Прошение.

["Се, я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человеческими уязвлена стала". А.Н. Радищев. "Путешествие из Петербурга в Москву"]

["Не часто ль от того родится всем беда,

Чем тешиться хотят большие господа,

Которы нашими играют господами

Так точно, как они играть изволят нами?". Д.И. Фонвизин. "Послания к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке".]

Прошение.

Царю-батюшке, Государю-надеже, Великому Князю Московскому и Всея Руси.

Царю-батюшка, челом бьет Илюшка Правдин, человек посадский. Прошение сие, составлено не по моему дерзновению, не по злому умыслу какому, а по отчаянию народа твоего страстотерпца, потому как надежды его и упования его, окромя тебя, ни на кого более нет. Уж ты не прогневайся, Царю-батюшка, что вот запросто так [в народе говорят: "въ простыхъ сердцахъ Богъ почиваетъ"], подаю к тебе прошение мое, ибо доднесь мыкался я, с прошением моим, по всем инстанцьям, к чинам государственным обращаясь, да токмо оные, в доставлении тебе прошения моего, ответствовали отказом:

«В прошении сем, нелицеприятно и предерзостно весьма, выставлены чины государственные, чрез указания в прошении о ненадлежащем их Великого Князя Московского и Всея Руси Уложений изполнении, тако же баре и попы. В прошении оном усмотрены и подстрекательства холопов к непослушанию и вольнодумству, волнения и смуты производящих, чрез очернение государственной службы господ чиновных, тако же бар и попов, посредством учинения доноса ложного о сребролюбии их и мздоимстве».

Да к тому ж еще и пригрозили: «При дальнейшем злонамеренном упорствовании, Илюшки Правдина, человека посадского, в доставлении господам чиновным прошения сего, прошение сие изъять, сочинителя же сечь нещадно, а после приведения в изполнение оного справедливого наказания, пригрозив каторгою или отданием в рекруты, отправить к месту поселения, учредив тайныя за ним надзор».

Хотел, было, я в Град Первопрестольныя отправиться, к тебе аудиенцью просить, да извозчики, в алчбе своей необузданной копейку зашибить, деньгу непомерную взимают [хоть у самих лошаденки-то лядащие, да и телеги ихние скрыпят, того гляди развалятся]. А уж от ряженых, что штрафы выписывают и вовсе житья не стало: по три, индо четыре, на телегу их, со стражниками да ярышками земскими, иногда и по шести штук - хоть пешешествуй до самаго Града Первопрестольнаго. Однакож, тем злополучие мне вышло, Государю-надежа, что пашпорт и грамоты подорожныя выправить не можно иначе, как кроме обратясь офицьяльно к господам чиновным, коим я прошение свое подавал. Смекнувши, что уж тут-то, верно, господа чиновны, сполна вспомянут мне за прошение мое, чиня волокиту и препятствия бумажные [в народе говорят: "в чернилахъ крещенъ, въ гербовой бумагѣ повитъ, концомъ пера вскормленъ"], до оказии оставил задуманное. И уж отчаялся я было совсем на оказии вспомоществование, как намедни прослышал, в народе сказывали, будто учредил ты «ящик» особенный, в коем прошения оставлять можно. Вот и решил отправить я, Государю-надежа, прошение мое в «ящик» тот, авось и получишь ты оное, и прочтёшь его, и утвердишь по нему решение твоё справедливое, по велицей милости твоей.

