Учиться… учиться… и учиться… В.И.Ленин
Не успел выветриться дурман выпускного вечера, как мы уже катили в Москву в тринадцатом вагоне Таллиннского поезда, причем я на тринадцатом месте. Назло врагу. Это оказалось знаменательным. Мы все подали заявление на механико- математический факультет, самый, по нашему разумению, серьезный, но на второй поток, чтобы было время осмотреться. Ажиотаж страшный, год двойного школьного выпуска из-за дурацкой реформы, а вокруг все такие умные – одни Эйнштейны.
Экзамены – угар, в памяти одни обрывки. Однако после нервов и страхов я набрал девятнадцать баллов из двадцати возможных. Это был уже не шанс, а почти страховой полис, да и привилегий у меня было полно – весь абитуриентский номер в индексах и еще победа в олимпиадах, заочная школа физтеха и рекомендации.
Вообще, вся система приема была нестандартная, начиная с отсутствия такого понятия как проходной балл. Существенным моментом было собеседование. Несколько профессоров и доцентов разных специальностей сидели за столом и развлекались, задавая абитуриенту разные вопросики : «В футбол играешь?», «А как ты думаешь, вселенная замкнута?»
В то же время собеседование позволяло корректировать национально-классовый состав студентов, на чем настаивали партийные власти. Почему у нас в стране евреев три процента, а в науке тридцать? Непорядок…. Но все равно «перекосы» в составе были, по три-пять «перекосов» на группу. А вот девчонок было совсем мало тогда. Процентов пять – по одной на группу. У нас это была томноокая медлительная хохлушка Галя. «Что ж вы, хлопцы, приуныли?», - систематически вопрошала она группу перед семинаром по матанализу.… Потом она ушла в биофизику и вышла замуж за очкастого парня-однокурсника, защитилась… Муж, говорят, зарубил ее топором из ревности. Вот такие страсти бывают в этой биофизике.
Первым в нашей 204 комнате оказался Вася Вагин. Когда мы вошли, он уже сидел на чемодане посреди комнаты, скромно наклонял светлый ежик и представлялся –«Вася, из Балахны, на Волге.». К Васе добавились мы с Саней и Серегой. Пошла студенческая жизнь.
Самой шумной была 222 комната. Там же мы и тусовались, и собрания проводили. Но часто заходили и к нам, особенно, когда мы жарили картошку. В комнате напротив был румяный пухленький Яша Дорфман, он женился еще в конце первого курса. Жена его была студентка и нрава простого, так как простенько сокрушалась соседям Яши: «Что-то у Яши последнее время эрекция плохая…» Соседи просто терялись в догадках. Потом Яша одно время работал у Ботвинника над новыми программами и пропагандировал идею записи информации на молекулярном уровне хорошо сфокусированными лазерами. «Пошли к нам, мы скоро всю кибернетику перевернем!», - радовался он жизни. Сейчас, наверное, загорает на побережье Израиля. Или в Силиконовой долине…. А кибернетика живет сама по себе.
Вообще, мехмат тех времен был нестандартный. Задуманный корифеями, Петром Леонидовичем Капицей и прочими (почему-то не вспоминают, что у истоков мехмата, физтеха, как и Дубны и многих других научных центров стоял также и Берия), что отражало стремление властей побыстрее превратить заумные формулы в конкретные железки (а ведь тогда вовсю шел наш атомный проект и создавались прототипы баллистических ракет…). Нестандартность мехмата в первые годы мы оценить не могли, но в 60-е он заметно выделялся среди других вузов. Во-первых, учеба в нем постепенно перетекала в работу в НИИ. Свои лаборатории, как в любом вузе, у нас были, но каждая группа прикреплялась к одному из действующих НИИ – Курчатовскому, ФИАНу, физпроблемам и т.д. На втором курсе это раз в неделю посещение - вроде ознакомления. На третьем – два раза в неделю – уже какие-то лекции и лабы в НИИ. На четвертом - три раза в неделю. И так далее. К концу учебы все постепенно врастали в НИИ и отвыкали от мехмата, появляясь там только за стипендией. Известная шутка Райкина о выпускниках вузов «забудьте, что вы учили в институте, как страшный сон» - тут не проходила.
