Этюд № 47 (из 89)
Для встречи прибывших с Горбатовым людей, кроме отца Александра и всего медперсонала, было привлечено воинское подразделение поручиков Орлова и Смолина в полном составе во главе с ними самими.
Узнав, куда и зачем была наряжена экспедиция, и Орлов, и Смолин были несказанно удивлены и долго с сомнением качали головами. По их мнению, затея эта была немыслимая и нестоящая. Огромная армия несколько раз на Крым ходила, да так его и не увидела, а из тех, кто ходил, едва половина вернулась. И не татары тому виной, а гиблые безводные да безлюдные степи, солончаки и суховеи. И соли надо было в Воронеже или на любом большом торге на те же ружья обменять, или на железо, или на сукно. И баб можно на Юрьев день у всякого боярина-помещика сколь хошь прикупить, и дешёво, и спокойно. Нет, зря господин полковник надеется обратно отряд свой дождаться. Если кто и вернётся, так уж точно – не солоно хлебавши!
Ещё больше бомбардиры удивились, когда им сообщили, что экспедиция возвращается «со щитом». Оба явились к Маковею не менее радостные, чем любой из жителей города.
– Господин полковник! Я и поручик Смолин имеем вам сказать, что мы весьма рады тем, что экспедиция закончилась столь удачно, и люди ваши возвращаются целы и невредимы, с добычей и с прибылью. Нам зело любопытно узнать, как сия вылазка у них получилась.
– Спасибо на добром слове, поручик! – Маковей ухмыльнулся. – Конечно, узнаете, как только они сюда явятся и немного отдохнут. Мне и самому это чрезвычайно любопытно.
– Мы думаем, что могли бы быть полезными при встрече ваших гостей! – сказал Смолин. – При условии, конечно, что нам воротят наши мундиры.
– Я сам хотел просить вас об этом, господа! А мундиры вам вернут, – Владимир Михайлович загадочно улыбнулся. – Пройдёмте-ка со мной в быткомбинат!..
Теперь царские бомбардиры стояли в новеньких, с иголочки мундирах своего полка вдоль дороги, выходящей из леса, двумя редкими цепями напротив друг друга и держали перед собой «На-караул» ружья с воткнутыми в ствол штыками. Офицеры стояли во главе цепей с обнаженными шпагами, выделяясь особенно бравым видом и белоснежными офицерскими шарфами.
В самом конце почётного караула, там, где начинались железнодорожные пути, стояла большая группа встречающих. Отдельно от персонала, состоящего из милиционеров и медиков, готового принимать и размещать людей во временном жилье в разгороженных вагонах-«теплушках» на время карантина, стояло начальство: губернатор Маковей с заместителями Масловым, Кидманом, Дубовым, а также Шестовым, прибывшим час назад на УАЗике предупредить о приближении обоза, и главврачом Татьяной Александровной Лейкам. Поодаль, впереди всех стоял отец Александр и что-то не то ворчал, не то бормотал вполголоса, вглядываясь в лес, откуда должна была появиться колонна.
Первыми из леса пешком вышли Незабудько и Исмаилов, как всегда, выполняющие роль головного дозора. Завидев, какая здесь приготовлена встреча, они бросились назад, чтобы предупредить Ледяева и подтянуть колонну.
Ещё через десять минут на дороге показалась первая телега. Лошадей, от которых остались, можно сказать, кожа да кости, под уздцы вёл, а скорее, даже не вёл, а тащил солдат, доведённый дальним переходом почти до такого же состояния. Но он, в отличие от лошадей, был доволен и улыбался так, что зубы были видны на чумазом и бородатом лице за сто метров.
По обе стороны от телеги шли женщины и мужчины – усталые и измождённые, одетые кто во что горазд: в основном – в нечто серо-бесцветное, бесформенное, кое-кто – в некое подобие халатов, когда-то бывших цветными. Все, кроме солдат, шли босыми. На телеге, прямо на мешках, сидело несколько ребятишек: одни спали, другие с любопытством поглядывали по сторонам.
Следом за первой из леса потянулись другие телеги, сопровождаемые таким же эскортом. Почти все мужчины шли, опираясь на толстенные палки, более пригодные к использованию в качестве дубин, а не посохов. На последних двух подводах, полностью освобожденных от мешков, спина к спине, свесив обмотанные бинтами ноги за борта, сидели человек пятнадцать мужчин и женщин.
Последними на дорогу вышел Горбатов в сопровождении своих верных «нукеров» – Незабудько и Исмаилова. Капитан заметно прихрамывал, чего вечером Маковей просто не заметил. Видно было, что каждый второй шаг даётся ему с большим трудом, но он шёл без посоха и улыбался торжествующе и победно. Солдаты, шедшие с обеих сторон, то и дело пытались подставить ему то одно, то другое плечо, но он только морщился, сердито фыркал и шёл дальше самостоятельно.