Деревня, Царю-батюшка, наша немалая, и от Града Первопрестольнаго отстоит верст не более чем на дванадесять. Токмо достичь Града Первопрестольнаго зело трудно, ибо платить надобно и извозчикам, и господам чиновным, за выправление пашпорта и грамот подорожных, и на заставах, а при подъезде к Граду Первопрестольному - и сторожевым приставам, за «разрешенья». Тако же инстанцьям, ведомствам и министерствам, прошения к тебе, Царю-батюшка, направлять «дозволяющим». Токмо, ежели и пройдешь ты чрез те инстанцьи [опустошения великие в кошелях производящие], то, все едино, по возвращении своем из Града Первопрестольнаго пребывать будешь в сомненьях о целостности содержимого прошения своего размышляя. Видно, ныне, Государю-надежа, мздоимство, в Отечествии нашем, господами чиновными в закон возведено: и шагу не соделать без того, чтобы чины государственные, намеками, а то и прямо, за выправление бумаг или грамот каких, мзду не требовали. По делам ли межевым, прошениям ли на притеснителей наших, кои счету не поддаются [однакож и им имя есть], али с другою какою надобностию. Да ведь токмо прикрывают тем своекорыстие свое и вседозволенность свою законом называя то, что таковым, по здравому разсуждению, не является, ко крайнему нашему ущербу.

