От автора
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвёртая. Мандариновые кормушки
О странности моих фантазий можно судить по истории с кормушками, которая произошла, когда я уже училась в школе. Субботним декабрьским вечером я и младшая сестрёнка Света остались дома одни. Мама ушла в магазин за хлебом, а мне велела заняться уроками. Я посидела, грустно глядя в окно, взяла любимую куклу, но играть не смогла: совесть не давала покоя. Тогда я достала из портфеля учебник математики, быстро решила в черновике три столбика примеров и задачу в несколько действий. Вздохнула облегчённо: вот теперь-то можно и с куклой поиграть, и книжку почитать.
Заскрипели под чьими-то шагами промёрзшие ступеньки крылечка – это вернулась мама. Она сняла с себя пушистую шаль и малиновое пальто с песцовым воротником, вымыла руки и начала готовить ужин. Мне тоже достался маленький ножичек для чистки картошки. Вот всегда так: только соберёшься чем-нибудь интересным заняться, сразу находится куча дел. А маленькая Света во фланелевом ярком платьице с забавным осликом на кармашке стоит на низенькой табуретке и смотрит в окно. От кухонного стола мне были видны только две её коротенькие толстенькие косички с капроновыми бантами канареечного цвета. «Могла бы тоже помочь картошку чистить, всё-таки целых пять лет человеку. Так нет же, она в окно смотрит. Папу ждёт. Хорошая работа, – тоскливо подумалось мне. – Я вот тоже папу жду и в то же время картошку чищу».
– Мама, а почему Света нам не помогает? – не выдержав, задаю я свой бесполезный вопрос. Бесполезный потому, что в этот самый момент сестрёнка, едва не рухнув со своего возвышения, завопила во весь голос:
– Ура! Папа!
И точно: по тропинке к крыльцу шёл папа – в полупальто с поднятым цигейковым воротником и в заснеженной кроличьей серой шапке он был похож Деда Мороза. На крыльце папа тщательно обметает веником с валенок снег, заходит в дом. От него пахнет бензином. Мне нравится вдыхать этот запах – бензин пополам с морозом. Наперегонки мы с сестрой с воплями мчимся к папе и двумя увесистыми гроздями повисаем на нём.
– Посмотрите-ка, что я принёс! – весело говорит папа и ставит на круглый обеденный стол большую картонную коробку.
Я и Света, как примагниченные, прилипаем к столу, пока папа орудует ножом, разрезая упаковочную ленту.
– Кажется, там что-то вкусное! По запаху чую, – нетерпеливо предполагаю я. Светка более выдержанная, она просто молча ждёт. Наконец коробка открыта, и кухня заполняется цитрусовым запахом.
– Да это же мандарины! Ура! Целая коробка мандаринов! – орём мы с сестрой в два горла и начинаем осторожно освобождать из коробочного плена крупные оранжевые плоды, обёрнутые мягкой белой бумагой.
– Интересно, как тебе удалось достать целую коробку? – удивляется мама.
Главный добытчик семьи – папа. Он работает водителем междугородного автобуса и из рейсов во Владивосток всегда привозит что-то особенное. В большом городе можно купить всё что угодно, если отстоять большую очередь, а в наш маленький посёлок вкусностей привозят гораздо меньше, а желающих много. Вот на всех и не хватает. Жена кого-то из папиных знакомых работала продавщицей в гастрономе. Узнав о том, что у папы две дочки и он не смог к Новому году достать мандаринов, этот папин приятель сжалился над несчастными детьми и попросил жену сделать доброе дело. И только благодаря этому нежданно-негаданно на наши обалдевшие от счастья головы свалилась манна небесная в виде мандаринов. В магазине их просто так купить нельзя, потому что у нашей семьи нет блата.
