Государь
Полсотни вёрст проскакали меньше, чем за четыре часа, с одним лишь получасовым привалом. Царские экипажи ещё не появлялись. Однако едва солдаты затопили обе «буржуйки» в поставленной ещё накануне сорокаместной палатке, как к противоположному берегу подскакал высланный далеко вперёд дозорный и закричал через реку:
– Владимир Михайлович! Едут! Три кареты, в двух километрах отсюда. Одна карета сломалась, на трёх колёсах едет, поэтому будут минут через двадцать, двадцать пять!
Меньшиков переправился на другой берег, чтобы там дожидаться царя, а Маковей остался на «своём» берегу.
Уже почти стемнело, когда из лесочка на дорогу, ведущую к переправе, выехали три кареты, сопровождаемые конным конвоем. Первой ехала «охромевшая» карета; вместо переднего правого колеса у неё была приспособлена слега, и которую запряжённые цугом четыре лошади тащили с заметным усилием. Как оказалось, в этой карете и ехал Пётр.
К Маковею подошёл Дима Хрущёв и спросил:
– Владимир Михайлович, освещение включать? Вчера движок привезли и бензин. Мы шесть лампочек повесили: две на той стороне и четыре на этой.
– Ну, так включай, в чём проблемы?
– Да у нас движок недалеко, слышно будет…
– Да ладно, чего теперь уж… Включай!
Когда первая карета подъехала к причалу, в кустах за палаткой затрещал бензиновый движок, и стопятидесятиваттные лампочки, укреплённые над обоими причалами и на опушке, где стояла палатка, стали медленно разгораться, пока не засветили ярко, во всю свою мощь.
Маковей видел, как, сдёрнув с головы шляпу, Меньшиков кинулся открывать дверцу, чтобы помочь выйти царю. Но из кареты никто не вышел, а напротив, Александр Данилович сам полез внутрь и даже закрыл за собой дверцу. Больше двадцати минут из кареты никто не выходил. Начальник конвоя, заметив чужих на переправе, дал команду всадникам, и те взяли первую карету в кольцо, развернув лошадей крупами внутрь.
Наконец вышел Меньшиков. Он что-то сказал офицеру и подал руку в карету. Тяжело опираясь на неё, на землю спрыгнул Пётр. Он был в гражданском платье и в лёгкой шубе из серого меха.
Начальник конвоя спустился к парому, взошёл на него, обошёл по периметру, потрогал рукой в перчатке трос, подозрительно посмотрел на двух вытянувшихся перед ним паромщиков и спросил у них с угрозой в голосе:
– Не потонем?
– Никак нет! – ответили те, не сговариваясь, дуэтом.
– Васечкин! – крикнул офицер на берег. – Давай своих сюда!
Один из конвойных что-то крикнул, и человек пятнадцать всадников, спешившись, повели своих лошадей на паром.
Когда погрузка закончилась, офицер, следивший за нею с берега, снова перепрыгнул с причала на паром и скомандовал:
– Пошёл!
Сойдя на берег, офицер подошёл к Маковею, по парику узнав в нём того, кого нужно, и, бросив два пальца к шляпе, представился:
– Начальник конвоя его царского величества капитан Горчаков! Господин губернатор, извольте показать место, где государь отдыхать будет!
Маковей пожал плечами и повёл капитана к палатке.
Палатка уже была освещена единственной лампочкой. Поперёк неё, посередине между двумя «буржуйками», стоял длинный солдатский стол с ужином. Дальний угол был отгорожен брезентом и белым подбоем, за которыми стояли две железные солдатские кровати.
Капитан внимательно осмотрел стол, зачем-то открыл обе печки и посмотрел, как горят в них дрова, прошёл в «спальню», посидел на обеих кроватях и, не обращая внимания на губернатора, вышел вон. Спустившись к причалу, капитан сунул два пальца в рот и свистнул.
Почти сразу же на паром спустились несколько человек, и паром отчалил от противоположного берега.
Не дожидаясь, пока закрепят концы, Пётр первый спрыгнул на причал и легко зашагал вверх, навстречу спешащему к нему Маковею.
– Ну, здравствуй, здравствуй, губернатор! Показывай, чем на этот раз дивить меня собрался! – Он положил руку на плечо склонившегося перед ним Владимира Михайловича, легко развернул его в обратную сторону и так, не снимая руки, повёл к палатке.
Солдаты привязали лошадей к ближайшим кустам и деревьям и теперь стояли вокруг палатки, сняв из-за спины короткие ружья и держа их у ноги.
– Что это тарахтит у тебя? – спросил Пётр, оглядываясь по сторонам.