На «ящик» же особенный, по твоему, Государю-надежа, Высочайшему Указу [к вящей народа твоего радости], весьма ограничены притязания да покушения власти сих господ чиновных, потому я и разсчитываю токмо на «ящик» сей. А в деревне нашей есмь и Земля, и пажити, и воды пресные, и лесу строительного весьма много в нем; и птиц и зверья всякаго, и трав и ягод, и кореньев различных. Да Земля-то хорошая вся господам чиновным, барам да попам, принадлежит [среди народа слухи ходят, не можно разузнать, правда то, али нет, что баре да попы и сами подневольны, потому-де, что чрез них и селом и нами, руководят сии господа чиновны, дабы недовольства народные, по увеличениям тягла, оборочивались не противу них, а противу бар да попов, коим они «отступные», в виде установлений по своеволию своему барщины и повинностей, посулили], которы сами на Земле не трудятся, а крестьянам токмо позаднюю оставляют. А я так мыслю: ежели не обработывается Земля, то Ея отдать тому должно, кто на Ней пахать станет, изъимать же у тех, кто крестьянину норовит Землю в оброк пристроить. Потому как Земля наша по воле Божией образована, сотворена Им, стало быть и принадлежать Она должна тому, кто к труду более способен. Верно то, что когда Хлеб кушать изволят господа чиновны, баре да попы, не размышляют при том, в сколиких трудах приходится крестьянам Хлеб этот добывать, потому как достаётся Он крестьянам не по праву рождения их, не приобретением Его за серебро и злато, да за ассигнацьи, а трудом от зари и до зари всех: от мала до велика, на малоземелье, которыя, кажный Божий день, крестьяне в великом труде обработывают, поелику требует Земля и ["пахоты и скородьбы, и удобрения довольным навозом, которую завсегда пашнею удобряют к севу, неточию дважды, а то и трижды. Потому как, ежели пашнею и навозом не удобрят, то многие и хлеб, за недостатком, покупают"]. [Крестьяне говорят: "хлѣбъ продать- дешевъ, хлѣб купить – дорогъ"], ибо крестьяне зерно осенью и зимой продают для уплаты повинностей, а покупают, коли не хватит, весною. Сеют рожь, овес [оный к содержанию лошадей требуется], ячмен, гречу [потому как оную можно и на худой Земле сеять], горох, репу, лен [крестьяне говорят: "уроди Боже, всякого жита по закрому, на весь крещенный мiръ"], однакож черездесятинщина весьма не способствует тому: ибо принуждены крестьяне, будучи версты за две, за три, а иногда за шесть и более верст как для своей, так и для господской [пашни] ездить, а иногда и из других деревень приезжать. А ежели бы ["у крестьян вся Земля вместе была, в пользовании, то мог бы он, по примеру других государств, землю свою окопать и, огородив и внутри разделив, на все употреблять, на что похочет"]. Однакож не токмо сие, отягчает положение крестьян, а и то, что поселение крестьяне имеют на весьма тяжёлой к пахоте Земле, и Земля наша обыкновенно бывает скудна для произростаний различных, потому и недороды весьма часты, и урожай редко бывает более, нежели сам-3 и сам-4 и никакого прибытку не производит. К томуж великая засуха, да изморози случаются. В Аглии же, говорят, под ярь и зимою пахать могут, а озимь осенью в октябре, в ноябре сеять... Потому у нас еще больше, нежели в других местах, работою спешить должно. Однакож перед севом, Землицу еще надобно вспахать, заборонить и не единожды. ["Для лучшего урожаю, в некоторых местах, пашня двоится, а инде и троится, особливо под яровые"]. Пахотные же орудия, для пахоты и бороньбы, крестьяне мастерят сами, ибо приобретать оные весьма не дешево. Да и за недостатком работников и тяглого скота [особливо в неурожайные лета, когда у крестьян скот выпадает даже до последнего], не можно крестьянам употребить, на пахоту, ни косуль, ни плуга. А еще жатва, возка снопов, просушение оных, скирдование и обмолот. Бабы же, а с ними и робятишки все, от мала до велика, мужикам пособляют: полют лен, мнут да треплют оный, выбирают и жнут рожь, огородные овощи убирают, ягоды, грибы да коренья, а то и дрова заготовляют на зиму. Старухи прядением и тканием, да присмотром за совсем малыими летами робятишками, ухаживанием и кормлением скотины домашней, старики же промыслами, охотою и рыболовством, да ремеслами различными заняты. И токмо от господ чиновных, бар да попов, вдругорядь слышишь, что крестьяне-де глупы, ленивы, в питии невоздержаны, немыты, дикари и варвары, противу граждан «eвропейских». Что-де, чрез крестьян, преумножаются болезни, коими, слабые здоровьем [однакож причину оного они отнюдь не в существовании своем усмотривают], господа чиновны, баре да попы, недуги да хвори наживают, а опосля, у лекарей заграничных, порошки «чудодейственные» выписывают, нимало, однакож, им пользы не приносящие, но изтощению кошелька их весьма способствующие. Я же так речь свою поведу, Царю-батюшка: то, что не все в народе разумеют грамоте - верно, да токмо некогда, ни крестьянам, ни домашним их, в науках различных упражняться, ибо чрез то не быть Земле вспаханной, взборонованной, да засеянной, а, как уж появятся всходы, и убранной. Кто просушит снопы, обмолотит, отделя зерно от соломы, зерно то на мельницу свезёт, да муки намолет, ежели все в науки ударятся? И хлебы пышные, белые, кои завсегда, господа чиновны, бары да попы, к кофею требуют, опосля того, как в постелях своих понежась встанут к часу обеденному [что «утром» у них называется], кто изпечёт? За недостатком, мяса, птицы, рыбы, соленьев, браги и пива, что крестьяне производят, жизненные соки поддерживать, в телесах своих тучных, как возмогут? Попробовали бы, господа чиновны, баре да попы, каково приходится мужику и домашним его: вспахали бы да взборонили, да засеяли хотя с десятину, а жёны ихние, ручками своими белыми, постирали бы одежу посконную, да в горнице бы прибрались, да еды бы приготовили, а опосля на поле вышли бы потрудиться, а ввечеру прядением на самопрялках и на пряслице, тканием холстины, белением, валянием, крашением, вязанием кружев для утиральников и повязок, приготовлением войлока, при свете лучины, себя бы заняли. Да и барчатам работы нашлось бы не менее старшим подсобить: по воду сходить, да дров нарубить, скотину выгнать на выпас, да ввечеру в хлев загнать, грибы, ягоды да коренья, да травы лекарственные заготовить. А как сие возмочь, когда поедом едят крестьян мiроеды окаянные - господа чиновны, баре да попы? Ведь барщину оные учиняют без всякого на то твоего, Государю-надежа, дозволения, противу совести и справедливости возстают, дерзновенною рукою своею народ твой обирают. И пуще всех свирепствует, в селе нашем, барин наш - пан Михалко: повинности, барщина - все, кричат, мало нам. И, ныне же, к оным, норовят они поборы ввести, в размере десятины с каждого орудия, как то: кос, вил, сох. Хотя сами, в трудах на Земле, нимало не разумеют, потому как наипаче любят феатры ставить у себя для чего выписывают из Града Первопрестольнаго действителей и лицедеев разных, да понуждают на спектакли смотреть люд простой: к тому залучивают баб, да робятишек малыих, тако же и старых обоего полу. Бабам ленты да ткани цветные сулят, робятишкам малыим - сукрой, а старым - деньгу. Да токмо, по выходе из феатра, всё переиначивают: «Вы, говорит, сие великое творение моё смотрели, следственно, долженствует вам внести за то уплату». Бабы и робятишки в плачь, а старые токмо руками разводят: «Что поделаешь, они - барин, что скажут, то и изполним, мы люди подневольные». Да было бы что, Царю-батюшка, ведь и глядеть-то, на сей спектакль, весьма премерзостно, ибо чуждаются они Летописи и обычаев наших славных и перед гостями заграничными, кои к ним съезжаются, всячески стараются посмешище из нас сделать и на феатрах своих спектакли ставят об том же [они, говорят, от них истукана позлащенного заполучить вдругорядь алчут]. Потом, сказывали, ставили они спектакль о Войне Отечественной [поелику, остановились служивые, в селе нашем] и так как Пан Михалко завсегда лелеяли мысль не токмо поглумиться над Великой Войной той, но и крестьян своих шприцрутенами отходить [потому как ненавидят они их ненавистью весьма лютой], то и пригласили служивых на спектакль свой поглядеть. Однакож, когда уразумели служивые, что пан Михалко Войну Отечественную очернить стараются [напраслину возведя], то не выдержал тех служивых военачальник, ирой Войны той [егда прослышал про то, что клевещут они на спектаклях своих, неправду о Войне присовокупя], да так осерчал, что выхватя саблю свою, одними ножнами прилюдно сшиб шапку их, шитой из синего шелку с позументом сверкающим [сказать надобно однакож, что в шапке той, каталися они в своея колеснице позлащенной, проезжая мимо застав, останавливаясь токмо, чтоб приставы им честь отдавали, называя «ваше высокоблагородие»], и опосля оного, с ними приключившегося, пан Михалко, сказывали, не токмо срам имут, а и со страху в мозгу их великое повреждение сделалось, потому, приняв постриг, назвались они «отцом-бесогоном», принявшись «силу бесовскую изгонять»]. «Вы, сказывает, холопы немытые и отцы ваши такими же были, потому и ставлю сей спектакль об том же». Напраслину возводят на крестьян пан Михалко, Царю-батюшка, да действители его, да лицедеи, поелику того видеть не хотят, что в бани жаркие ходят крестьяне часто весьма, от чего и девки и молодцы, и старики и старухи, и бабы и мужики, и малыи робятишки завсегда в чистоте ходят. Нешто же крестьяне хуже гостей заграничных? Ведь те не моются вовсе, пудрят лице свои, губы чермным красят, да душатся водою привезенной, заграничной, дабы дух перебить от себя весьма нехороший. Пуще того - в платья женские наряжаются и хватают друг дружку [срам-то какой, прости Господи] в запусках. Работать не умеют, а едят за десятерых, так, что не осталось и припасов наших никаких. Один было попробовал покосить, да токмо ноженьки себе поизрезал и мозоли набил. И гостей заграничных они весьма привечают, да, для красного слова, разположением твоим, Царю-батюшка, к ним зело похваляются. А ввечеру, от скуки великой, играют они в карты, с гостями заграничными, а так как противу них совершено в оном не сильны, то и закладывают избы вместе с крестьянами и семейством их, а вдругорядь и целыми деревнями...