У нас многое есть: холодильник «Океан», круглый обеденный стол, который, если его раздвинуть, превращается в овальный. Ещё есть шифоньер, на его дверцах так приятно писать мелом примеры по математике, когда родителей нет дома. На этажерке у нас стоит много книжек для взрослых и детей. Есть даже круглый аквариум с рыбками гуппи и много-много игрушек. У нас много чего есть, вот только блата нет. Кто он такой и как выглядит, ни я, ни Света не знаем. Нам известно только, что люди, у которых есть этот самый блат, могут купить всё, даже то, что для остальных покупателей никогда не выставляется на витрине, например конфеты в коробках или сгущенное молоко.
Сумасшедшую радость несколько охлаждает мама. Она достаёт из коробки восемь мандаринов – по два на каждого – и говорит, что ещё несколько нужно отвезти завтра бабушке, а остальные – приберечь до Нового года. Мы со Светой многозначительно переглядываемся. Настроение сразу ухудшается. Коробка по-прежнему стоит на столе, её открытые края топорщатся в стороны, как крылья, и вся она напоминает большую и очень несчастную птицу.
Каждое утро начинается одинаково: папа раньше всех уходит на работу, а в семь часов мама будит меня и Свету, и каждый раз я выматываю маме нервы нежеланием вставать. Мне кажется несправедливым, что я должна подниматься вместе со Светой, которой в садик к полдевятому, и с мамой, которой на работу к девяти. Я учусь во вторую смену, да и уроки все уже сделаны. Почему бы не поспать ещё? Нет же, нужно встать и полусонной ехать в битком набитом автобусе по морозу. Радовала только одна мысль: я еду к бабушке. Мама не понимает тех родителей, которые оставляют детей дома надолго одних. Мало ли что может с ребёнком случиться! Короткое замыкание, пожар, воры залезут и напугают... Нет, это счастье, что у детей есть бабушка.
Наскоро собравшись, мы торопимся к автобусной остановке. Если опоздать, то придётся ждать следующего рейса, который будет только через двадцать минут. За это время на 30-градусном морозе можно совсем окоченеть. Поэтому мы со Светой бежим что есть силы – автобус уже показался у предыдущей остановки. Мама закрывает дом и догоняет нас у самой автобусной остановки. Такой вот утренний марафон.
Салон автобуса набит битком. Я с трудом протискиваюсь внутрь. Портфель из кожзаменителя на морозе совсем окаменел и больно стукает по ногам. В середине пути мама со Светой выходят – мама отведёт Свету в детский сад и приедет следующим рейсом. Мама работала в конторе лесхоза, прямо напротив бабушкиного дома. Моя остановка последняя. Не доезжая до лесхоза, у поликлиники, автобус пустеет почти полностью.
Я чувствую себя такой самостоятельной – ведь я одна еду к бабушке! И дорогу перехожу в полном одиночестве, и никакая машина меня не сбила! Непонятно, почему мама так всегда беспокоится обо мне, ведь я уже совсем взрослая!
Через дорогу от автобусной остановки – клуб. Там по вечерам показывают кино, а днём устраивают праздники. На дверях клуба уже несколько дней висит объявление, что для детей работников лесхоза состоится детский утренник в честь Нового 1973 года. Мы со Светой тоже собираемся пойти. Но это произойдёт через несколько дней, а в то утро для меня самое важное – прочитать киноафишу на вечер. Я совершенно точно знаю, что в кино вечером не пойду. Вроде бы мне не должно быть никакого дела до одиноко висящей афиши, приклеенной к промёрзшему щиту. Но я не могу пропустить такой замечательный шанс приподняться немного в собственных глазах. Ведь все взрослые, что проходят мимо, притормаживают ход – читают афишу. А я что же, даже не взгляну в ту сторону, будто неграмотная?! Название фильма – из двух слов, одно из которых непонятно, придётся записать и потом у мамы спросить. Я достаю из задубевшего портфеля простой карандаш и половинку розовой промокашки из тетрадки по русскому языку и старательно вывожу на ней, приложив бумажку к холодному телу щита. Буквы разъезжаются кто куда, но разобрать всё-таки можно: «Джентльмены удачи». Проходящие мимо редкие прохожие с любопытством смотрят на меня. Ну и пусть! Зато я смогу у мамы узнать, кто такие джентльмены – ведь без промокашки их ни за что не запомнить!
