О прадеде Семен Петровиче Вуколове
Иногда меня бабушка брала с собой в гости к своим старым знакомым и родственникам. Обычно мне давали книжку с картинками, или я играл с кошкой, пока взрослые были заняты воспоминаниями о молодости и прочими разговорами «ребенку неинтересными». Но часто что-либо меня настораживало, и я начинал прислушиваться. Кое-что мне запало в память, так как было непонятно, или, когда в рассказе присутствовала героика.
Однажды бабушка рассказывала о своём отце Семене Петровиче Вуколове. Это был единственный случай, как она помнила, что Семён Петрович выругался. А дело было так: он пошел на кухню за чем-то и обнаружил, что через чёрный ход туда пробрался молодой человек, явно вор. Семён Петрович схватил кочергу и с криком: «Сакре кошён!», - выгнал вора, закрыл за ним дверь на крюк, затем совершенно спокойно взял на кухне, что ему было нужно и пошел, как ни в чём не бывало, в столовую.
Мне запомнилось это ругательство. Моя мама преподавала французский. На мой вопрос: «Что это значит, это что, такое ругательное слово по-французски?», она сказала, что не понимает, почему эти слова являются ругательством. Примерно лет через десять у нас в гостях сидела француженка, дворянского происхождения, которая училась в педагогическом институте и под руководством мамы, как мне кажется, должна была защищать то ли диплом, то ли диссертацию, чтобы стать во Франции преподавателем русского языка.
Мама вдруг вспомнила мой вопрос и попросила француженку объяснить это выражение. Та смутилась и сказала, что «такое в приличном обществе не произносят, особенно при дамах». Потом они разобрали по частям: «Сакре» - значит «святой», «кошён» - (немного искаженно) значит: «поросёнок», - то есть это совершенно несовместимые понятия.
Рассказывали про Семён Петровича
Когда Семён Петрович организовал лабораторию, затем ставшую кафедрой, в Технологическом институте, ориентированную целиком на изобретение и разработку методов применения порохов и взрывчатых веществ, и эта лаборатория уже некоторое время продуктивно работала, его предупредили, что назавтра его посетит высокое начальство, Великий Князь, брат Императора. Весь вечер весь состав лаборатории занимался тяжелым трудом. Вытащили из запасников и расставили в лаборатории «монстров», огромные испытательные «приборы», предназначенные, например, для испытания взрывчатых веществ на чувствительность к удару и прочих качеств.
Их расставили в виде своеобразного лабиринта. Семён Петрович высокого гостя встретил в дверях очень почтительно и повёл по лаборатории, легко обходя чугунных литых «монстров», а через некоторые просто перепрыгивая, и рассказывал о их назначении, почтительно извиняясь за то, что «тут немножко тесно». Потом поднялись на второй этаж, где был «кабинет» - стол с двумя креслами за лёгкой перегородкой. Семён Петрович показал высокому гостю образцы веществ и снаряженных взрывоопасных предметов. Затем достал из вытяжного шкафа стакан с гремучей ртутью, маленькой ложечкой взял из стакана каплю гремучей ртути и капнул на стальную плиту, лежавшую на столе, ударил по ней молоточком. Звонкий взрыв ударил в уши.
«Вот, видите, наша продукция взрывается!», - сказал он, достал папиросу, зажег её спичкой, затянулся, пустил дым, а горящую спичку резким движением затушил в стакане гремучей ртути. Великий князь поспешил на выход, пообещав, что с помещениями вопрос будет решен, и помещения были действительно предоставлены. Семён Петрович не курил совсем. Ему было, по его собственным словам, очень трудно не закашляться, и … потом не рассмеяться.
*
Рассказывали ученики Семен Петровича, что как-то зачем-то поехали в Кронштадт на батарею тяжелых орудий. Семен Петрович в Кронштадте был в первый раз и любовался по дороге зданиями. В какой-то момент он не заметил, куда свернули сопровождавшие его люди, куда дальше идти было неизвестно.
Он достал из кармана газету, присел на уличную тумбу, и стал читать. Через несколько минут сопровождающие обнаружили, что Семён Петрович отстал и вернулись к нему.
Интересно, что в дальнейшем некоторые из его учеников считали этот случай признаком его гениальности и хладнокровия, а некоторые признаком его невнимательности и неспособности ориентироваться в ситуации.
Другая история про прадеда Семён Петровича.
Когда арестовывали моих дедушку Алексея Дмитриевича и бабушку Лидию Семеновну, сотрудники ОГПУ НКВД произвели обыск во всей квартире, в том числе в комнате Семен Петровича. Никакого компромата найдено не было, но дедушку с бабушкой арестовали и увели. После их ухода обнаружилось, что пропали золотые вещи Семён Петровича и его покойной жены, в том числе французский орден «Почётного легиона» и золотые часы с гравировкой «За изобретение бездымного пороха …».