Гости же заграничны непотребства творят [потому как с господами чиновными, барами да попами, при словесах их заграничных, чуть ли припадка не случается, поелику такое над ними влияние все заграничное имеет, особливо, ежели что на бумажке начертают они с цифирями да письмом непонятным], народ твой развращают, гостеприимством им нами оказанным весьма злоупотребляя. Купцам своим [где, сказывают, и ты бывал], наказывают привозить из государств ихних, табак, араку, да травы диковинные [от оной же становятся аки бесами одержимые]. Да все-то была бы не беда, коли они сами ими бы травились, так нет же: не токмо молодцев пристрастили, а и девок и малыих робятишек несмышленых к оному зелью отравному приучают. Никто более не хочет трудиться о заграничном токмо помышляя: что-де за границей «молочные реки с кисельными берегами» для всякого предоставляемы, а в Отечествии же нашем ["отъ сохи не будешь богатъ, а будешь горбатъ"]. Девок портят наших, сказами [да и не токмо] о нравах тамошних. Совестно сказать, Царю-батюшка, ни единой целомудренной не осталось более в селе. Девки же, пьяным напившись, дымя трубкою, кричат: «Енто, говорят, право наше и свобода, такие, говорят, в Европе Просвещенной нынеча порядки заведены, потому-де, негоже нам, варварам и холопам немытым, опричь цивилизацьи [насилу вывел слово неведомое] быти». Как же так, Царю-батюшка, твой народ мы, это верно, но не варвары мы, не смерды и не холопы, как нас выставить господа чиновны, баре да попы пытаются. Нешто у нас нет обычаев предками нашими сбереженных и нашим поколением приумноженных? Зело врут и соглядатаи, которы письма отправляют в земли свои, весьма скверного о нас содержания, что мы-де скоты грязные, собственной грамоты не имеем, напиваемся пьяным и что руководить нами долженствует чужеземцам, потому-де как народ этот на руководство собственное, неспособен. Про то, каковы мы «скоты грязные» я, Царю-батюшка, в прошении упомянул. Собственная же Грамота у нас имеется [Иверская, что писана в Лето 6490 от С.М., а ведь Она древнее будет того, что кириллицею, опосля, писано.] К томуж, пришельцы-соглядатаи извращают, изкажают наши Летописи так, что и не осталось в Них правды почти никакой. Летописцев много подкупают весьма и многия неправды указывают и называют ныне не Летописью, но «изторией».

