София опять перестала вставать с постели. Еще в самом начале весны, когда начала просыпаться стылая река, когда река, напрягаясь усталым телом вздымала огромные, ноздреватые глыбы льда, вздыхала, как роженица, стыдящаяся своей боли, сдерживающая крик, когда лес, окружающий берег неуверенно покрылся еще не зеленой, а серовато-золотистой дымкой, а ветер вдруг потерял свою ледяную остроту и смущенно помягчел, София еще просила Никодима отвезти ее воде. Он пересаживал невесомое тело бывшей жены на коляску, поставленную на полозья, катил ее по осевшему снегу к берегу, и там они стояли долго и совершенно молча. Она - напряженно вглядываясь в верхушки деревьев на другой стороне реки, он садился на поваленный ствол сосны, смахнув с него волглые пласты последнего снег и так сидел, глядя в никуда, как будто внутрь себя. В одну из таких прогулок София вдруг напряглась всем своим истощенным телом, раздула ноздри, как напуганная собака, втянула воздух, хрипло прошептала.
- Запах! Я помню твой запах!!! Откуда, Никодим? Ты пахнешь горько и пряно, как загнанный конь. Ты кто?
Никодим даже отпрянул от женщины, глянул в ее побелевшие глаза, хотел что-то сказать, но не успел, София крикнула так, что стая ворон сорвалась с ближайшей ели, поднялась в воздух, подняв такой хай, что заломило в ушах
- Я вспомнила! Я тебя знаю - ты убийца! Ты хотел меня убить! И сейчас, небось, хочешь? Нарочно сюда привез?
У Софии были совершенно обезумевшие глаза, она била ногами о подставку кресла и визжала - пронзительно, хрипло, страшно. А потом выгнулась дугой, неизвестно откуда взяв силы, попыталась вскочить с коляски и потеряла сознание.
С тех пор она полностью потеряла разум. Сначала еще можно было пересадить ее с кровати на стул, покормить за столом из ложечки, она ела - много и неопрятно, проливая суп из перекошенного рта на слюнявчик и роняя туда же куски каши. Но потом - уже к апрелю, когда скит вдруг утонул в яркой, неожиданно ранней весне, она совсем стала овощем - лежала пластом, почти не ела, смотрела в одну точку на потолке, и что-то тихонько лепетала, на одной ей понятном языке. Федора сбилась с ног, ухаживая за матерью, Марфа прислала ей в помощь Марьяну - София никого не узнавала, смотрела мимо, как будто их не было, и лишь одного человека не подпускала - Никодима. Стоило ему только появиться на пороге, как ее несчастное тело снова выгибало дугой, из слабого рта брызгала слюна, покрывая пеной губы, и успокоить ее было невозможно, пока Никодим не закроет за собой дверь.
- Знаешь, Марин, я его не ненавижу даже. Вот не знаю почему - он, как старый пес, который когда-то укусил, а сейчас стал беззубым и сирым, пустое место, так - воет себе на луну. Я сначала думала, разобью ему жизнь, суке. Специально сюда приперлась, все сделала, для того чтобы меня за несчастненькую признали, приняли. Думала, что я тут всех обманула, теперь могу мстить вволю, никто ничего не заподозрит. Я его, Никодима этого самого, убить хотела. Отравить, ну или что там - не знаю. А потом поняла…
Марьяна молча обтирала ноги Софии, подняв ее одеяло до колен, она поставила таз с нагретой водой на табурет рядом с кроватью, и, смачивая тряпку, обтирала сухую кожу, обтягивающую угловатые кости. Слушая Федору, они слегка наклоняла голову в сторону, как будто плохо слышала, так делают сучки, слушающие хозяина.
- Интересно, как бы ты это провернула? Вернее, провернуть-то, может это и можно было, но потом тебя бы, наверное, закопали бы прямо тут, на этом самом берегу. И как ты обо всем узнала?
Федора злобно шарахнула чайником о плиту, плеснула в него воду из ковша, пырскнула кошкой
- Ну и закопали бы! Зато оторвалась бы по полной, меня эта месть всю жизнь вела, я шла по его следу, как гончая. Откуда узнала? Вынюхала! Вонь крови от него всю жизнь была - я и учуяла.