Бабушкин дом не весь бабушкин. Он двухквартирный, с одной стороны живёт бабушка, а с другой – её соседка, баба Меля. Это мы со Светой её так между собой называем. На самом деле фамилия соседки Мельникова.
Снег хрустит под ногами. Папа рассказывал, что при ходьбе по снегу ломаются тысячи снежинок, поэтому и слышен хруст. Жалко их рушить, я стараюсь наступать осторожно, но всё равно они хрустят... И ступеньки на бабушкином крылечке скрипят, даже стонут – уж очень им досталось прошедшей морозной ночью. Из трубы столбом валит белый дым, значит, бабушка уже готовит что-то вкусненькое.
– Ой, хто прийшов! – всплёскивает руками бабушка. – Заходь скорей в хату, холодно! – она помогает мне снять пальто и вешает на гвоздик, низко вбитый в дверной косяк.
Мне нравится, как бабушка разговаривает. Слова у неё и русские, и украинские. Она сыплет ими вперемешку, так что почти всегда можно догадаться, что значит какое-нибудь украинское слово. Получается очень весело.
Она рассказывает мне, что давным-давно, ещё при царе, дальневосточные земли заселялись жителями западных областей страны. Вместе со многими сотнями земляков в начале ХХ века подались родители бабушки – Марина и Трофим – с родной Волынщины на самый край русской земли в поисках лучшей доли. Я обожаю расспрашивать, как они жили раньше, как работали, что ели, какую одежду носили... Стараюсь разузнать всё, вплоть до самых мелочей, и готова слушать эти рассказы хоть ежедневно. Иногда бабушка отмахивается, ссылаясь на неотложные дела, но через несколько минут сама начинает рассказывать – о детстве, о первых колхозах, о войне... Впрочем, о войне она не любит говорить и фильмы про войну категорически смотреть отказывается. У бабушки нет телевизора, и в кино она ходит в клуб с кем-нибудь из своих подружек – бабушкой Линой, бабушкой Марусей...
– Паша, сегодня в клубе картина хорошая, давай сходим, – прибегает шустрая баба Лина.
Узнав, не про войну ли «картина», бабушка даёт согласие. К вечеру, управившись с делами, бабушка надевает выходное платье, вынимает из сундука цветастый павловопосадский платок. Ближе к полседьмому заходит баба Лина – тоже принаряженная, как на праздник. Бабушки не спеша отправляются в дорогу – куда торопиться, когда до клуба три минуты ходьбы. Меня на взрослый сеанс не берут, и если я в этот вечер остаюсь у бабушки с ночёвкой, то мне приходится коротать время с котом Мурзиком, который каждый раз до невозможности огорчает меня упорным отказом поддаваться дрессировке.
Бабушка Паша маленького роста, не толстая и не худая, фигуристая. В то декабрьское утро на ней был неизменный цветастый фартук. В доме тепло натоплено, на печке в старенькой сковородке шкварчит яичница с салом. Желтки яиц – ярко-оранжевые, домашние, сало – с великолепными мясными прожилками. Я совершенно точно знаю, что бабушкина яичница – самая вкусная на свете. Я отогреваюсь, и мы вместе с бабушкой садимся завтракать. Бабушка не любит есть в одиночку. После еды пьём чай с моим любимым печеньем – зоологическим, и я попутно рассказываю новости, услышанные в автобусе. Бабушка хохочет и говорит, что я – ходячее радио. И только потом, вспомнив про мандарины в портфеле, я угощаю бабушку. Очистив один мандарин, бабушка съедает несколько долек, а остальным делится со мной.
Бабушка то и дело смотрит в окно: ждёт, когда принесут пенсию. Наконец раздаётся громкий стук и, не дожидаясь ответа, вместе с клубами морозного пара через порог переваливается тётя Катя – почтальон в синей форменной куртке с тяжёлой сумкой на плече. Поздоровавшись и не снимая валенок, она проходит через кухню в комнату, направляясь прямо к столу, за которым сижу я. Почтальонка раскладывает на столе большой лист бумаги и зовёт:
– Расписывайся, Трофимовна!