Во царствование Великого Князя Московского и Всея Руси, Иоанна Васильевича [Грознаго], не ведали крестьяне про араку. Пиво и меду варили, верно, да ведь разве напивались оным, Царю-батюшка? Ибо строжайший запрет был крестьянам, на варение пива и меду, во всякое время, окромя венчания [откудова и название "месяца медоваго"], да усопших поминовения. Конечно, пьют, при случае: святая, никольщина, покровщина, свадьбы, крестины и меру разумеют не все, Царю-батюшка, и среди крестьян [а наипаче - в последнее время] есть бражники безпробудные и вонею табачною дымящие, терющие всякое какое ни есть на то человеческое подобие, как писал про то человек свесьма учёный:

["... плачевное и великое влияние, имела повсеместная и дешевая продажа вина на нравственное состояние всего нашего подлаго народа, особливо деревенских жителей. Все они, прельщаясь дешевизною вина, и имея всегдашний повод к покупанию онаго, по обстоятельству, что оное везде и везде продавалось, и не только за деньги, но и в долг, и под заклад платья, скотины и других вещей, вдались в непомерное пьянство и не только пропивали на вине все свои деньги, но нередко весь хлеб и скотину и чрез то, не только вконец разорялись, но повреждалось и нравственное их состояние до безконечности. Они делались из постоянных и добрых людей негодяями и пропойцами, и из добрых хозяев мотами и разточителями, из прилежных и трудолюбивых поселян - ленивцами и тунеядцами, и из честных и праводушных - плутами, ворами и бездельниками..."], но не более, чем другие какие народы.

Кто напиваются пьяным, натурально, тотчас попадают к хожалам да ярышкам земским, которы измываются над ними, горемычными, властью им тобою данною для наведения и сохранения порядка государственного, прикрываясь и злоупотребляя ею весьма.

Объезжий же голова, над ними начальствующий, не токмо не заступается за остальной народ, но и законы утверждает, по которым:

«Дозволяется, хожалам да ярышкам земским, холопа каждого, по строгости закона, ежели станет известно или подозрения оправдаются  в злоумышлениях его противу государственной власти или представителей оной, спрашивать, дабы изполнению преступных намерений  его весьма  возпрепятствовать».