Во-вторых, на первых курсах общежитие даже для москвичей было обязательным. Это способствовало сплочению групп, общественная жизнь кипела, главным образом, в общагах, которые составляли почти единое целое с учебными корпусами. Сиди в библиотеке, пока не выгонят – общага рядом….
В-третьих (что даже сейчас многим странно) – необязательность посещения лекций. Хошь ходи, хошь – нет. Но сессию сдай. Большинство, как ни странно, ходили. Обязательными были лабы (это святое), инъяз, история партии, физкультура и, конечно, военная кафедра. К сожалению, некоторые не успевали перестроиться со школьной палочной дисциплины и с треском вылетали на первой же сессии. Инъяз преподавали у нас по «блочной системе» - учили не слова, а уже стереотипные конструкции. О политике и любви – sorry….
Военная кафедра готовила из нас в те годы исключительно ракетчиков – приборы управления, двигательная часть и боеголовки. Запомнились ангары, иногда ревущие и днем и ночью – проходили тяговые испытания ракетные двигатели. В войну, говорили, там делали аэростаты воздушного заграждения.
История партии – характерная деталь того времени. От первого съезда РСДРП до 22 съезда КПСС – назубок. Материализм и эмпириокритицизм, проститутка Троцкий, уничтожить кулачество как класс, руководящая и направляющая, империализм как последняя стадия, преодоление культа личности, программа партии, моральный кодекс строителя коммунизма (подозрительно похожий на христианские заповеди)….
В-четвертых – мехмат был почти исключительно мужским факультетом. Девчонок было так мало, что они многими воспринимались только как боевые подруги. Хотя, молодость брала своё, девчонок протаскивали в общагу любыми способами, ходили изрядно приукрашенные истории. На моей памяти в нашей группе успел жениться только Юрка Дубровский. Многие ему завидовали и засматривались на его Леночку.
Быт на мехмате был самым обычным для большинства вузов. Комнаты на 4-5 человек, панцирные кровати с ватными полосатыми матрасами, верблюжьи одеяла. У двери шкафчик для одежды, у стены книжный шкафчик, у каждой кровати раздолбанная тумбочка, посреди комнаты стол. Вроде все. Остальное украшательство – полная самодеятельность. У девчонок немедленно появлялся тюль на окнах и прочие финтифлюшки. Мы на своем окне под новый год нарисовали гуашью елку.
При входе в корпус справа конторка с бабкой-вахтершей, фанерные ячейки с буквами алфавита и редкими письмами, на стене куча объявлений – «Кто нашел конспект по элтабам –получит пиво в 315 комнате», или «Гады! Верните зачетку в 420-ю», а также «Вечер отдыха, посвященный …., будет во столько то на первом этаже». В каждом корпусе на первом этаже прямо напротив входа был зал. Обычно он использовался как столовая, сбоку была буфетная стойка, по вечерам продавали пиво, рыбу в кляре, кефир, бутерброды, песочные кольца, ром-бабы, конфеты россыпью, теплый лимонад.
По вечерам «отдыха» этот зал превращался в кафе, за стойкой суетились студенты с бабочками, напитки были покрепче, и цены повыше. Сухого закона никакого не было, были только периодические увещевания ректората и деканата. Водка стоила 2,87 поллитра , за трешку с хвостом селедки, коньяк 3 звездочки 4 с чем-то, за пятерку можно было достать КВ. Пиво, по-моему, копеек 20. Жигулевское, Рижское, Мартовское, иногда Останкинское, и уж совсем иногда «Останкинское золотое».