Семён Петрович отправился на Литейный и вернул похищенное. Как ему это удалось, он никому не говорил. Через несколько лет друг деда Михаил Михайлович Ермолаев рассказал, как его вызвали на допрос к большому начальству (он тоже был арестован), и в кабинет ворвался растрёпанный Семён Петрович, который выдал длинную тираду о недопустимости содержать на службе в правоохранительных органах воров и мошенников, что их нужно строго наказать. Потом он объяснил, что производился обыск и был арестован его зять. Он не знает в чём тот виноват, но надеется, что это ошибка. Но вот ошибкой не является, что производившие обыск люди украли у него орден и наградные золотые часы, которые ему вручили за изобретение бездымного пороха, а также вещи его покойной жены. Он требует вещи вернуть, а виновных наказать.
Большой начальник залебезил, забыв о арестованном и прочих делах, убежал и вскоре вернулся с перечисленными вещами. Он обещал, что виновные будут наказаны. После ухода Семена Петровича этот начальник не был в состоянии продолжать допрос, и велел арестованного (Михаила Михайловича) увести в камеру. Кстати, о заинтересовавшем меня, подростка, явлении. Я слышал довольно много историй о допросах, судах тройки и прочих явлениях того времени и не понимал логики происходящего. Поэтому у меня хотя и никогда не было страха, но и не было уверенности, что я в безопасности в отношении произвола наших органов безопасности. Судьба людей была настолько непредсказуемой, что можно было только диву даваться. Вот, к примеру, пара случаев, связанных с судьбой дедушки Алексея Дмитриевича Лебедева.
С ним в одной камере сидел, как тогда говорили, «интеллигент паршивый», учитель, слабый человек, всего боявшийся и буквально трясшийся от страха. По сути, за ним не было никакой вины. Он просто не донёс о том, что при нём рассказывали анекдоты. Следователь «почесал репу», и придумал обвинение, что этот человек настолько ненавидел Советскую Власть и лично Товарища Сталина, что решил, что, когда Товарищ Сталин приедет в Ленинград и будет проезжать по Литейному мосту, взорвать этот мост. Затем этого человека начали избивать, заставляя подписать эту галиматью. Ему говорили, что расстреляют его всё равно, но, пока он не подпишет, будут бить. Грозили и ещё более серьёзными пытками. Для этого слабого духом человека и простого битья было достаточно, и он всё подписал в надежде (!!!) на близкую смерть. Его предупредили, что, если он на суде откажется от показаний, то очень пожалеет потом об этом. Его продержали ещё в камере, пока не прошли синяки, и привели на суд.
Судила «тройка». Три могучих, здоровых офицера. Утро, хорошая погода. По традиции выпили по пол стакана из графина и обратили внимание на щуплого, хилого подсудимого.
Просмотрели содержание обвинения. Возник вопрос: «Тут не сказано, чем вы собирались взрывать мост, есть ли у вас уже необходимое взрывчатое вещество?», - «Нет, пока нет. Ну порохом», - профессиональные военные покатились с хохота. Второй вопрос: «Где вы собирались порох приобретать?», - «Ну, через охотников», - Как вы думаете, сколько пороха вам потребовалось бы?», - «Ну, пуд или два, наверно». – Было всё понятно. Последовал вопрос: «Вас сильно били?», - подсудимый заплакал, его трясло, но он твердил, что его не били. Его тут же выпустили. В камеру он не вернулся, и дед, и другие сокамерники посчитали его погибшим. Когда мой дед, Алексей Дмитриевич, после войны шел через Литейный мост, то на этом мосту встретил этого своего бывшего сокамерника. Оба обрадовались. Тот спросил: «Вас тоже тогда отпустили?», - дед мой ответил, что нет, что был отпущен по амнистии. Бабушка как-то сказала, что высшие силы таким образом избавили (можно сказать: спасли) дедушку от необходимости принимать участие в войне.
*
Другой такого же рода парадоксальный случай, особенная судьба. Друг моего дедушки, Михаил Михайлович Ермолаев, учёный, доктор наук, исследователь океанского дна и прочего такого (он как-то сказал, что он гидрогеолог), человек большого юмора, всегда весёлый, вернее радостный, собирал интересные истории и анекдоты и записывал их. У него накопилось уже несколько (кажется четыре) толстых «общих тетрадей» в клеенчатой обложке, когда на него кто-то донёс, что он собирает политические анекдоты, в том числе о Сталине. Его арестовали.
