Кто с солнечными лучами в мирозданье явился, кто пришёл из воды, а кто из земли благословение взял – таким почёт и слава. Мудрость и честь дана по происхождению.
А если взять не их рождение, а твоё?
«Ты…»
Заклубилась чернота Великой Ночи, полотно дня поглощая. Скрывала от глаз солнце, уводила в мир снов, отдых давала телам и душам, раскидывала звёзды по черноте своей, чтобы не страшить уж совсем, но хранить почтение и такое иметь зловещее величие.
Раз за разом сходила Великая Ночь и отступала в положенный час, власть безропотно сдавая. Но когда пролилась она впервые, когда первые капли упали её на свет, явились три тени, ненавистные всем: Мегера, Тисифона и Алекто.
У каждой свой путь, у каждой свой лик, у каждой своя судьба, а общее меж ними – всеобщее презрение за их происхождение и, данные Великой Ночью не то в награду, не то в насмешку, чужие и неприятные покровительства.
Мегера являет гнев. Она властвует над людскими сердцами, травит ум гневом – не только праведным, надо сказать, и за то ненавидят её люди.
Тисифона являет мщение. Когда за убийство, когда за совестный проступок. И от того проклинают её люди.
Алекто являет безжалостность, непрощение и раздор, и от того боятся её люди.
А все вместе они – порождения Великой Ночи и за это их можно ненавидеть, не давая никакого шанса. А ещё можно забыть, что всякое явление чёрной Ночи согласовано с полотном светлого дня и с тем, кто правит всем. Ничего не бывает явлено просто так, и эти три нужны, да только признаться в том – тень на себя навлечь. И презирают троицу и боги, и люди, и гонят прочь с глаз долой, и запирают во мраке.
Напрасно бесится Тисифона, когда боги судят без неё, отнимая её роль в судилище. Бесится от того, что суд Тисифоны яростен и справедлив, а суд богов удобен. Боги оправдают мудрым своим советом тех, кого сгубила бы Тисифона.
–Тьма с вами! – кричит Тисифона, когда Минерва гонит её прочь от судилища, одновременно увещевая и грозясь. – Попомните мои слова: крах ждёт подстрекателей беззакония!
–Иди, иди, – выпихивает её Минерва, – без тебя разберёмся, не обессудь. Ну что ты, в самом деле? Думаешь, люди вам жертвы перестанут возносить? Не перестанут.
Не от почтения те жертвы, а от ужаса и страха. Чтобы не являлись никогда. Не звучали. Афина это, конечно, знает, но преподносит так, будто бы и жаловаться Тисифоне не на что.
Отступает Тисифона. Обещает карать беззаконников по своему усмотрению, обещает плевать на суд мудрого совета, если покажется он ей несправедливым, но Минерва и глазом не ведёт – чего бояться ей, дочери Юпитера, какой-то там дочери Ночи, презираемой всеми?
Напрасно ругается и бранится Мегера:
–Нет вам счастья, мудрейшие вы наши! Зря гоните нас и скрываете, не скроете! Я гнев являла, и вы в гневе бываете! А значит, вечна я!
Но и её брань не достигает чертогов мудрейших, и остаётся Мегера со сварой своей, бесится, мечется, подстрекает Алекто на гнев, а та?
Алекто хоть и дочь Ночи, а знает то, чего сёстрам неизвестно, и что так мудро забыли боги: если она есть, значит, она нужна. И дожидается Алекто, верша дела свои, раздоры сея, безжалостный суд неся, но к богам не являясь, и не требуя у них почтения и признания.
Знает – сами придут.
***
«Никогда…»
Алекто умна. Алекто спокойна. Она знает, что ей надлежит исчезнуть, и никогда нельзя заговаривать о своей роли в том или ином деле. Зачем это? Зачем тени на мудрых богах? Алекто посмеивается, то с тоской, то и с издёвкой, но является раз за разом к мудрейшим, принимает их просьбы, смотрит в их лица, в которых много заискивания…
Но видит Алекто за этим заискиванием отвращение к себе и знает, что позабудут её тотчас, как выполнит она просьбы.