Поравнявшись с первыми солдатами почётного караула, люди, до этого с некоторой опаской двигавшиеся за телегой, остановились и, как по команде, кинулись к ним и принялись, несмотря на их шиканье, обнимать и целовать всё без разбору – штыки, шляпы, плечи, усы – всё, что попадалось, приговаривая при этом:
– Солдатики наши!… Свои, рассейские… Да какие ж хорошенькие! Да какие ж пригоженькие! Да какие ж зелёненькие! Да какие ж родненькие!… Довелось, свиделись…. Слава Те, Господи!
Стало ясно, что торжественная встреча была сорвана напрочь.
Протолкнувшись сквозь уплотняющуюся вокруг солдат толпу, к встречающим вышел Горбатов:
– Все, товарищ полковник! Я последний шёл…. Вот…. Даже немного раньше пришли…
К капитану подошла Татьяна Александровна, положила руки ему на плечи и поцеловала в загорелый лоб:
– Как мы рады, Сергей Анатольевич, что вы вернулись, как рады… Но что у вас с ногой?
– Да, Сергей, что это у тебя? Я вчера как-то и не заметил, – подошёл Маковей.
– Да так… – капитан смущённо отвёл глаза в сторону. – Первый раз за девять лет службы ногу растёр. Солдатам всегда за это наряды объявлял, а сам – вот…
Сергей поднял штанину и показал багровую, с синюшным оттенком, щиколотку.
– Боже мой! – Татьяна Александровна быстро присела на корточки возле капитана и начала щупать ногу. – Да это же… да это же… как же можно было…. – Она поднялась и голосом, полным ужаса и гнева, зашептала, задыхаясь:
– Олег Михайлович, Владимир Михайлович! Немедленно! В больницу! Хоть самолётом, речь идет о его жизни! Счёт – на часы! Как вы могли его вчера отпустить! Неужели в вас нет совести… ну, хоть жалости?!
Маковей нахмурился и подошёл к капитану:
– Серёга, ё-моё! Ну, ладно – я, Шестов не заметили. Но у тебя-то голова на плечах есть? И давно это у тебя?
– Да нет…. С неделю, наверное. Или чуть больше…
– Олег! – Владимир Михайлович едва сдерживался от нецензурщины.
– Тут!
– Мы тут сами как-нибудь… Этих двоих в машину, – показал на Горбатова и Татьяну Александровну, – и в больницу – пулей! Всё, что нужно – инструменты, медикаменты… Чего стоишь?
– Уже побежал! – Шестов развернулся и быстрым шагом пошёл к вагонам, кивнув капитану и врачу.
Маковей пальцем подозвал стоящих в сторонке Незабудько и Исмаилова:
– Старшина, будешь наказан за то, что не сказал про ногу! А сейчас быстро – командира в машину! На руках!
– Товарищ полковник! Владимир Михайлович! Ну, что вы, в самом деле! Люди же…
– Не разговаривать, герой! А вы что стоите? Выполнять!
Солдаты, зайдя сзади, скрестили свои руки, присели и ловко усадили капитана на бёдра, вынудив того схватиться за их шеи, чтобы не упасть. Встряхнув поудобнее ношу, не обращая внимания на её слабые протесты, бойцы бросились догонять Шестова.
– Говорил я ему: садись на подводу, нечего сверхчеловека из себя строить! Так нет же – всё нужно обойти, всё нужно самому посмотреть! – Владимир Михайлович и не заметил, как к Маслову и Кидману подошёл Ледяев и беседовал с ними. Сейчас они втроём обступили губернатора, сокрушённо качая головами.
– А-а, учитель! Как твои-то дела? Ты в порядке, цел?
– Да, вроде ничего: сам от себя не ожидал, честно говоря… А знаете, почему он ноги растёр? Обе пары портянок старику отдал, что сейчас на последней телеге едет! Тот ногу обломанной веткой пропорол, идти не мог… Мои не взял, да ещё и всех моих родственников перечислил.
– Тебе уже сказали?..
– Что сказали?
– Что тебя можно поздравить?
– Да? Спасибо! А с чем?
– Догадайся с двух раз!
– Ну… с возвращением, что ли?
– Мимо! Ещё попытка…
– Владимир Михалыч! Родила?
– Сегодня ночью, от радости, наверное.
– Ну, и как она?
– Да как все после родов. Доктор говорит, что, в целом, нормально, даже хорошо. А что не спрашиваешь – кого?