– Это, ваше величество, работает механизм, который вырабатывает электричество. А электричество питает лампы, а они, нагреваясь изнутри, дают свет, который вы видите и здесь, и в палатке. Прошу вас пройти внутрь, там тепло и стол накрыт.
– Электричество… Слыхал я это слово. – Пётр подошёл к лампочке, висевшей над столом, и протянул к ней руку. – Но оно же от молнии происходит… Как же ты его в этот шар запер?
Маковей даже вспотел от мысли, что ему прямо сейчас придётся объяснять царю, что такое вольфрам, и как он сопротивляется электрическому току, и как от этого нагревается, и поэтому светится. Но Пётр уже отошёл от лампочки и подошёл к печке.
– Во! Печка! А железа сколько! Добрый пяток ружей сделать можно! – затем развернулся и взялся рукой за столешницу. – А это что, мрамор?
Маковей никогда не задумывался над тем, что пластиковое покрытие обыкновенного солдатского стола из-за его декоративной раскраски можно принять за мрамор, и поэтому с любопытством посмотрел на Петра.
Тот же, не ожидая, что стол окажется таким лёгким, дернул за столешницу, и стол одним концом оторвался от земли. Стоявшая на нём посуда с закусками заскользила в одну сторону, и с противоположного конца упали и покатились по дощатому настилу несколько пластмассовых тарелок. Одна из них, покружившись, затанцевала и остановилась у царского сапога. Пётр поднял её, осмотрел со всех сторон, подивившись её лёгкости, и снова уронил, теперь уже специально.
– А, Франц? – Пётр поднял тарелку и постучал по её донышку костяшками пальцев. – А ведь мы такого и в Европе не видели!
Как заметил Маковей, на пароме царя сопровождали, кроме Меньшикова, ещё двое господ, одетые, хоть и по-походному, но довольно нарядно. Из-под их не застёгнутых шуб сверкали золотыми пуговицами красно-зелёные камзолы, а подбородки подпирали белые с жёлтым кружева. Теперь они стояли у входа в палатку, укрытые огромной прыгающей тенью Петра: Меньшиков – у боковой стены, сложив на груди руки и снисходительно улыбался открытиям своего августейшего друга; два других спутника остановились чуть ли не в самом проходе, едва выйдя из тамбура. Как понял Владимир Михайлович, тот, что постарше и повыше – был Франц Лефорт, известный всем по книгам и историческим справкам, как друг и наставник молодого царя, адмирал русского флота и почти министр иностранных дел. Второго он, как не силился, не признал. Это был человек лет чуть менее тридцати, с глубоким и настороженным взглядом, высоким лбом и крупным, как говорят – породистым, носом.
Пётр прошёл в торец стола и сел на стоявший там единственный мягкий стул.
– Ну, ладно, Владимир Михайлов, корми нас, чем сможешь! Садись Франц, и ты, Иван, садись. Видите: нас тут ждали! Познакомься, губернатор: это – Иван Дашков, сын дворянский. Семь лет по заграницам ездил, чему только не учился. Самоучка наш расейский! Уж и не знаю, чему научился – только на той неделе вернулся, блудный сын. Жениться собрался, да я его из-под венца умыкнул и к тебе везу. Ты же заморским инженерам не хочешь чудеса свои показывать, так покажешь своим, доморощенным!
Ночевать в палатке Пётр не остался, несмотря на то, что Меншиков и нахваливал пружины на кроватях, и намекал на то, что в каретах ночевать прохладно нынче.
Утром встали рано; переправляться начали ещё при электрическом освещении. Как и накануне, сначала переправились пятнадцать конников Васечкина, затем две кареты, в том числе и царская, отремонтированная за ночь, затем третья карета и ещё десять конников конвоя.
К городу подъехали около двух часов дня.
Церемония встречи началась с опускания под звук фанфар подъёмного моста через ров, прорытый по южной окраине городской территории. Осталось непонятным, что больше понравилось царю – фанфары или то, как величественно и плавно опускался двадцатипятиметровый мост.
За мостом полуторакилометровый участок дороги до начала центральной городской улицы был засыпан щебёнкой и укатан почти до состояния асфальта. Центральная же улица, ведущая к городской площади, и в перспективе которой были видны стены поднимающегося храма, несколько дней назад была полностью покрыта асфальтом.
Как только первая карета съехала с моста, по обочинам дороги с пронзительным свистом стали рваться сигнальные мины, сопровождая царский поезд на всём пути до самой городской черты.
За пятьдесят метров до первого дома на дороге стояла четвёрка вороных лошадей, запряженная в ландо – открытую лёгкую карету на два пассажира.
Карета Маковея остановилась, Владимир Михайлович вышел и направился к царской четвёрке.
– Ваше величество! Не угодно ли вам въехать в город в открытом экипаже, дабы народ смог увидеть вас и поприветствовать?