Но ничего. Алекто не нужно похвалы. Алекто нужно немного признания, но она готова мириться, по крайней мере, пока, с тем, что её гонят и сторонятся.
Когда Тисифона ищет открытого конфликта с богами, когда Мегера откровенно бранится и нарочно мешает им всем, Алекто помогает своим врагам, и тем заслуживает дополнительную ненависть…уже от сестёр.
–Ты хуже продажной девки! – шипит Мегера, но замахнуться не решается, хоть и очень хочет. Но прекрасно знает Мегера – рука у Алекто тяжёлая, и стоит схлестнуться с нею раз, как приобретёшь себе вечного врага. Алекто не прощает.
Потому и шипит Мегера – ничего больше сделать она не может.
–Думаешь, они тебя признают? – Тисифона заходит с другого края. – Да они скорее сожгут весь мир!
Алекто молчит. Она не спорит. Её всё равно не поймут. Она работает, и у неё нет времени на ссоры.
Она их должна творить, а не должна в них участвовать. Алекто верит в то, что однажды всё изменится, но в это «однажды» не заглядывает, к чему? Им придётся её признать, всем им. Но не сейчас, сейчас Алекто зарабатывает себе это признание.
К ней приходит тайком Салация, прося отвести своего супруга Нептуна от очередной девы. Тайком пробирается к её жилище Венера, прося устранить соперницу по красоте. Тихо проскальзывает в жилище дочери Ночи Меркурий, просит о помощи в устранении одного царя, который нанёс оскорбление его храму…
Все эти просьбы мудрейших, будь они произнесены в зале совета, были бы смешными и нелепыми. Ещё бы – они, такие мудрые, такие великие, и их терзают соперницы и соперники? Оскорбляют недостаточным почтением люди? Но в богах больше людского, чем они хотят думать, Алекто это знает.
Знает и принимает их слабости. Она уничтожает соперников, натравливает царей друг на друга, посылает братьев на поле битвы в разные стороны… она делает всё, понимая, что часть этих просьб – своеобразные игрища мудрейших – так они щёлкают по носу друг друга, не имея возможности объявить полноценную войну.
Ты увёл у меня народ? Получи войну. Но к войне я отношения не имею. Это всё Алекто проклятая!
Ты сманил женщину, которую я желал? Ну, получи теперь разграбление своих храмов. Но я не при деле – это Алекто стравила против тебя других, я чист и друг тебе!
Твоя жрица красивее меня? Да будет она посрамлена! Не мною, конечно, а волей Алекто! Ух, гореть ей вечно в царстве Аида и стынуть вечно в реках Коцита…
Это всё она – Алекто!
–Прода-ажная, – цедит Мегера, но в глазах её тоска. Понимает она, что сама бы поступала так, как сестра её, если боги бы с ней хоть раз говорили. А они же чего? Молчат, проклятые.
Зависть в той, что зависть и гнев должна разжигать!
–Они тебя не оценят, – предупреждает Тисифона.
Алекто кивает головой обеим, не спорит, и снова соглашается на просьбы богов.
***
«Не была…»
Юнона впервые обращается к Алекто. Стыдясь себя, своих мыслей и Великой Ночи, под покрывалом которой приходится ей таиться, тихонько зовёт:
–Дочь безбрачная Ночи, отзовись! Отзовись мне, Алекто!
Голос Юноны умеет греметь, но сейчас она почти шепчет – негоже ей – супруге Юпитера, сестре Плутона и Нептуна, матери самого Марса звать какую-то там дрянь Великой Ночи! Негоже, но судьба складывает свои карты, но слухи о могуществе Алекто (хотя, казалось бы, какое могущество? А в том оно, что ей позволено открыто делать то, чего боги откровенно делать не желают) – достигли и её чертогов.