Тетради нашли, в них заглянули, ужаснулись, перевязали специальным образом, наложили сургучные печати и написали: «Не вскрывать!». Когда Михаила Михайловича вызвали к следователю, на столе лежал донос и опечатанный конверт с его тетрадями. Следователь покрутил пакет, вскрывать было нельзя.
«Ну-ка расскажи, что тут у тебя!», - «Я собирал различные истории и анекдоты, но распространением не занимался и не буду, можете почитать сами», - тупик, предъявлять, по сути нечего. Тогда следователь эту историю с анекдотами отложил в сторону, и написал более или менее стандартную шпионскую схему, как всегда в таких случаях включив туда фамилии из записной книжки. Михал Михалыча стали избивать, чтобы он подписал, тогда можно будет арестовать и всех перечисленных. Вот за них-то Михал Михалыч и испугался.
Он почувствовал, что сначала его покидает сознание, а только потом физические силы. Он испугался, что, потеряв сознание, он может в полуобмороке подписать что угодно и этим подведёт людей, подвергнет их опасности.
Его тоже убеждали, что его всё равно расстреляют, только, пока не подпишет будут бить и мучать. «Вы же умный человек, должны понять, что у всех в нашем государстве есть план, который надо выполнить. У нас план на посадку врагов народа, и мы должны его кровь из носу, но выполнить.».
Тогда Михаил Михайлович предложил следователю компромисс: «Я вам подпишу, что я совершил такие преступления, которые я мог совершить один, но никого к этому не приписывайте!». Неожиданно это следователю понравилось. Он собрал кучу нераскрытых дел и составил новое обвинение. Михал Михалыч внимательно прочитал, внёс поправки: там, где преступление не мог совершать человек в одиночку, он вычеркнул, и потребовал всё заново переписать. Следователь переписал. Михал Михалыч снова всё внимательно прочитал, сделал прочерки в таких местах, где можно было что-то ещё вписать, и подписал.
Его привели на суд тройки. Как и в выше описанном случае, было утро, хорошая погода, у офицеров хорошее настроение. Прочитали обвинение. Удивленный вопрос: «И вы это всё сделали один? Один?», - Михал Михалыч улыбнулся: «А что мне оставалось делать?», - всё было ясно, но был вопрос: «Но вас арестовали за коллекционирование антисоветских анекдотов?», - «Я не считаю их антисоветскими, можете сами почитать, это народный фольклор, извините за тавтологию!», - «Но мы не имеем права вскрыть этот пакет!», - «Но это уже не моя трудность, я собирал фольклор, народное творчество, но распространением не занимался!», - трое судей переглянулись, посмотрели в окно, погода хорошая, старший придумал: «Отправляйтесь в Свердловск, ваши документы мы перешлём в городскую прокуратуру, считайте себя административно высланным». – «Дайте мне на руки направление в эту прокуратуру». – Один из офицеров написал: «Настоящим направляется Михаил Михайлович Ермолаев, … года рождения в прокуратуру города Свердловска и Свердловской области», - подписал и протянул Михал Михалычу. «А печать?», - офицер сходил и поставил печать. Распрощались за руку. Кроме этой бумажки документов у него на руках не было. Пришел домой. Жена и дети в восторге: «Папу отпустили!», - «Не так всё просто, я должен срочно ехать в Свердловск!». Собрали небольшой чемоданчик, набрали немного денег, и он отправился на вокзал. Билетов нет, люди спят на полу перед кассой. Михал Михалыч пошел в привокзальное отделение милиции, предъявил свою бумажку и потребовал у начальника отделения, чтобы тот «пробил литер до Свердловска с пересадкой в Москве». Милиционер отдал честь и сбегал за «литером». Михал Михалыч поблагодарил.
В Свердловск он приехал ближе к вечеру. Нужно было где-то переночевать. В гостиницу соваться без паспорта было нельзя. Расспросив старушек на завалинке, нашел старушку, которая сдавала «угол». Переночевал. Утром отправился в прокуратуру: «К вам должны были поступить мои документы из Ленинградской прокуратуры», - «Вы арестованный?» - «Как видите, нет», - «Где вы поселились?», - «Здесь недалеко», - «Пока не поступали, приходите завтра после разбора почты, после … часов». Следующей проблемой было почти полное отсутствие средств к существованию. Устроиться на работу без паспорта нельзя было даже дворником. И вот, почти напротив прокуратуры, в «Лесхозе» после очередного почти безнадежного разговора с человеком без документов, только с бумажкой-направлением в прокуратуру, его вяло спросили: «Собственно, а кто вы по профессии?», - «Геолог, гидрогеолог», - «А берёзу от сосны отличите?», - «Запросто!», - «Фото на документ найдётся?», - «Есть».