– Кого?
– Богатыря! Три сто, пятьдесят два… Параметры что надо!
– Так я тогда, это… Владимир Михайлович…. Тогда я – того…
– Э-э, нет, придётся ещё немного потерпеть! Давай-ка, размещай своих подопечных, а то они, видишь, уже разбредаться начали… Ты же знаешь, кто там с кем совместим…. Семьи есть?
– Две.
– Ну, вот! Вон, видишь те вагоны? Это уже для них приготовлено, специально сюда перетащили. В каждый вагон – по восемнадцать человек. Больных и раненых – в последний. Возьмешь помощников – два царских поручика – и через них действуй.
– Да ну! Поручики! Настоящие?
– Вроде парни толковые, помогут. Сейчас позову, а то их скоро зацелуют до смерти…. Что это они все? А-а, это батюшка молебен благодарственный организует, во избавление… Они что, все – пленники бывшие?
– Почти. Два мужика, после Дона уже, к нам прибились. Скорее всего – от своего барина бежали. Вроде тихие, безобидные. Горбатов разрешил их с собой взять. Один – кузнец, а другой – грамотный. Пригодятся, говорит.
– Все нормально дошли?
– Двое умерли по дороге.
–?..
– Один ребёнок, года не было, не жилец с самого начала был… Мать его здесь осталась. Другой – мужик лет пятидесяти. Думали – оспа…. Ничего, пронесло! Да, Владимир Михайлович! Мы же на оспу напоролись!
– Что вы говорите?! – Маслов и Кидман, услышав слово «оспа», подошли вплотную.
– Что значит – «напоролись»? Что ты такое говоришь? Да ты что?! А почему сразу не сказали? Да ты представляешь, что сейчас может случиться?
– Да я…. Я думал, что Горбатов передал, честно говоря…. Но, думаю, что ничего не случится, Владимир Михайлович!
– Ты что – медик?
– Нет, но вы сами посудите: во-первых, мы сюда шли больше месяца, и никто не заболел. Вряд ли у оспы может быть больший инкубационный период. Во-вторых, мы все запасы хлорки израсходовали на санобработку сразу, как вышли из Днепра на сушу. Горбатов потом долго ругался, что даже на посуду почти не оставили. Обработали абсолютно всё и очень тщательно. Не знаю, насколько хлорка помогает, но пока – тьфу, тьфу…. Во всяком случае – уж вшей-то точно ни у кого нету!
Маслов тронул учителя за руку:
– А как же вы, голубчик, на эту оспу… э-э… напоролись?
– О-о, профессор, это долгая история! Давайте я вам позже обо всём по порядку расскажу: честное слово – буквально с ног валюсь. Наверное, домашняя обстановка действует.
– Да, да, конечно, я считаю, что надо как можно ганьше гассогтиговать людей, накогмить их и дать отдохнуть, а уж потом, возможно – вечегом, мы всё и узнаем. Ведь так, Владимиг Михайлович? – Видно было, что Кидману, как и всем, не терпелось узнать подробности, но он считал себя либералом и обязан был это сказать.
Но вечером опять ничего не удалось разузнать. После того, как людей приняли встречающие, солдаты вместе с Ледяевым и другими участниками экспедиции забрались в свой бывший «суперлюкс» – «теплушку», разлеглись на нарах, в ожидании бани и обеда, и мертвецки уснули. Дежурный по лагерю Лошков, пересчитав их, долго искал Незабудько и Исмаилова, пока не обнаружил их под той же теплушкой, на шпалах. Вернувшись из города, друзья не нашли свободных мест в «суперлюксе» и решили прилечь на свежем воздухе, бросив на шпалы одну шинель на двоих. Они лежали между рельсов, прижавшись спиной к спине, как бы прикрывая друг другу тылы, и ни на какие попытки их оттуда извлечь не реагировали, только плотнее сдвигали спины.
Так все участники похода проспали тридцать шесть часов без перерыва. Разбудить не удалось никого. Психолог Мыхова заявила, что это – синдром сброшенной ответственности.
-------------------------------------------------
Соотечественники! Если у вас хватило терпения дойти до этих строк, значит, вас чем-то заинтересовал мой опус. Это бодрит. Но если вы порекомендуете своим знакомым подписаться на мой канал, а они, вдруг, возьмут – да и подпишутся, то у меня появится стимул и далее складывать буквы в слова, слова – в предложения, и уже с их помощью материализовать свои мысли в средство для вашего времяпровождения. Подписывайтесь – и тогда узнаете, с чего всё началось! Подписался сам - подпиши товарища: ему без разницы, а мне приятно!