Митя умывался. Я смотрела на полусогнутую спину, обтянутую тёмно-зелёным тонким трикотажем, и что-то больно кольнуло под левое ребро.
Что это? Ком подкатил к горлу. Перехватило дыхание. И вдруг поняла, что до спазм в горле хочется подойти, обнять его, прижаться щекой к спине, и чтоб он повернулся и тоже обнял, прижал к себе. И больше в жизни ничего не надо. ...Подошёл к столу: «Хочешь, помогу тебе?»
– Каким образом?
– Да хоть, – обвёл взглядом стол, – лук почищу и порежу.
– А ты умеешь?
– Обижаешь.
– А я думала, кроме кистей и карандашей ничего в руках не держал. Да, ещё …баскетбольный мяч! – он с обидой посмотрел на меня, пришлось улыбнуться. Митя расслабился, я перестала ехидничать. – Ладно, если хочешь быть полезен, отнеси стакан с настоем маме и развлеки её. Если можешь. Она два года кроме больниц и дома ничего не видела.
– Хорошо, – он аккуратно взял стакан длинными красивыми пальцами и как хрупкую вазу, придерживая другой ладонью, понёс в комнату. А я опустилась на табуретку и … заплакала. Но ревела совершенно без звука.
Ужин был готов только через полтора часа. Через перегородку слышала, как Митя беседовал с мамой, потом с пришедшим отцом. Ужинали в зале за раздвинутым столом. Давно у нас не было гостей. Папа достал бутылку вина. Дмитрий отказался, а я опрокинула в себя рюмку таким движением, будто делала это сто раз в жизни, а ведь до этого не пила спиртного, если не считать фужер шампанского на школьном выпускном. Митя заметил жест, удивлённо вскинул бровь, а мне тогда хотелось быть хуже, отвратительнее, грубее в тысячу раз, чем была на самом деле. Страстно хотелось, чтоб уехал, забыл обо мне и больше никогда не встречался в жизни.
Разговор за столом поддерживали родители. Я молчала, ни о чем не спрашивала, хоть немного было любопытно узнать новости об одноклассниках, но, отгородившись стеной от прошлого мира, не хотела уже признаваться себе, как интересен и как …нужен мне этот мир.
Все из моей бывшей кампании поступили в вузы, а спортсмен Вовка Колышкин, который оказывал мне внимание, рванул в Москву и стал студентом какого-то технического вуза. Но самое интересное Митя приготовил «на десерт». Взбалмошная, несобранная, бездарная Верка, которую иначе, чем Рыжуха, никто не называл, смогла поступить в театральное училище имени Щукина. Вот уж никак не ожидала! Это мне пророчили актёрскую карьеру, это меня режиссер школьного театра после успеха в новогодней постановке, не слушая доводов о занятости в студии спортивных танцев, пытался буквально затащить в новый спектакль, а Верка в театре «Фантазия» в течение двух лет играла только эпизодические роли. Как же её в актрисы взяли, если она вечно переигрывала? И тут Митя уточнил: «Она учится на отделении клоунады». Верка – клоунесса! Час от часу не легче. Я от своей занудной жизни точно никогда клоунессой не стану! Сам Митя учился в университете на факультете дизайна.
Ночь подкралась незаметно. Я мыла посуду в тазу, Митя вытирал и ставил в сушку. Что-то попытался объяснить, но я резко оборвала:
– Завтра вставать в пять тридцать. Я хочу спать и душещипательные разговоры на ночь вести не буду.
– Неужели тебе не интересно, как живёт, например, твоя любимая подруга?
– Интересно.
– Кристя учится на истфаке и подрабатывает моделью. У нас открыли школу молодёжной моды. А дружит с Антоном Шульгиным. Он из параллели старше шёл. Видел её на показе мод. Красавица.
Я поникла головой.
– Прости… Тебе, наверно, больно, это слушать. Проси меня, Анечка. Я ехал, не представлял себе, что…
– Увидишь меня в такой обстановке? Два инвалида, деревянная изба, свиньи, куры, да?
– Да! Но не надо, не говори об этом с такой злостью! Твоя мама рассказала, как ты ухаживала за ними. И сейчас тоже. …Она без слёз благодарности о тебе говорить не может! Ты даже не представляешь, какое ты сокровище!
