В чудном XIX-м веке, когда репутацию нельзя (ну хорошо – трудно!) было подменить деньгами, талант – хайпом, вкус – вкусовщиной, в сфере «паблисити» действовали те же технологии, которые современные smm-щики почему-то подают нам как изобретение сегодняшнего дня. Но, всевозможные перспективные «коллабы» и продвижение с помощью ЛОМов – история старая, как сноповязалка. Пушкину пригодился «сходящий в гроб» Державин, на смерти самого Александра Сергеевича попиарился целый ряд нерядовых литераторов, и не счесть тех, кто с разной степенью успеха юзал байроновский бренд. Ну и так далее. Я, например, всерьез раздумываю, к кому из нынешних великих примазаться со своим "Дояркиным рейсом".
Путь из юмористов в «серьезные» писатели – самый трудный, многим не удалось вырваться «из образа» (впоследствии такая участь постигнет многих комедийных актеров). Решительный разрыв Чехова с собой прежним публика, а главное – литературно-издательский истеблишмент встретили недоверчиво и даже враждебно. И еще неизвестно, сколько бы времени и как тянулся бы этот процесс, если бы руку помощи не протянули те, кто, говоря современным языком, был тогда тем самым лидером общественного мнения.
Первый «лайк», как известно, поставил все еще влиятельный и авторитетный Дмитрий Васильевич Григорович. Узнав, что выходит сборник рассказов Чехова, он умолял того телеграфировать издателю, чтобы тот срочно сменил «Чехонте» на подлинную фамилию на обложке. Видя в молодом докторе своего преемника, Григорович всячески продвигал Антона, который проникся к мэтру сыновним чувством. Что не удивительно с учетом того, что родной папенька писателя не дал ему ни отеческой любви, ни какой-либо поддержки.
Еще один претендент на роль литературного «отца» Николай Лесков, приняв Антона под свое попечение гораздо раньше Григоровича, некоторое время с осторожной симпатией присматривался к своему протеже. Но зато сразу выступил в качестве тяжелой артиллерии, авторитетно и безапелляционно заявив, что в отечественной словесности появился подлинный гений. Авторитет и положение Лескова были таковы, что публика мгновенно поверила и уже никто не вспоминал, с какого «низкого» жанра начинал тот, кого чуть позже признают всеобщим нравственным камертоном.
«Контрольный выстрел» в читающие головы произвел Толстой, не претендующий на роль духовного отца Чехова и уж точно не видевший в нём своего преемника. За первой встречей двух писателей, несмотря на отсутствие соцсетей, вся страна следила с придыханием, не снившемся сегодняшним сетевым псевдозвездам. Да что там, сам Чехов извел сестру, целый час решая, в каких штанах ему следует нанести визит. Сразу «влюбившись» в Чехова, Толстой «не изменял» ему до последнего вздоха и не стеснялся транслировать на всю страну, что очень поумнел после чтения чеховской прозы. Публика, по версии Станиславского (правда, в другом изложении известная фраза принадлежала самому Чехову), хотя и была дура, но обмануть ее было невозможно. Она старательно внимала ЛОМам и в нужном ключе тиражировала контент.
В общем, прав, прав был старик Екклесиаст, то есть, извиняюсь, царь Соломон, сказавший, что «Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас». Другое дело, что условные «ЛОМы» XIX-го века «продвигали тему», руководствуясь, по сути, всего двумя критериями. Первым было, если можно так выразиться, абсолютное соответствие восприятия таланта своим, весьма и весьма ВЫСОКИМ представлениям о таковом. Что и произошло в случае с нашим дорогим Антоном Павловичем. Вторым являлось тотальное БЕСКОРЫСТИЕ совершаемых тело- и душевных движений. Представить, что маститый и снискавший, то бишь указующий и заодно властительствующий думами, за деньги бы продвигал очевидную бездарь, было совершенно немыслимо. О чем было бы неплохо помыслить орде неотесанных скифов, бездумно нажимающих кнопку «Отправить» в различных разрешенных и не очень социальных сетях.