Спускается Юнона в черноту, призывает Алекто.
–Не ходи, не продавайся, – предупреждает Мегера.
–Она тебя не оценит, – напоминает Тисифона.
Впервые возражает сёстрам Алекто:
–Облики наши людям и богам не по нраву. Если снизошла до нас Юнона, значит, придётся признать им, что мы им нужны! Выйду. А если просить будет, я в ответ станут требовать!
Ждала Алекто этого мига – сама Юнона, как же!
И неважно, что на лице Юноны та же слащавая просьба, а в глазах то же отвращение при виде Алекто, речами её Алекто как заворожена.
–Потрудись для меня. для меня потрудись, чтобы честь и слава со мной оставались…
Алекто кивает. Всё сделает как надо, как хочется Юноне. Юнона выше её на целую голову, и снизу вверх взирает Алекто на царицу.
Да и просьба у Юноны простая. Ведут её тщеславие и простая ревность. Алекто даже вздыхает от облегчения, но спохватывается, хмурится:
–Обещай мне, Юнона, что за услугу мою меня и сестёр наградишь!
–Слово моё! – Юнона руку к сердцу кладёт, не задумываясь. В глазах отвращение, но в лице облегчение – как удачно и как просто переложить всю грязь на того, кто может с этой грязью разобраться! Как здорово, что можно не марать своё имя!
–Не верь! – кричит Мегера. – Не верь ей! обманет как и все!
–Погубит, – увещевает Тисифона, но не слушает уже Алекто – не только ядом Горгоны она полна, но и надеждой. Не сотнями способов навести раздор живёт её душа, а верой: оценят!
Рвётся Алекто в дело, стремительно режет два локона чёрных, и тотчас становятся в руках её они змеями, ползут, ползут так, чтобы очернить сердца нужных (Алекто даже не задумывается зачем нужных) Юноне людей. Если Юнона хочет – Алекто сделает.
Зажигаются сердца обидами чёрными, змеи точат сердца под одеждами, безумием возмущается дом...
Алекто улыбается, предвкушая награду Юноны.
Змеи, пущенные её в сердца, проскользнув под одеждами, то повисают золотыми ожерельями на шеях, то как венцы обвивают чело, то по телу свободно блуждают – не видеть тех змей тем, кому они не назначены!
Змеи пускают яд, разгораясь в крови, мутят чувства. Сердца ещё крепнут, но близится буйство, а значит и близится признание Алекто и её сестёр.
–Спешите, змеи! – молит Алекто.
Приходят к ней сёстры, на работу взглянуть, прикинуть. И чудо – не спорит Мегера (видно и в ней надежда зажглась?) и даже смирна Тисифона (может решила подождать?).
–Будет, сёстры! – улыбается сквозь слёзы Алекто. – Слышите? Чую верно: признают нас! хоть пришли мы втроём из приюта всем ненавистных, хоть битвы и смерть нам в заботу…
Не спорят сёстры, переглядываются, по-человечески позволяя себе надежду.
А змеи точат сердца, травят страстью к войне, ослепляют преступною жаждой сражений. И вот, наконец, прорываются змеи, и пущены первые слова о битве, и раздор кипит, перемешиваются слёзы с кровью.
Смеётся Алекто, ликует. Улыбается Мегера: достигнута цель, не иначе! Смирно стоит и Тисифона – вдруг сдержит слово царица и осталось немного им троим до признанья?
–Спеши, Алекто! – торопят сёстры и взмывает дочь Великой Ночи к награде.
***
«Нам…»
В глазах Алекто нежность и торжество. Хоть склоняется она перед Юноной в покорности, а всё же не в силах она сдержать гордую речь, да и сказать много надо. Спешит Алекто:
–Всё исполнено мной. И война, и раздор, разделивший народы. Вновь не свяжешь их ни союзом, ни дружбой. Окропила я их для верности кровью…
Алекто ждёт удивления и восторга, ждёт благодарности (это же Юнона и обещала она!), но Юнона смотрит с холодностью, отвечает лениво:
–Я вижу.