Как-то мы в группе проводили обязательную переаттестацию комсомольцев (была такая компания в то время) и взяли два ящика пива. Разговор на собрании вышел душевный, но в комитете комсомола нашему комсоргу весьма погрозили… Кто был комсоргом, уже не помню. Только не я. Я к тому времени уже был КВНщиком, членом редакции Ф-газеты, то есть почти диссидентом.В зал притаскивали звуковую аппаратуру. Играли исключительно свои. Себя они называли «рок-группами», власти звали их вокально-инструментальными ансамблями (ВИА). Названия были непривычно для того времени свободные. Например, Серегина группа звалась “The Night Hosts” («Призраки»). Не хуже, чем «Ногу свело»… Там, кроме Сереги, были братья Коломийцевы и ударник Боб Антипов (среди знакомых он прославился страстью настоящего химика-экспериментатора по изучению всяких одуряющих средств, а также своей «Поэмой о ж…пе».
Своих музыкальных вещей у наших групп было мало. В основном Битлы, Роллинг Стоунз и проч. Впрочем, в модной музыке я не разбирался никогда. Это Иванов и Олежка Тищенко помнили всех кумиров. У Тищенко первенец Илья, по-моему, начал напевать битлов раньше чем «в лесу родилась елочка»… Да и мой Анджейка тоже. Откуда что берется? Вру – свои вещи были. Серегина группа исполнила на каком-то телевизионном КВН песню «люди в белых халатах».. Это не о врачах, а о нас, мэнээсах. Которые ночей не спят, готовят какой-нибудь супер транслятор или создают уникальный язык программирования, а потом, бедненькие и безымянные, наблюдают все со стороны. Пожилые доценты почти рыдали….
Танцевали в то время, кажется, шейк. Это перетаптывание с ноги на ногу при непрерывной тряске всего организма. Чуть раньше был вертлявый твист (это мы прокрутили еще в школе), еще раньше чарльстон и буги-вуги, но это, по нашим понятиям, танцевали еще бабушки. А вообще в танце приветствовалась полная самодеятельность. Главное, чтобы движения иногда попадали в такт музыке и прекращались при ее завершении. Это быстрый танец. А медленный («медляк»), был для словесного охмурения партнерши. Движения тоже не имели значения. Переминайся с ноги на ногу и следи за руками…. Настоящий рок-н-ролл из моих знакомых не умел танцевать никто. Самый корифей, конечно, Шурик. Он ходил на какие-то курсы, научился вальсу, танго и прочему разврату, чем неизменно поддерживал честь офицера на послевузовских сборищах. Честно говоря, наблюдая современные тусовки, я не нахожу особенной разницы в порядке дерганий, которые назывались тогда, называются и сейчас танцами. «Ан масс», конечно.
Рядовой день начинался по-разному.
Первая лекция в полудреме. Абрикосов вещает о теории каких-то функций взаимодействия…, хорошо бы сейчас кофейку…, зоны Бриллюэна…, тензор взаимодействия, разумеется, нтисимметричен…, у кого бы рупь занять, у Варламыча?... Ручка соскальзывает с конспекта и катится под рядами к низенькой сцене.
Абрикосов смотрит поверх очков (или из-под) и вежливо спрашивает, может нам неинтересно? Мы, пристыженные, на некоторое время просыпаемся. Оттого, что есть объяснение дурноте, все разом начинают чувствовать себя лучше. Конец конспекта можно даже прочитать. Кстати, когда надо было сдавать экзамен по теоретической кибернетике, оказалось, что учебника такого в природе нет, есть только лекции, которых, по большому счету, тоже нет.
Группа энтузиастов собрала обрывки полусонных конспектов и за трое суток воспроизвела более или менее внятно изложение курса. К третьим суткам без сна мы были никакие. Варламов, у которого везде на свете были какие-то завязки, принес от знакомой медсестры несколько ампул чистого кофеина.