Она отобрала у Марьяны мокрое полотенце, сунула ей сухое
- А потом я поняла - не тому я мстить хотела. Они что с матерью моей - жизнь прожили, натворили дел по самое не могу, но в прошлом это все. А она!
Марьяна даже подпрыгнула от неожиданности - так громко и с такой ненавистью выкрикнула это Федора.
- А она - тварь эта, по- прежнему судьбы ломает! Она все знает! Я, дура, думала, что обманула ее, что она поверила в то что я тут от беды спряталась. А хрен там! Она меня в очередную мизансцену вставила. Она же тут, мразь, из людей актеров сделала, они ей спектакли играют! И знаешь, Марин!
Федора вдруг ослабла, сдулась, как будто из нее выпустили воздух, осела на лавку у стола, опустила слабые плечи, прошептала
- Я уверена, что она и ТОГДА его вела. Когда он мою мать в водопад сбрасывал. Я ее ненавижу, слышишь? Ненавижу!
Марьяна отнесла таз в сени, присела рядом с Федорой, погладила ее по спине. Та дрожала, как возбужденная лошадь, но сил у нее уже не было, как будто этот порыв полностью опустошил ее.
-Ты, что, Руслана, думаешь она этого не понимает? Она специально людей лбами сталкивает, лечит их, как она думает, судьбы правит - и не понимает? Вряд ли…
Руслана устало посмотрела на помощницу, и было такое ощущение, что она постарела разом лет на десять.
- А плевать! Пусть понимает. А я сделаю то, зачем пришла.
…
Марфа, опираясь на костыль, с трудом поднималась по узкой тропке, ведущей к реке. Всех, желающих ей помочь, проводить - отринула, сделав отталкивающий жест маленькой ручкой, руки ее уже совсем стали похожи на цыплячьи лапки, но движение, тем не менее, получилось королевским, величавым. Лето только начало вступать в свои права, хотя и летом-то это назвать нельзя было - только-только отцвела черемуха, прошли черемуховые холода, и набрякли толстые розовые кулачки на яблонях, цвета было в этом году столько, что яблоки к осени, наверное, завалят скит. Добравшись до берега, Марфа поковыляла вверх - там, на высоком склоне, когда-то было ее самое любимое место - оттуда был виден небольшой луг, поросший Иван-чаем, и дальний синий лес. Она раньше часто там сидела, опершись спиной на торчащие из песка коряги, слушала, как поет река, и как шелестит листва, впитывала в себя эти звуки.
- Не дойду, наверное. А должна дойти. Сегодня мой день - он, наконец, настал! Жаль, Симу пришлось в город отправить, надо бы ей это видеть, такое не забывается.
Мысли у старухи прыгали, как солнечные зайчики - у нее вдруг стала ясными и молодыми уставшие мозги, она знала куда идет, была к этому готова, радовалась этому. И тело, как будто послушалось, вдруг стало сильным и гибким, ноги сами принесли Марфу на склон, принесли легко, как будто старухе снова стало сорок - быстрая и молодая.
Река уже потеряла свою весеннюю прыть, но течение еще не успокоилось, синяя, плотная, как мармелад, вода неслась быстро, крутила бурунчики вокруг упавших в воду веток, гудела негромко. Марфа добралась до самого верха, наклонилась над водой, прикрыв глаза. Здесь было самое глубокое место, омут, он пах льдом и безвременьем, сиял, отражая солнце, тянул к себе.
Марфа не открывала глаз. Она отпустила руки, которыми было вцепилась в нависшую ветку, и когда сзади послышался шорох быстрых шагов еще подалась вперед. И от сильного толчка в спину ее легкое тело оторвалось от земли, взмыло над берегом, и медленно, как при замедленной съемке, стало опускаться к воде, казалось старуха помогает своему полету расправленными белыми крыльями. И когда ее белый платок понесло течением вдаль, Руслане показалось, что маленькая светлая птица взлетела на ближайшую сосну, посидела на ветке и снялась, скрылась в тумане вдруг упавшего заката.
Продолжение