Меньшиков, посвящённый в церемониальные планы, первым выскочил из кареты и протянул руку Петру:
– Государь, будет зело любопытно!
Пётр вышел, поправил на себе шубу, постучал ногой по дороге, как это неделю назад делал Меншиков, и бросил вглубь кареты:
– Парик!
Взяв протянутый чьей-то рукой из самого закутка парик, Пётр снял шляпу, натянул короткий, недостающий до плеч парик, и снова надел шляпу.
Меньшиков обошёл вокруг него, подёргал за рукава шубы и покачал головой.
Пётр хмыкнул и шевельнул плечом. Шуба упала Меньшикову на руки. Он подошёл к ландо и расстелил шубу на сиденье. Затем, отступив шаг в сторону, показал Петру, что тот может садиться.
Маковей и Меньшиков взяли первую пару вороных под уздцы и повели их по главной улице города.
Как только ландо тронулось, по обочинам у того места, где оно только что стояло, начали взлетать вверх одна за другой ракеты артиллерийского фейерверка, взрываясь на стометровой высоте и разлетаясь на тысячи маленьких разноцветных звёздочек. В пасмурном, но, всё-таки, дневном небе было видно больше дыма, чем звёзд, но впечатление салют производил вполне достойное. С первыми залпами салюта от площади, которая начиналась в восьмистах метрах отсюда, послышалось многосотенное протяжное «Ура!».
Улица была пуста, и лишь на перекрёстках, как бы перекрывая боковые выходы, стояли с обеих сторон по два солдата с карабинами «СКС», которые они брали в положение «На караул!», как только лошади равнялись с ними. Но теперь они были одеты не в мундиры 6-го бомбардирского, а в новенькую камуфляжную форму Российской Армии, белые ремни и фуражки с кокардами и двуглавым орлом.
Владимир Михайлович обернулся назад и через подпрыгивающие спины лошадей посмотрел на царя. Лицо его было бледным и сосредоточенным. Пётр сидел, выпрямив спину и держась обеими руками за «боковушки» сиденья. Чувства его явно не были однозначными.
Когда Пётр не остался ночевать в приготовленной для него палатке, Маковей понял, что царь не испытывает доверия к невесть откуда взявшимся пришельцам. Но, с другой стороны, сделав крюк более чем в сто вёрст, он приехал в неведомый город, обещающий уйму сюрпризов, под охраной всего лишь двадцати пяти своих гвардейцев. Этим он наверняка показывал, что он – царь, никого и ничего не боится и может делать в своей стране, что хочет. Хотя, конечно же, что-то кому-то показывать и доказывать у него вовсе нет необходимости, ведь он действительно – царь! Другое дело – мы ему нужны, и он это понял, подумал Маковей. А вот как нас воспринимать, как на нас реагировать, он ещё не решил. А может, и не знает. Сколько бы не называли некоторые историки-экстремалы Петра безбожником, всё же он – глубоко верующий человек! Время такое.
Солдаты почётного караула, выполняя все строевые приёмы не хуже, чем это делают в РПК, выходили за ландо в колонну по три, шеренга за шеренгой и печатали шаг победитовыми подковами по асфальту. Начальник царского конвоя, самостоятельно сориентировавшись, велел своим гвардейцам объехать кареты и пристроил их, также по трое в ряд, за солдатами.
Хоровое «Ура!» и залпы салюта звучали всё время, пока процессия шла по широкой главной улице к площади. Маковей знал, что это – результат труда звукооператоров: они записали репетицию, когда всё население города тренировалось во встрече царя, и теперь воспроизводили её через громкоговорители. Эффект был впечатляющим. Казалось, сотни людей выходили из себя от восторга, всё громче и громче выражая свои чувства к самодержцу. Не успевала замолчать одна группа, как начинала кричать другая, на вторую волну накатывалась третья, и так – всё время, пока экипаж не въехал на площадь.
Маковей, у которого от такой звуковой гаммы у самого мурашки бежали по спине, подумал: «Ну не мог же он не прочувствовать до сих пор?».
Народ заполнил всю площадь по периметру; оставался свободным лишь въезд со стороны центральной улицы да широкий вход в административное здание. Но и ступени не были свободны. Справа от центра, на всех шести уровнях выстроились несколько десятков мужчин и женщин, одетых в строгие, чёрное с белым, костюмы – городской хор. Слева от середины сверкал начищенным металлом духовой оркестр.
-----------------------------------------------
Подписывайтесь, друзья, – и тогда узнаете, с чего всё началось! Подписался сам - подпиши товарища: ему без разницы, а мне приятно! Не подпишетесь – всё равно, откликайтесь!
-------------------------------------------