Мы накапали его на кусочки сахара, бездумно сжевали – и тут случилось чудо. Голова стала ясная, как хрустальный шар. Мы помнили каждую страницу реконструированного конспекта. А что не помнили – то и нечего пытаться вспомнить. Внутри легкой хрустальной головы расположилась темная массивная голова, существенно больше наружной и отстающая от нее при резких движениях. И сердце трепыхалось, как мышонок у кота на зубах. Такими двухголовыми мы экзамен все-таки сдали. Потом я спал, как говорили, 16 часов. Как в яму провалился. Больше я такими штуками не развлекался, даже когда Ярик Сахаров предложил попробовать конфискованный у наркоманов оперотрядом «план» (сиречь – марихуану).
Потом шли лабы. Мы с увлечением исследовали эффект Холла, пытаясь построить информационно-математическую модель процесса, литрами расходовали жидкий азот, наблюдая как он катится на паровой подушке вдоль коридора. Иногда развлекались и лили его на руки (только, чтобы капелька не застряла между пальцами). Кому-то, кажется, Мите Павлову, налили азот в карманы пальто и в шапку. Потом Дубровский с Кведером обнаружили, что на наружных стенках металлического стакана с жидким азотом конденсируется жидкий кислород и бесполезно капает на стол. Подставили под капли ватку, а потом подожгли. Горела она ослепительно белым пламенем и тут же прожгла крышку стола. Дырку прикрыли самописцем.
В кабинете у Петра Леонидовича были только два или три раза. Даже точно не помню, о чем он говорили – о науке, об учебе, о проблемах – я во все глаза смотрел на высокие шкафы с золочеными корешками и английскими названиями, на портрет Резерфорда, на кресла с высокими викторианскими спинками. История супер ученого во плоти.
На четвертом курсе всех распределили по шефам – кого к Пешкову, кого к Боровику-Романову, кого к Самому или его сыну. Я попал к Николаю Владимировичу Завалишину. Крепко сбитый, широкий, небольшие умные глазки за толстыми очками, короткий ежик, тонковатые «польские» губы со всегда непонятной усмешкой. Он и стал моим первым настоящим Учителем. Вечером возвращались в общагу.
Утром на лекции или семинары. Среди семинаров запомнились семинары по теории вероятности – доценты Михеев и Захаров. Михеев, чуть круглолицый, похожий на молодого Кеннеди, приговаривал: «Одна рюмка водки – и на два дня вы идиоты в математике…». По моему, идиотом я был и без рюмки. Он еще смотрел, разговаривая со студентом, не ему в глаза, а чуть выше, то ли на третий глаз, то ли на макушку. Впечатление очень странное, но незабываемое.
Доцент Захаров, с виду более пожилой, с морщинистым, но с жутко интеллигентным лицом, вел аналитическую геометрию. Это мне запомнилась еще и потому, что кошмарнее первой сессии считался осенний коллоквиум («коллёквиум», как говаривали преподы) по математике. Не прошедшие коллоквиум не допускались до сессии.
Среди практических занятий запомнились лабы по формализации физических процессов. На одной (про абсолютный вольтметр) меня шарахнуло двумя киловольтами от конденсатора. На другой (про фотоэффект) мы с Сэмом никак не получали требуемую прямую для вывода в топологическое пространство, все выходила какая-то загогулина. Продолжали из чистого упрямства до восьми вечера. Потом преподы не поверили, стали делать сами – оказалось, что прибор с заводским браком. А ведь на нем уже лет пять все получали идеальные прямые….
Семинары по синтезу конечных автоматов у нас вел сравнительно пожилой доцент из Курчатовского . Он жутко нас гонял по математическим методам теории обработки экспериментальных данных. . На втором курсе мне с приятелем доверили разработку Лабы для первокурсников по проверке распределения Пуассона. В качестве источника случайного сигнала была свинцовая «бомба» с препаратом цезия и окошечком с заслонкой. В качестве индикатора – счетчик Гейгера. Распределение Пуассона получалось замечательное, и мы, дурачки великовозрастные, стали подставлять под источник пальчик, измеряя потом его вторичную радиоактивность. Как потом дети появились… Хорошо, что только пальчик…
Обедали в двухэтажной столовой – это четыре зала, один из них преподавательский. Честно говоря, кормили хорошо – борщ, тушеное мясо или котлеты с картошкой, рисом или гречкой, каши, салаты, компоты, чай и т.п. Внизу еще продавали кулинарию – заливные, всякие азу и ромштексы. Времени на обед давали почти час – учитывали поговорку «голодное брюхо к ученью глухо». Правда, после обеда занятия проходили в полудреме.