Бабушка, вытерев о фартук руки, смеясь, подходит к столу, неловко берёт ручку. Пальцы её, припухшие в суставах, не слушаются, разъезжаются. Бабушка, очень стараясь, рисует крестик там, где показала тётя Катя. Почтальонка отсчитывает деньги – четыре красные бумажки с портретом Ленина.
– Теперь ты богачка, тётя Паша – вот, держи твои сорок рублей.
Бабушка смеётся в ответ:
– Скильки есть – все мои.
Так, посмеиваясь, бабушка и тётя Катя доходят до двери. Проводив почтальонку, бабушка возвращается в комнату и убирает деньги в сундук, в старый учебник географии 1955 года, где у неё хранятся важные бумаги.
Когда уроки готовы, можно вдоволь заниматься разными интересными делами. У меня каждый день возникали какие-то новые идеи, иногда даже не хватало времени, чтобы воплотить их в жизнь. Ещё вчера, пробуя мандарины, мы со Светой предположили, что у сладких плодов и косточки должны быть вкусными. Теперь предстояло по-умному ими распорядиться. Не выбрасывать же эту вкуснотищу... «Надо сделать кормушки для птиц!» – додумалась я. Для этого решила использовать и кожуру от мандаринов: жалко выбрасывать такую красоту. Чтоб работалось веселей, включила висящий на стене старенький репродуктор громче. София Ротару пела «Червону руту». Я снова уселась за стол, стоящий посредине комнаты. Подпевая и ужасно перевирая слова, я начала аккуратно очищать плоды – так, чтобы шкурка снималась полушариями.
В окно мне отлично была видна бабушка – маленькая фигурка в чёрной телогрейке с тяжёлым ведром в руке. Она идёт по тропинке между засыпанными снегом грядками к сараю – кормить Ваську. Несмотря на своё человеческое имя, Васька – самая настоящая свинья, вернее кабан. Завидев бабушку, он начинает что есть мочи вопить и бросаться на калитку загона. Для его усмирения бабушка давно придумала средство: недаром у входа в сарай стоит большая палка. Васька побаивается бабушку только тогда, когда у неё в руке эта палка. Если ею не воспользоваться, кабан, обезумев от радости, может опрокинуть ведро до того, как бабушка перельёт еду в кормушку. Через двойные рамы мне не слышно, что именно говорит бабушка, но я и без того отлично знаю, что она может сказать в таком случае. «Куда лезешь, собачья шкура, уходи из-под ног!» – грозно прикрикивает на Ваську бабушка. «Собачья шкура» – одно из самых страшных бабушкиных ругательств. Может быть, по этой причине или под впечатлением от палки в её руке Васька отступает в глубь сарая...
Вообще бабушка очень редко ругается. Для этого её нужно довольно сильно рассердить. И слова тогда она говорит какие-то странные. Если кот Мурзик пытается залезть на кушетку, бабушка говорит ему: «Ах, язьви твою душу, вы побачтэ, що он робыть». Я давно убедилась в том, что Мурзик хорошо понимает украинскую речь. И хотя ругает бабушка кота беззлобно, он сразу спрыгивает с кушетки и покорно идёт на своё местечко за печкой. Я не понимаю, что значит «язьви» и представляю маленькую несчастную Мурзикину душу, похожую почему-то на его мягкую лапку, и снизу, там, где подушечка, воображаю большую язву с рваными краями. Мне было ужасно жаль Мурзика.
– Бабушка, не ругай его такими словами, он больше не будет, – прошу я.
– Он должен знать, где можно ложиться, а где нет, – отвечает бабушка. – А если хто зайдёт в гости, да сядет на его шерсть юбкой? Хиба ж так можно?