Сам же хожалам да ярышкам земским повелел батожьем крестьян бить почем зря, за малейшую провинность какую: выскажут что-нибудь противу господ чиновных, бар али попов, что обирают крестьян как липок, так и получай... Не ведали крестьяне, Царю-батюшка, что есть хуже напасти этой, да видно ошиблись, то не уразумев, что тяготы и лишения их впереди, поелику стал объезжий голова Урус-Кучум Кильдибаев весьма притеснять их: «Вы, говорит, холопы немытые и возмущения все ваши от того, что в праздности подвизаетесь, ибо время есть у вас на разсуждения о государственной власти и не токмо на разсуждения, а и высказывания недовольства своего противу оной. Стало быть, в сытости пребываете и скоромным себя тешите, ибо, если бы нужду в чём-то испытывали, то не стали бы время тратить на изъискание словес государственную власть поносящих. Посему научу, сказывает, я вас премудростям, коим на Востоке у браминов обучался [кто таковы не сказывал], однакож, при словесах сих, хлопнулся он оземь, сердешный [сам махонький - аршина два], ручками своими ноженьки своя оплел и начал качаться на животе [в положении весьма неестественном для человеков] аки ладья в морев непогоду. Сие, сказывает, «лотос», он приведет в равновесие и гармонию ваши тело и дух. [Как же так, Царю-Батюшка, крестьяне про то не слыхивали, а трудятся они кажный день - от зари до зари и для труда того силой недюжинною обладать надо: токмо обутрело, крестьянину и Землицу вспахать, а потом и засеять, сена накосить, насторновать. А питаются крестьяне произведениями Земли-Матушки, но излишков весьма мало [потому как вся лучшая Земля у господ, бар да попов], и едят они ровно столько, сколько для житья им надобно]. И мяса, сказывает, больше не ешьте, потому как пробуждает он в вас дух мятежный и бунтовщический». Как же так, Царю-батюшка, чем питаться крестьянам? Произростания скудны весьма, а скотина домашняя крестьянам не токмо на мясо потребна: без неё ни молока ни сметаны ни ряженки ни сыра ни масла они произвести не могут. А он не унимается: «Я, сказывает, за справедливость: ежели хожалы да ярышки земские обидят вас как или навет напишут какой, чрез то вред причинив, имущественный или же телесный, дозволяется вам, соразмерно отвечать им тем же, ибо сие будет законно и справедливо». Потешается ли он над нами, Царю-батюшка, или ум за разум зашел у него, никак в толк не возьму, и словеса сии долженствуют ли государственному чину его, им занимаемому? Ежели потешается, то мы того не заслуживаем, потому как разумеем, что Закон нам дан для наведения и сохранения порядка государственного и мы придерживаться того Закона стараемся [и токмо господам чиновным и барам, закон не писан: «Все, говорят, здесь, наше и разпоряжаться оным мы будем по своему усмотрению и прихоти»]. Мужики же сдуру так и соделали: хожалам да ярышкам земским, по слову объезжего головы нашего Уруса-Кучума Кильдибаева, ответили тем же: намяли весьма бока. Однакож, собрались, все как один, хожалы да ярышки земския, и так отходили их, что, верно, ввек теперь не забудут. Хотели было мужики к старосте деревенскому обратиться, за решением справедливым, да куды там - у него своя заботы: дороги вымостить все, камнем формы диковинной, весьма однакож к передвижению по нему неудобного [который и кладут там, где менее всего в нем потребность необходима], но дороги те же. В народе же слух ходит, что в казне губернской, на построение дорог новых определенной, недостаток весьма велик [в народе говорят: "изъ сундука чуланъ пропалъ"]. Однакож, Царю-батюшка ["воровство есть, а воровъ нѣтъ"]. Прежний же староста за границу, говорят, подался, потому-де, Государю-надежа, что недоверием твоим весьма обижен был...