Вечером (обычно уже поздно, после семи – восьми) шли кто-куда – кто на спортивную секцию, кто в библиотеку, кто в гастроном. Развлечений было немного. В общаге один телик на этаж (конечно, в те времена только черно-белый и без всяких пультов. Иногда приезд знаменитости и концерт в главном зале (например, Володя Высоцкий, Смехов с Золотухиным, доктор Наумов с фильмом о телекинезе и прочее). Спасала бурная общественная жизнь. Был как раз разгар КВН, музыкальных конкурсов «Студенческая весна», всякие художественные выставки, рок-группы, вечера отдыха и т.п. Скучных вечеров почти не помню. Не высыпался страшно. Проблемой перед сном было выключение света в комнате – «морской закон» - последний выключает – почти не соблюдался. То лень, то читать охота. Кончалось все ботинком, запущенным в выключатель. Потом Вова Мамайкин сделал нам оригинальную схему, и мы смогли выключать и включать свет независимо с каждой кровати своим тумблером. Иногда это перемигивание лапочкой длилось минут пятнадцать.
В то время были популярны первоапрельские вечера, в подготовке которых я всегда охотно принимал участие. На одном из них, например, титул “Мисс 1 апреля” получил студент Сережа Горбатов, миловидный блондин с длинными волосами, который представился “Таней из ВГИКа” с модным слегка пропитым голосом. После присуждения приза его случайно разоблачили, причем не девушки, а один из наших же студентов, мой приятель Женька Крохин, когда прижался щекой в танце к “мисс”, которая брилась только утром. А ведь он предлагал «Тане» подняться в комнату «посмотреть «альбом репродукций»…На меня он здорово разозлился. «Предупреждать надо!»… Его понять можно. Когда я, который был один из организаторов этого безобразия, вышел из комнаты, где начал переодеваться Серега Горбатов, чтобы арендовать у девиц подходящую сумочку и через полчаса вернулся, не совсем литературные слова на пороге комнаты застряли у меня где - то между трахеей и пищеводом.… Передо мной стояла Дама… немного вульгарная, конечно, коротко стриженая, но все же… «Как тебе?», - пробасила дама. «Зашибись! Только на пару октав выше надо…». Сошлись на хриплом полушепоте. Загадочнее и сексуальнее.
По причине хронической нехватки собственных девушек их привозили на вечера со стороны - с биофака МГУ, из текстильного, с Гнесинки, с Левобережной. Когда на очередной первоапрельский вечер делегация мехмата приехала на Левобережную в институт культуры, то в комитете комсомола им сразу заявили: ”А вы откуда? Если с мехмата - не поедем. Там все грубые и чокнутые!” - “Что вы!” - воскликнули делегаты.- “Мы из МИИТа !”.
Назначили дату и приехали за девушками на автобусе с зашторенными окнами. Автобус долго петлял по дороге, подкатив к корпусу “Е” общежитий в сумерки... Все прошло прекрасно. Только гостьи не вполне оценили семечки, насыпанные в блюдца на каждом столе и заботливо смазанные перед этим клеем БФ-2. Удачной шуткой были фиктивные “брачные узы” из трехметровой прочной веревки, которой связывали всех желающих за бокал шампанского. Самое интересное начиналось минут через пятнадцать, когда в танцах веревки перепутывались... Но это совсем другая история.