На его имя заполнили удостоверение инспектора-объездчика лесных массивов, дали задание производить по-квадратно обсчёт хвойных и лиственных пород деревьев, учёт сушняка, нарушения противопожарных правил и прочее такое. Регулярно сдавать отчёт о проделанной работе. На конюшне дали лошадь и седло. Сначала давали квадраты почти в черте города, поэтому он мог в конце дня заходить в прокуратуру. Наконец, из Ленинграда пришла бандероль с документами. Просмотрев документы, местный чиновник спросил: «Мне не понятно зачем вас к нам направили, если можете, объясните. Кто вы по профессии, чем сейчас занимаетесь?», - «Зачем меня к вам прислали я и сам толком не знаю, по профессии я гидрогеолог, сейчас работаю в «Лесхозе города Свердловска», вот моё удостоверение с печатью лесхоза.
Ему отдали все его документы, записали его место временного проживания и место его временной работы, и отпустили, сказав, что работника его профиля им пока не нужно, если понадобится, вызовут. Его так ни разу и не вызвали. Сначала ему поручали в лесхозе инспекцию ближайших участков лесного хозяйства, потом стали посылать в дальние районы Свердловской области.
Он в горах наткнулся на тайный монастырь староверов. Весной 1945 года он был у них. Его позвал к себе старец-настоятель и сказал, что на днях закончится война, будет амнистия и Михал Михалыч сможет вернуться домой в Ленинград. Когда он вернулся в Свердловск, на улицах кричали «Ура! Победа!». Он на всякий случай зашел в прокуратуру и спросил, может ли он вернуться в Ленинград и приступить к основной работе.
Ему ответили, что у них для него работы нет, претензий к нему тоже, может отправляться, куда хочет. Он приехал в Ленинград, пришел в свой Университет, сообщил, что вернулся из эвакуации, приступил к работе.
Я недавно познакомился с воспоминаниями детей Михаила Михайловича о этом периоде их жизни (с приложением переписки и документов). Оказалось, что я запомнил очень неточную версию. Видимо, мне, тогда малолетнему подростку, рассказали сокращенную версию, которую я мог понять, усвоить.
***
Семён Петровича тоже арестовывали по доносу. Когда он приехал в Москву и сошел с поезда (ему нужно было участвовать в каком-то совещании), к нему подошли, арестовали, отвезли на Лубянку. Следователь предъявил ему обвинение в очернении Советской Власти, антисоветской агитации и пропаганде. Обвинение основывалось на доносе (судя по почерку) самого любимого ученика, талантливого химика (кажется, по фамилии: Лейтман), в котором говорилось, что профессор ругал в присутствии сотрудников руководимой им кафедры руководство страны и военных за бестолковость и прочее такое. Дежурный следователь выписал постановление о задержании и содержании под стражей, и, так как было уже поздно, арестованного отправили в камеру. Семён Петрович постучал в дверь камеры и потребовал бумагу, перо и чернила, которые ему дали, считая, что арестованный напишет донос или что-то подобное. Но он дал длинный список каких-то названий. На вопрос, что это такое, он ответил, что это список книг и химических журналов, которые должны быть у него через два часа. Дежурный надзиратель сообщил о странной просьбе следователю. Тот в ярости, что его разбудили, стал кричать на Семён Петровича: «Какие ещё книги, тебя завтра, контра проклятая, расстреляют!», - на что Семён Петрович спокойно ответил: «Расстреливать будут только завтра, а сегодня для работы мне нужны эти материалы! Приглашаю вас посмотреть, как будет умирать русский учёный!».
Это было для следователя слишком, и он выпустил, просто выгнал Семён Петровича на свободу без каких-либо документов. Ночью по Москве ходить было небезопасно, но ему повезло, ни один патруль его не остановил. Он добрался до брата своего зятя, Дмитрия Дмитриевича Лебедева, там провёл остаток ночи, а утром отправился обратно на Лубянку, и потребовал вернуть все его документы и докладные записки, которые он приготовил для совещания. Ему всё вернули, хотя, вероятно и естественно, не извинились. По возвращении, на работе он не сказал ни слова, но любимым стал другой его ученик, талантливый химик, Лев Ильич Богал, который после смерти Семена Петровича стал заведующим кафедрой. В сороковом году сотрудники НКВД пришли явно с целью арестовать Семена Петровича, когда он лежал на столе на кухне в гробу. Они постояли немного и ушли, выразив соболезнование близким.
Я слыхал о ещё двух случаях, когда приходили арестовывать человека как раз тогда, когда он, умерший, лежал в гробу.
----
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать #воспоминанияодетстве #лебедевад #лебедевалексейдмитриевич