У бабушки в доме всегда очень чисто. Я внимательно присматриваюсь к коврику на кушетке, но так и не могу найти шерсть от Мурзика. Всё-таки зря ему досталось. Бабушка подождала, пока кабан всё съест, а потом вернулась в дом. Из сарая она принесла три куриных яйца, вздохнула: в морозы куры почти не несутся.
Чашечки из мандариновой кожуры уже готовы, осталось присоединить к ним нитки, и пожалуйста – вот вам чудесные мандариновые кормушки. Бабушке не слишком нравится моя идея, но она меня не отговаривает.
– Ну, попробуй сделать, если хочешь, – говорит бабушка.
По её голосу я понимаю, что бабушке не очень верится в успех.
– А ты сама-то пробовала такие сделать? – спрашиваю я.
– Когда я была девчонкой, мы и не знали этих мандарин. Любили тыкву печёную или морковку. Любили, когда мамка варила компот из диких яблочек и дикого винограда. Вот такие тогда были сладости.
– А ты мне такую тыкву испечёшь?
– Конечно, испеку.
– А морковку?
– И морковку тоже, – пообещала бабушка. – Приходи в субботу после школы с ночёвкой – вместе и испечём.
Потом бабушка вынимает из сундука белые нитки № 10, толстые и прочные. Я долго вожусь с кожурой: как только продеваю сквозь неё иголку с ниткой, мандариновая одёжка рвётся в самом неподходящем месте. Наконец получилось! Я прикрепила к душистым полушариям длинные нитяные петли, разложила внутрь каждой кормушки по несколько мандариновых зёрнышек. Наспех одевшись, побежала по тропинке между грядок в конец двора, туда, где росли кусты смородины. Стряхнув с веток снег, я развесила на них свои прекрасные кормушки. Получилось очень красиво: на фоне белого снега – ярко-оранжевые мандариновые фонарики. Я мечтала о том, как обрадуются птицы, ведь такого объеденья они отродясь не пробовали.
Теперь главное – быстрее вернуться в дом, чтобы ненароком не спугнуть голодных пичужек. Я несусь что есть силы по тропинке между заснеженными грядками, потом под окнами и пулей взлетаю на крыльцо – даже снег с валенок стряхнуть не успеваю. Бабушка даже прикрикивает на меня, мол, кто-то гонится за тобой, что ли? Запыхавшаяся, я сажусь у окна и наблюдаю. Но странное дело: птицы облетают место, где развешаны кормушки, точно оно заколдованное. Они с удовольствием садятся на дикую яблоньку, клюют оставшиеся с осени мелкие дикие яблочки, а в сторону чудесных ярких кормушек и не смотрят. Может быть, их отпугивает оранжевый цвет? Или мандариновый запах кажется непривычным? Бабушка ушла в магазин, а я всё сидела у окошка и поджидала, когда же к кормушкам прилетят птицы. Скоро должна прийти на обед мама, я расспрошу её про джентльменов и поеду в школу.
Бабушка принесла молоко и хлеб и рассказала, что баба Меля заметила мои оранжевые кормушки на смородиновых кустах, и ей не понравилась моя идея.
– Снова твоя девчонка чудит, – с упрёком сказала она бабушке. – И чего ты ей всё потакаешь?
– Ну, чудит и чудит, ты-то чего распереживалась? – бабушка никому не даст внучку в обиду.
Я представила, как строгая баба Меля крутит пальцем у виска, дескать, какая же я дурочка. Ну и пусть.
Бабушка снова надела фартук, повязала голову чистеньким ситцевым платочком – собралась печь пирожки. В большой кастрюле на припечке уже подошло тесто. В разных мисках на столе приготовлена начинка: в одной – печёнка с рисом и жареным луком, в другой – мелко нарезанное яйцо, тоже с луком, только с зелёным. Для этого с утра я общипала весь лук, отросший в стаканчиках с водой на подоконнике. Я помогаю бабушке лепить пирожки. Пока вожусь с одним пирожком, бабушка успевает вылепить целых три. Пирожки у бабушки ровненькие, похожие друг на друга, как близкие родственники. А у меня получались то большие, то маленькие, то вообще тесто разрывалось и из дырявого пирожкового бока на стол, присыпанный мукой, вываливалась начинка. Я аж вспотела, так старалась. Бабушка ещё раз показала, как надо защипывать края, чтобы не рвалось тесто. Я посмотрела внимательно на бабушкины шустрые пальцы, которые только сегодня утром не умели толком удержать ручку. Потом взглянула на свои растопыренные пятерни с налипшими на них кусочками теста.