Мехмат часто называли “инъязом с легким техническим уклоном” за суровость и интенсивность преподавания английского, как обязательного языка программистов. Недостатки знания слов и грамматики при этом часто восполнялись чисто мехматовской самоуверенностью, и если где-нибудь в Лондоне на ваш вопрос “Вот вотч?” вы услышите “Сатч матч!” - то знайте, что перед вами тоже мехмат. Зато мы перед экзаменом даже во сне говорили по-английски. Помню, ночью проснулся оттого, что Иванов что-то бормотал, спрашивая по-английски. Ему во сне по-английски же ответил Вагин. «Йес!», -сказал Иванов и замолк. Утром они мне долго не верили. Технические книги в результате мы научились читать. Это было очень полезно и потом не раз пригодилось в жизни, но к настоящему языку было не ближе, чем к самой Англии или Америке. Когда я много лет спустя впервые оказался в Штатах, то первые дни не понимал почти ни слова.
Военная кафедра мехмата была интересна не только изучением не самой современной техники, но и рядом замечательных людей. Например, генерал Туржанский еще в 30-е годы первым в мире придумал тактику штурмовой авиации, чем сорвал плановые учения с участием не то Блюхера, не то Якира - разогнал все кавалерийские колонны. Он же, за строптивость назначенный в годы войны начальником летного училища в Средней Азии, заставлял курсантов спать в противогазах и любил проверять их герметичность по ночам, пережимая трубку. Когда один из курсантов-сачков не затрепыхался при этой милой процедуре, генерал в гневе сорвал с него противогаз и увидел под ним ... босые ноги.
Еще нам нравились его рассказы про спутники-перехватчики, которые подлетают к вражескому спутнику-шпиону и сокрушают его оболочку механическим кулаком. После занятий он всех строил и командовал : “В амбулаторный корпус - шагом марш!” И мы шли в свой лабораторный корпус.
Молодые офицеры военной кафедры почти все были выпускниками МВТУ и любили посылать нас принести из соседней аудитории предварительно раскрученный гироскоп... Дальнейшее можно не пояснять.
Зимой в Москве, в сильный ветер и мороз часто опаздывали электрички. Областная газета устами важного железнодорожного чиновника объяснила, что сильный ветер выдувает электроны из проводов, поэтому тока не хватает. Мехмат был в шоке. Максвелл перевернулся в гробу. Группа энтузиастов немедленно написала письмо в газету, где выражала законное возмущение - принесенные ветром электроны попадают в окна общежития, летают по комнатам, мешают заниматься науками. Да и вещи пропадают... Надо бы и меры принять! - Ответа из газеты нет до сих пор. Еще один шок настиг примерно в это же время мехмат, да и другие физические институты, когда вышло третье издание книги профессора Вейника “Термодинамика”. Среди ошарашенных студентов немедленно стали образовываться “секты вейниковцев”. Они публично плевали на перевернутый портрет Эйнштейна и хором зачитывали самые выдающиеся места из книги - про кванты запаха “обононы”, про сжиженную информацию и твердый кристаллический свет, и про океан человеческих знаний, который сдерживает плотина со ржавым замком - энтропией. “Эта книга - первый молоток, который автор третий раз заносит над ржавым замком» писал великий профессор Вейник. Через неделю проснулся президиум АН СССР, и книгу начали изымать из библиотек, так что она немедленно стала раритетом. В тот же год экземпляр книги увели у меня в общежитии. Жалко, может что-то в ней было?