– Ой! Хватит уже … заливать, Дмитрий! Давай- ка тебя спать уложу.
Заправила чистым братову кровать, повесила на спинку свежее полотенце: «Спокойной ночи, Митя!» Стала выходить из комнатёнки, парень задержал в дверях, цепко сжав запястье:
– Аня! Ты так и не выслушала меня … до конца.
– Мне кажется, ты сказал всё, что нужно. Привёз вагон новостей.
– Да я сотой доли не сказал из того, с чем … ехал к тебе.
– Не надо было приезжать, Митя.
-– И я тебе… совсем не нужен?
– Нет, – я смотрела в пол.
– Но раньше мы были друзьями. …И ещё мне казалось…
– Что было раньше, то прошло. Для меня есть только настоящее!
– А будущее?
– А будущего нет! Какое у меня здесь будущее? – выкрикнула и ушла в свою каморку.
Не скажу, что спала в ту ночь. Забывалась на минуты, потом снова смотрела в окно, в потолок и не перестала молить Митю уехать завтра и больше никогда не перешагивать порог этого добротного по местным меркам и такого убогого по его меркам дома….
Утром, подоив козу, собралась так тихо и настолько рано, что никого не разбудила. Даже Митю. Посмотрела на спящего, похожего на кудрявого ангела, и ушла. В цехе старалась не думать о грустном. В обеденный перерыв пошла в ближайший магазин. На душе было муторно. Дышать было трудно, словно в воздухе не хватало кислорода. В магазине купила кефир и булку на обед, столкнулась с братом.
– Ефим! Ты меня ищешь? Что-то с мамой?
– Да нет. Мимо шёл, сигареты купил. Ань! … А твой-то уехал. Час назад.
– Замечательно, – заспешила к фабричным воротам.
Мне показалось, что жизнь снова начала входить в привычную, как говорила мама, колею. После смены купила продукты, пришла домой. Там царила странная тишина. Не слышно было голосов ни мамы, ни брата, даже Маркиз не мяукал, не выпрашивал еду. Не раздеваясь, прошла в зал и …остолбенела! Вся комната была заполнена ...картинами. Их было так много: на стенах, на стульях, на столе, даже к шторам были прикреплены булавками. Они были выполнены акварелью, мелками, гуашью, но больше – карандашом на белых листах бумаги. И с каждой картины смотрела «Я». Это было невероятно!
На одном рисунке мне было лет десять. Такая смешная, с косичками и белыми бантами, с редкими веснушками на носу, хитрые глаза, как ягоды черешни, под длинной чёлкой. ...В фас и профиль, со спины и вполуоборот, с короткой стрижкой и хвостиком, с подобранными назад и распущенными каштановыми волосами, завитыми в локоны и скрученными в узел.
Смеющаяся и грустная, серьёзная, удивляющаяся и холодно-строгая, с цветами и сумкой через плечо, с книгой и котёнком на руках, в школьном костюме и белой блузе, в спортивном купальнике и топике с юбкой, в костюме Снегурочки и в соломенной шляпке, сидящая и стоящая, оборачивающаяся и танцующая, бегущая и летящая – на всех картинах была я.
И тут взгляд упал на стол, на рисунок, прислоненный к вазе с искусственными цветами. Тут я была за кухонным столом в стареньком халате с картофелиной в одной руке и ножом в другой. И так нежно было выписано похудевшее лицо …будто в дымке. …Будто карандаш едва касался бумаги. И глаза такие серьёзные. Губы сжаты… и маленькая родинка под нижней губой. Не удержалась и горько разрыдалась, забыв о больной матери, обо всём на свете!
А потом, видимо, и сознание потеряла. Очнулась от крика матери.
Лежу на полу, мама кричит, а на меня со всех сторон мои двойники смотрят! И все такие счастливые – двойники мои! И только один – лицо в дымке и глаза горькие. Один лишь двойник не с той счастливой планеты, а с этой тусклой планетёнки сегодняшнего беспросветного быта.
Мама помогла мне встать, раздеться, успокоиться. Мама помогла во всём!
*****
Автор: Татьяна Сунцова.