– Знаешь, бабушка, я никогда не научусь!
– Почему это? – удивлённо спросила бабушка.
– Потому что у тебя руки как руки, а у меня какие-то крюки.
– Научишься, я тоже раньше не умела, – сказала бабушка.
Я подняла на бабушку изумлённые глаза:
– Ты? Не умела? Правда?
– А ты думаешь, когда люди рождаются, они всё умеют? – засмеялась бабушка.
– Представляю себе малюсенького ребёнка, как он лепит пирожки! – я аж закатилась смехом.
Мы в два голоса хохотали, когда снова кто-то постучал в дверь. Часто в доме бабушки оказывались и дальние родственники, и знакомые: кто-то приезжал в посёлок из своей деревни в поликлинику, кто-то по другим делам. И каждого бабушка усаживала за стол, угощала наваристым борщом, пирожками, коржиками, вкуснейшими блинчиками или творожными пончиками. Разомлев от тепла и сытной еды, люди спохватывались: как бы не опоздать на автобус. А бабушка приглашала, мол, в следующий раз приедешь – заходи, не забывай.
В тот раз приехала из деревни жена бабушкиного племянника. Она с утра побывала в поликлинике и подробно рассказывала сначала об одышке и давлении, потом об общих деревенских знакомых. Бабушка успевала ловко переворачивать пирожки и разговаривала с гостьей.
Мне стало скучно. Я подошла к окну посмотреть на кормушки. Опять никого. Пришла на обед мама. Пока она снимала сапоги и мыла руки, про джентльменов всё выяснилось. Оказалось, так называют очень воспитанных и благородных мужчин. Я поинтересовалась, можно ли назвать джентльменами воспитанных мальчиков, и мама ответила, что вполне возможно. Значит, в нашем 3-м «Б» очень мало джентльменов. Почти совсем нет. Только один Женька, который добровольно помогает девочкам носить портфели и пропускает их впереди себя, когда входит в класс. Но он очень маленького роста. А разве можно считать джентльменом верзилу Кольку, который списывает у меня диктанты и после этого запросто может меня дразнить обидной дразнилкой. Рассказать бы папе, он бы этому наглецу живо объяснил, что к чему!
Уходя в школу, я ещё раз посмотрела в сторону смородиновых кустов. Птиц не было.
В школе я до вечера ходила хмурая, всё переживала за неуспех своего предприятия. А на следующий день пулей полетела с автобуса к бабушке, даже про привычку читать киноафишу забыла. Заскочив в дом и едва поздоровавшись, я бросила на кушетку в кухне портфель и побежала к смородиновым кустам. Ночью ещё прошёл снег, и оранжевые фонарики теперь красовались со снежными нашлёпками на макушках. С замиранием сердца я вытряхнула на рукавичку содержимое – шесть штук – сколько было семян, столько и есть. Я проверила все кормушки – то же самое! Ну не хотят птицы есть такую еду!
Я вернулась в дом насупленная и чуть не плача сказала бабушке:
– Они не хотят это есть... А было так красиво!
– Конечно, красиво, – согласилась бабушка.
Разочарованная, я загрустила. Бабушка успокаивала:
– Ну, ничего, ты сама попробовала, теперь будешь знать.
– Бабушка, а почему ты мне не запретила делать эти кормушки? Всё-таки я столько ниток без пользы перевела?
Бабушка хитро посмотрела на меня и засмеялась:
– Подумаешь, нитки! Велика потеря... Человеку – наука, а ты говоришь – нитки...
Глава 5-я