Однажды деканат обходил общежития. В одной из комнат накануне отмечали день рождения и именинник спал на кровати среди бутылок и остатков торта. Возмущенный декан потряс его за плечо, именинник приоткрыл сонные глаза: ”Олег Михалыч!... Приснится же такое!...”- и отвернулся к стенке. Дальнейшая судьба именинника неизвестна.***
Первым и, быть может, последним мультфильмом, снятом на мехмате к одному из КВН был блестяще выполненный Борисом Пулькиным ролик про серую лошадь в настоящих яблоках с листочками, погибающую от курения. “Капля никотина убивает лошадь - механизируйте сельское хозяйство!” - так оптимистично кончался фильм. Но он не прошел. Иванов, наверное, очень смеялся. Как-то на КВНовской разминке с горным институтом наш незадачливый художник попытался в прямом эфире нарисовать вопрос - четыре круга с хвостами по углам прямоугольника с перечеркнутыми диагоналями, что должно было означать “Запорожцы пишут письмо турецкому султану”. Но гуашь засохла, и друзья-соперники предложили взамен воды недопитое за сценой пиво. Краска прекрасно развелась, но рисунок немедленно “поплыл” на глазах у 150 миллионов телезрителей. “Вот когда казаки плачут...”, мрачно пошутил Саша Масляков, с которым мне довелось общаться в любительской киностудии МИИТ-фильм, где у меня были пробы на роль героев рассказов О.Генри, а курс вела Элина Быстрицкая…. Горе-художником был я... Кстати, в команде горного играл тогда Артем Тарасов, первый советский миллионер. Спустя много лет мы вместе работали в его кооперативе. Но это другая история.
***Кавээнщик Ю. Перник рассказывал, что для имитации детонационных взрывных волн у них в базовом институте постоянно протыкали воздушные шары, число которых исчислялись сотнями. Для экономии стали покупать презервативы по 2 копейки за штуку. Поэтому Перник как-то зашел в аптеку и попросил сразу сто штук изделий. Когда слегка растерянная аптекарша притащила коробку, Перник прочитал этикетку и сказал: “ Это сентябрьские, почти все с браком... Других не найдется?”
Военные лагеря в Острове-3 - это отдельная тема для множества баек. Многие помнят ежегодный августовский марш бывших курсантов по вечернему Долгопрудному и скандирование не вполне приличного прогноза о судьбе ”абитуры на мехмате”. Потом каждый взвод пел свою песню. У нас в батарее это были “Гамлет”, “Рыжий Шванке”, “Обязательно женюсь” и другие. Но общей песней для всего курса была бесконечная:
Чтоб пережить в эпицентре удар
Каждый курсант потребляй “Солнцедар”!
Ведь от тайги до британских морей
Красное крепкое всех сильней...
и т. д. , и про майора Тонояна, и про систему АПР. Авторов у песни было много.
***В мехматовской газете “За науку” впервые стали печатать “ассоциативные” кроссворды, которые только лет через 20 появились в других газетах. Классические вопросы из тех кроссвордов: “Предмет для бритья”(Голова), “Мебельес”( Сервантес) и так далее... Факультетская “ММФ-газета“ в те годы слегка диссидентствовала (тогда это слово было не в ходу), то есть время от времени печатала Мандельштама, Пастернака, Цветаеву, Галича. Это по тяжести содеянного приравнивалось к походу в ресторан первой категории - Прага, Берлин, София и т. п. Хотя, в рестораны мы тогда тоже похаживали, причем на стипендию. Часто отмечали сданную сессию. Как-то занесло нас в ресторан Пекин, мы, естественно, заказали сначала экзотику. Но трепанги, акульи плавники и морская капуста в каких-то прозрачных кислых соплях произвели странное впечатление и вечер мы закончили европейскими лангетами и водкой. Потом, как уверяют, я в троллейбусе всем объяснял, что пьян, как свинья и долго извинялся.
Про электрички - основной транспорт от лаборатории (ВЦ) до Москвы - всегда было множеством рассказов. Начинают обычно с истории про некоего студента-безбилетника, который честно глядя в глаза дал контролерам свои данные и в деканат пришел счет на штраф на имя Эйнштейна Альберта, студента третьего курса (чернявенького такого...). Другим иногда удавалось прикинуться глухонемыми или паралитиками. А как-то на первом курсе по дороге на картошку под Серпухов без билетов ехали целых два вагона. Бедные контролеры не знали, что делать, пока им не собрали немного в шапку. Тогда же один крупный знаток теории вероятности заявил нам, что гораздо выгоднее ездить без билета и честно платить штраф, что по расчетом должно случаться 2-3 раза в год. Но практические испытания теории провалились... Мы замечали, что на Савеловской дороге у контролеров всегда в глазах особенный блеск. Натасканы на студентов...