На лице Алекто гаснет улыбка, но надежда ещё живёт и она спешит заметить:
–Больше сделаю я…если воля богов неизменна. Если надо, и города подниму, и слухи посею, и сердца зажгу безумной к битвам любовью, поля покрою мечами, я могу…
–Довольно! – голос Юноны холоден и резок. Это не тёплый приём, это откровенное презрение и отвращение.
Алекто отшатывается от мраморной холодности богини.
–Довольно страхов и козней! – Юнона смотрит на Алекто, но при этом как будто бы сквозь неё. На этот раз в глазах её нет отвращения. И нет ничего. Словно бы и Алекто здесь нет. – И если надо мне будет, я справлюсь сама!
Это Алекто готова принять. Хорошо, её услуги не нужны. Что же, ничего, в мире, где живут люди, ей найдётся другое занятие, это обязательно! Но что насчёт награды?
–Какой награды? – искренне удивляется Юнона.
Вот теперь Алекто теряется. Она привыкла быть незаметной, привыкла исчезать и не требовать, но ей никогда ничего и не обещали. Но Юнона же сказала: «слово моё!». Будь это какая-нибудь жрица, Алекто бы её в море утопила, и даже бы не обиделась. Но Юнона? Дочь Сатурна?
–Вы же…за услуги! – Алекто возмущена и сбита с толку одновременно. Дух Великой Ночи требует выхватить кровавый меч. Бессмысленно, конечно, идти с мечом против дочери Сатурна, но хоть как-то же надо показать недовольство и сбить спесь с этой…
–Тебе? Сёстрам твоим? – Юнона хохочет. Слишком по-человечески хохочет. Истерично, чуть визгливо, совсем не так, как подобает мудрейшей. – Да то, что вы живёте на свете, под властью моего отца вам уже есть высшая награда!
–Вы обещали! – упорствует Алекто. Она не плачет, её слёзы – яд. Но что-то внутри неё, прежде душившее других в неотвратимости, теперь душит её саму. Бесконечная обида на неё, на богов, на людей, на своё происхождение (да будет оно проклято!) – на всех!
–Да ты себя в зеркало видела? – интересуется Юнона. – Чтобы я, покровительница женщин, обещала тебе-е?
Алекто знает, что некрасива. Такова воля Великой Ночи, заползшей первыми каплями на полотно светлого дня. Она знает и то, что некрасива даже среди сестёр – у Мегеры хоть волосы длинные, роскошной тяжёлой копной висят, а у неё? А у Тисифоны изящные кисти и красивые глаза. а у неё, у Алекто? Облик её уродлив – кожа серая, болезненная, глаза краснотой и чернотой Ночи отливают, за спиной крылья-змеи, руки грубые, стан совсем не изящен – перечислять можно долго, но толку не будет.
Не рыдала никогда об этом Алекто. Не ждала чуда, не ждала красоты, и не в первый раз окунали её в упоминание о её уродстве. Но никогда прежде этого не делала Юнона, прежде обещавшая ей награду.
–Мой тебе совет, – Юнона видит, что уничтожила Алекто, – уходи отсюда. И никогда не заикайся даже, что я – дочь самого Сатурна! – слышишь? Просила тебя о помощи!
***
«Нужна…»
Мир рушится в сердце Алекто. Она дрожит всем телом – в жалкой плоти её холод Великой Ночи, разгневанной на предательство Юноны.
–Иди, иди, – брезгливо машет рукою Юнона, – не доводи меня, мало же не покажется!
Если бы у Алекто остался бы разум, она смогла бы понять, что её присутствие само по себе компрометирует дочь Сатурна, от того-то Юнона и спешит выгнать её. и Алекто, осознай она это, хватило бы только одного: поднять шум. На шум пришли бы слуги, случился бы скандал, и тогда либо Юнона бы поспешила выполнить обещанное, лишь бы не стать посмешищем в глазах совета, либо вмешался бы её отец – Сатурн, который очень не любил пустых клятв.
