Тяжело адаптироваться к тому, что ничего не видишь. Суровой зимой, вечерами, привычно поправляя подушки, теперь уже на ощупь, Антон думал, что никогда не приспособится. Он читатель и поклонник кино. Он вообще всегда плохо, с заминкой, воспринимал информацию на слух. Ему подходил визуальный вариант. Любил фильмы с субтитрами.
Антон запасся аудиокнигами. Нашел плотные занавески. Хоть и не видел дневной свет, а не хотелось ощущать эти яркие краски вокруг.
Когда видел, то вкладывался в искусство – в частности, в картины. Живопись делала его богаче. В переносном смысле, потому что картины он не перепродавал, а наслаждался ими. Когда перестал видеть, то уже и не знал, как подойти к коллекции. Будто все это стало черным пятном.
- Куда вы? – он почувствовал, что приходящая домработница прошла рядом.
- К картинам. Протру там.
- Не надо.
Когда видел, протирал сам.
Никого не впускал, только, если просто кто-то хотел полюбоваться. Теперь сам не мог, а других все равно не впускал.
- Антон Викторович, запылятся же совсем, - сказала Мария.
- Ничего. Я наберусь смелости и сам зайду туда. Спасибо.
Мария махнула на него рукой.
***
Антон свыкся с тем, что вокруг него теперь всегда будет темно. Он выбрал жить, а не зависнуть навсегда в пыльной коробке, в которой коротал свои дни.
Наступил день, когда он зашел туда, где хранились картины. Антон знал, что не увидит их. Но он их и не почувствовал. Полотна оказались на прежних местах, но нарисовано на них было явно что-то другое. Антон кликнул Марию. Она пришла и застыла, как изваяние:
- Это… не ваши картины. На них просто полосы и пятна краски. Это не они.
***
Приехало много людей. Антону так казалось, что их сотни, хотя он не понимал, сколько их на самом деле. Насчитал четверых.
- У кого был доступ?- спрашивали у него.
Параллельно допрашивали Марию. Женщина клялась, что она не причастна, что не брала.
- Оставьте ее, - сказал Антон, - Она приходит, когда я дома, и доступа у нее никакого нет, и я бы слышал, что кто-то туда полез, - он объяснял, почему домработница не виновата, как вдруг был вынужден ответить на звонок, - Пап, извини, не до тебя сейчас. Показания мои нужны. Какие? Картины украли.
Когда полицейские уехали, а Мария ушла домой, то примчался отец.
- Сынок, какие показания? Какой протокол?
Из всех людей доступ был только у него. О том и подумал Антон. Ключи давал отцу, чтобы тот помогал. На этом отец сам настоял. Но он заезжал всего трижды, а вот комплект так и не отдал.
- И зачем? – все понял Антон.
- Ты что, на меня подумал? – удивление.
Антон смотрел, не видя.
- Просто скажи.
- … Коле на “газель” новую. И так, по мелочи… Ты не отдал добровольно, когда я просил, хотя это очень важно было. Я взял картинами. Зачем они тебе? Все равно ты их больше никогда не увидишь.
Он, видимо, не осознал, что наделал такими словами.
Все померкло для Антона, если выразиться иносказательно.
Он не слышал оправданий отца, который то молил о прощении, то говорил, что пустил деньги на правое дело, помог второму сыну, а картины – это эстетика, которая Антону ни к чему. Он слышал только то, что больше никогда ничего не увидит. Казалось, то, что уже принял, снова превратилось в нечто сокрушительное.