***Преподаватель истории партии и философии Никита Голубев был очень популярен тем, что лично знал очень многих знаменитых людей послевоенного времени. « Я со всеми сидел где-нибудь за рюмкой чая или встречался под столом»,- вспоминал он и с грустью возвращался к “трем источникам”. Еще он вспоминал вступление наших войск в Болгарию. Солдаты расслаблены радушной встречей, вином и фруктами. Одному радушная хозяйка всучила большущий круг брынзы и прелагает еще корзинку яблок. «Куда же я их дену?», - засмущался солдатик… «А ты положи их в задницу», - сочувственно посоветовала хозяйка. «Ах ты…», - рассвирепел солдат и начал искать закинутый за спину автомат. Хорошо подоспел офицер, кумекавший по-болгарски и объяснил, что задница – это заплечный мешок, то есть сидор, котомка, торба, рюкзак или как его там еще…
Профессор С.П. Капица отрабатывал на нас свой первый курс физики твердых тел. Сдавать экзамен по его конспектам было невозможно, потому что почти на каждой лекции он отвлекался на что-то необычное (тогда еще не было “Очевидного-невероятного”). От него мы то узнавали о сопряжении центров землетрясений и тайфунов, то о тахионах или звуковых коридорах в океане. А как-то несколько студентов по его просьбе притащили и взгромоздили на стол тяжеленную чугунную плиту. С.П. вынул из кармана какой-то шарик, бросил на плиту и начал лекцию. А шарик все прыгал и прыгал, и так почти час... Конечно, конспекта не получилось. “У этого материала очень высокая упругость”- сказал нам С.П. в конце лекции.
***История мехмата неотделима от истории “базовых институтов”. У нас базой был Институт Физических Проблем, которым еще руководил академик П.Л.Капица. Он был уже стар, но по-прежнему заслуживал среди сотрудников прозвище “Кентавр” (“С виду вроде человек, а работает как лошадь”). Рассказывают, что как-то, во время отдыха П.Л. в Испании, случились неполадки с ниготроном - в тракте терялась мощность и все тут. Через пару недель вернулся П.Л., обошел вокруг генератор, подумал и нарисовал пальцем загогулину на волноводе. “Сделайте примерно такой вырез...” След обвели мелом и долго возились с вырезом. Работа генератора наладилась. А П.Л. ходил, шаркая, постоянно жевал мускатный орешек и, казалось бы, спал на ученых советах и защитах. Но это было обманчивое впечатление, в чем мы убедились на дипломе. После традиционного вопроса П.Л. “А что у вас по осям координат?” следовал неожиданный поворот темы “А зачем вообще нужна науке ваша дипломная работа?”- Дипломник краснел, барахтался и доказывал жизненную важность знания, например, второй производной по температуре магнитного момента индия вблизи точки сверхпроводящего перехода... В этот момент следовал вопрос точно по существу работы... Но все кончалось хорошо.
***Профессор Заварицкий из ИФП часто говаривал “Человек слаб, дьявол силен, а Бога нет... - куда податься бедному ученому?” - и шел собственноручно вытачивать на токарном станке заостренный болтик из ниобия. Потом они пили кофе со спиртом с теоретиком Андреевым, который ходил по лабораториям и искал предметы для раздумий.
А профессор Лифшиц всегда, особенно на госэкзаменах, искренне удивлялся, что студенты не помнят наизусть атомные веса всех элементов и строение их электронных оболочек, что существенно отражалось на оценках.
Понравилось? поставь лайк и подпишись. Всем благополучия и здоровья!
Мои ссылки в соцсетях