Попы крестьян обирают: земли хорошие себе прибрали, а крестьянам в оброк сдают; и норовят как бы почаще с молебнами походить за деньгою [в народе говорят: "родись, крестись, женись, умирай - за все попу деньгу подавай"]. Лекаря народ твой, Царю-батюшка, лечить не лечат, а деньгу зашибить весьма алчут. Начальница ихняя, Шкаликова, народу пилюли диковинные прописывает, от болезней, о коих крестьяне и слухом не слыхивали. На что она, на вопросы крестьян о том, токмо ответствовала: «Потому как вы, холопы, все одно неграмотные и как врачевать надобно не разумеете, вот и не слыхивали». В школах земских грамоте обучают весьма скудно, а после введённой грамоты заграничной, ныне за обучение деньгу требуют. Сельский бурсак, Неучев-Бурсенко, на тебя ссылается, Государю-надёжа, сказывает, что ты-де сию грамоту заграничную завез и приказом своим утвердил ея. Но не мог ты сделать того, Царю-батюшка, потому как противу разума человеческаго сие идет и не просвещению, а заблуждениям и невежеству весьма способствует. А ведь зело важно не единой токмо грамоте обучать, а наипаче же всего учеников беречь и хранить во всякой чистоте и блюсти их от всякого разтления...

Пришельцы-соглядатаи, которы из-за реки пришли, кабаки открывают народ твой, Царю-батюшка, спаивая, [в народе говорят: "кабакъ прóпасть, тамъ и пропáсть"], отчего мужик нейдет работать. Пришельцы же, окромя оного, тако же и пакости всяческие учиняют: то овин, то хлев подожгут, то зерно. Ядрица, сказывают, в этом году не уродилась, потому и цена на оную таковая установлена. Однакож, робятишки говорят, что они ея в анбары под замки пудовыя складывают, дабы, через отсутствия оной на ярманке, барыш с лихвой получить. Да и, паче того, пришельцы-соглядатаи посмеиваются втихомолку над крестьянами: «Всё едино-де холопы купят у нас». Да и как не купить, Царю-батюшка, коли робятишки малыи не евши третьего дни? Вот мужик и пьет: потому как пришельцы-соглядатаи на араку в долг ему выдают и сколько не работает он, а еще и должен им завсегда остается. Вот и поросла ныне Земля-Матушка наша бурьяном да травою сорной. А пришельцам токмо того и нужно, ибо стали завозить они овощи и зерно заграничны. Наши же господа чиновны, баре да попы, закупают семена заграничны, будто наши чем хуже, у купцов тех [«потому-де, сказывают, что господа сии весьма учены, науку ведения хозяйства разумеющие, не в пример, вам холопам»] по великой цене. Да токмо не родит Земля наша посевы из зерна заграничного, разоряя чрез то господ чиновных, бар да попов. А ежели и родит, то зерно получается весьма уродливым, от чего даже и скотина морду воротит. Учены же заграничны, что им сии семена завозили, опосля конфуза оного, весьма быстро удалились, пеняя на Землицу нашу облыжно: «Не кароший, ошен не кароший». Да как же так, Царю-батюшка? Ведь мы не токмо сами себя прокормить в силах, но и в заграницу продукты разные отправлять можем, от чего государству один прибыток выйдет. Токмо бы не мешал крестьянам никто, ярем податей, оброка да барщины ослабил бы с выи их, да продукты бы покупал по справедливой цене.

А пришельцы-соглядатаи все торгуют, да в рост отдают [в народе говорят: "въ долгу, что въ морѣ: ни дна, ни береговъ"] лихву и барыши получают. Паче того: скупают у мужика простодушного весь урожай по цене «сходной», да опосля ему же втридорога и продают...

