коренных народов.
Но для Запада человек - есть либо вещь, либо оружие для собственного пользования и безопасное для себя.
Ключевым вопросом является вопрос о рабстве, в феодальном ли варианте, в колониальном, либо корпоративном исполнении. Все те же устремления и у зачинщиков посткапитализма.
В прошлом: "Почти никто не обращает внимания на очевидную тесную связь между европеизацией в 18-м веке русского дворянства, ведущей к его перерождению из служивого сословия в сословие бар и интеллигентов, и усилением крепостного права, ибо свобода "русского европейца в 17-19 вв покупалась порабощением собственного крестьянства, так же как и европейца прусского, остзейского и польско-литовского до Наполеоновских войн". О. Давыдов.
И день сегодняшний. В частности, доклад ООН о декриминализации любых сексуальных контактов - прямой вызов всем нормальным людям и подарок новым рабовладельцам.
То, с чем мы боремся на фронтах начавшейгося противостояния - именно это самое и не нужно себя обманывать. Уж слишком всё наглядно и выпукло видно сегодня, с кем и с чем мы имеем дело.
И ещё одно. Не только территории и вещество привлекают Запад, но и живые люди (и это самое главное, на мой взгляд!). Чтобы сделать из них не простую вещь, а смертельную. Мертвой воды и затхлых бочек для миллионов божественных искр у Запада предостаточно.
Но мертвая вода, по русским сказкам, не только умерщвляет, но и соединяет тело воедино. Но после того, как тело воссоздано, нужна еще и живая вода, для оживления.
Сказками начал, сказкой и закончу: "Иван-Царевич и Серый волк".
Долго ли ворон летал, коротко ли, принес он живой и мертвой воды. Серый волк спрыснул мертвой водой раны Ивану-царевичу, раны зажили; спрыснул его живой водой — Иван-царевич ожил.
— Ох, крепко же я спал!..
— Крепко ты спал, — говорит серый волк. — Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!
А вот кто такой серый волк, почему он служит царевичу (или царевне, как в Лукоморье у Пушкина) - это уж иной вопрос. И далеко не бессмысленный, как нет бессмысленных русских сказок.