Но Алекто устала. Устала от своего уродства, неприкаянности, презрения и в ней только что разрушились все надежды. Она поняла всем своим жалким и непривлекательным, жутким существом, что не найдёт справедливости нигде.
–Вы же обещали! – в отчаянии молвит Алекто, и уже не смотрит на Юнону. Слёзы ядом капают на каменную плитку. Прожигают её. конец весёленького узору, сложенному в диковинную охоту. – Вы обещали, когда я была нужна!
–Ты? – Юнона вскакивает. Она бледна. Слишком долго Алекто находится здесь, в её чертоге – это не к добру. Не ровен час ещё кто явится!
Но Алекто толкует эту реакцию не как страх Юноны, а как насмешку над своим жалким поражением.
–Ты? – повторяет Юнона, – ты никогда не была нам нужна! Слышишь?
Юнона обретает в этой простой фразе какой-то смысл и даже спасение, и с удовольствием повторяет, хлеща измотанную всей своей жизнбю Алекто:
–Ты никогда не была нам нужна! Ты никогда не была нам нужна! Убирайся! Убирайся! Ну?!
Алекто сдаётся. Она выходит прочь, не представляя, как ей существовать дальше, как смотреть в глаза несчастным сёстрам, виновным в том же, в чём и она.
И горечь, копившаяся в ней, непримиримость вдруг набирают в ней силу и поднимаются к самому её горлу небывалой мощью. Алекто падает на колени, не видя, не слыша ничего вокруг, и издаёт истошный, ужасный, пронзительный крик.
–Ненавижу! – слово переходит в визг и рёв, которые призываются её, чтобы пробить глухоту Великой Ночи, которая не защитила дочерей своих и бросила их в полотно дня на презрение.
Алекто кричит и её крик заполняет всё, что она могла бы разрушить, он наполняет её собою, заменяет ей всё, и наконец, обрывается с неожиданной резкостью.
Мёртвая Алекто ничком падает на землю, освобождённая от себя, и тотчас её тело расползается на тысячи маленьких чёрных змеек…
Ей уже решительно всё безразлично: и то, что этот крик напугал людей и богов; и то, что Сатурн уже прознал о клятве Юноны и пришёл к ней на беседу; и даже то, что сёстры её – Мегера и Тисифона, ощутив одно с нею отчаяние, разделили с нею этот крик, и пали замертво, и также расползлись на мелких чёрных змеек.
–Эта троица принесла нам одни беды! Их отродья расползлись по всему свету сеять раздор, ревность и ярость! – так будет жаловаться Юнона.
–Их надо было сразу заточить навечно в темноте! – запоздало спохватиться Плутон, усиленно делая вид, что он ни разу не обращался сам к Алекто, чтоб извести потенциальных врагов своих.
–Они отравили нам сердца и души, наши народы…
–Вселили ревность и расплодили зависть!
–Это всё они виноваты.
Сочувствия, сочувствия богов друг к другу – о, сколько их было в те дни? В те дни, когда Юнона величественно восседала на троне, качая головой, кляня всерьёз троицу, и виня их в грядущих бедах.
В те дни, когда расползались по свету змеи, находя приют в сердцах и умах, вползающие незаметно внутрь человеческого существа и вроде бы отравляя их.
Сколько же было этих сочувствий, в которых не нашлось ни одного слова в защиту несчастных сестёр, не выдержавших откровенного лицемерия?
Впрочем, кто обвинил бы богов в лицемерии? А кто обвинил бы их в жестокости? Кто этот смельчак? Кто этот человек, бог или герой, который фразы: «ты никогда не была нам нужна» заменил бы на: «ты была нужна всем. Очень нужна, и от того неудобна»?