А господа чиновны, баре да попы [в народе говорят: "Кому скоромно, а намъ на здоровье, сказывал кот Евстафiй, постригшись да посхимившись, да поймавъ мышку"], живут весьма припеваючи: шанпанское с устерсами кушать изволят, да в росписных каретах позлащенных разъезжают да давят народ почем зря. Паче того - всю провинность на него сваливают. И здесь уже аблакаты из пришельцев-соглядатаев подвизаются [поелику за деньгу и чoрта самого оправдают, да в святые выведут]. Они же и в церквах: братию искушают, да глумятся над Вѣрою нашей. А ведь ["народъ"], Царю-батюшка, токмо ["вѣрою крѣпокъ"].

Тако же тем притесняют крестьян наши же господа чиновны, баре да попы, причиняя обиду великую, что заграничным гостям, да пришельцам из-за реки и из-за степей, Землицы нашей вдоволь предоставляют, да пастбища тучные, да скот тяглый, да вспомоществование денежное из казны губернской [весьма приписывая разходы на оное], тем самым с изконных земель крестьянских всячески их вытесняя...

Может, по размышлении, определишь ты, Царю-батюшка, с чего бы это мне за крестьян заступаться? ["Се, я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человеческими уязвлена стала"]. Не можно мне видеть, как один в роскоши подвизается, а другой нищенствует от крайней своей бедности обращается в скота, которым первый помыкать считает себя вправе. Да токмо нет такого права, чтобы чинить произвол тем, кому Законы государственные соблюдать и изполнять должно, о чем, господа чиновны да баре и не вспомянут, учиняя судилище над правым, ибо несть Бога в сердце ихнем, потому как заместо сердца подножие под тельца златаго.

Осени же судом правым над «бесправием» нас постигшим, Государю-надежа: очисти, Христа ради, Отечествие наше от скверны сребролюбцев и христопродавцев...

Разве многого просим? Хотим, чтобы в мiре все жили, по Правде и Справедливости, в поте лица своего Хлеб добывали свой. Да Законы государственные бы уважали и были бы пред Ними равны все. А Земли и труда на всех хватит. И процветет Отечествие наше козням и злоумышлениям соглядатаев и врагов вопреки...

Ведаю, Царю-батюшка, что ["и твоя правда, и моя правда и вездѣ правда, а нигдѣ ея нѣтъ"], однакож не могу молчать видя несправедливость вопиющую. С теми мыслями и сочинил, намедни, вирш для тебя, Царю-батюшка, прочти его, может более скажет он о том, что я в прошении, от мыслей и чувств меня переполняющих, высказать тебе не смог...

20.07.2011-20.05.2012

Баре, тако же и попы, народ твой обирают,

Чиновны же господа все то им дозволяют.

Не стало от мiроедов нам житья никакого,

притеснителей, обидчиков народа простого.

По произволу своему чинят умыслы всякие,

законы, что всем едины, обращены в двоякие:

народу - послушание, господам - на усмотрение,

народу - подчинение, господам - повеление.

За неразумность «богатых» - которы тратят,

на бесполезну роскошь, - бедные платят.

Корысть и Алчность «законом» называются;

над народом неграмотным токмо потешаются.

Не можно прожить на заработанные деньги:

честный труд уничижен, оценен в копейки.

У тех, кто не обманывает - весьма многи работы,

у тех, кто обманывает - одна лишь дума-забота:

как отдать в рост, нажитое путём «бесчестным»;

для достижения оного все «средства» уместны.

В поклонении «тельцу» повреждаются нравы;

несть справедливости там, где золото «право».

Источники:

Н.И. Новиков. "Отписки крестьянам и помещичий указ ко крестьянам". [1769]

А.Н. Радищев. "Путешествие из Петербурга в Москву". [1790]

А.С. Пушкин. "История села Горюхина". [1830]

В.И. Даль. "Пословицы и поговорки русского народа". [1861-1862]

И.И. Срезневский. "Глаголические памятники, сравнительно с памятниками кириллицы". [1866]

М.Е. Салтыков-Щедрин. "История одного города". "Дикий помещик". [1869-1870]

А.Н. Энгельгардт. "Письма из деревни". [1872-1887]

Л.Н. Толстой. "Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семёне-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах". [1885]

В.О. Ключевский. "Курс лекций по русской истории".

Л.В. Милов. "Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса". [1998]