Ксения остановилась у калитки родительского дома, разглядывая облупившуюся краску на старых досках. Раньше отец каждую весну подкрашивал забор — один из тех маленьких ритуалов, которые придавали их жизни уютную предсказуемость. Теперь краска шелушилась, обнажая серое, выветренное дерево, и почему-то именно эта деталь больнее всего напоминала об утрате.
Конверт с завещанием, который она сжимала в руках, казался неожиданно тяжёлым. Три недели после похорон матери Ксения старательно откладывала этот момент, погрузившись в привычную суету: работа, дети, бесконечные домашние дела. Но реальность настигла её в кабинете нотариуса, выведенная казённым почерком на гербовой бумаге.
Андрей открыл дверь прежде, чем она успела постучать. Он всегда каким-то образом угадывал её приближение — еще с детства, когда она пыталась незаметно пробраться домой после школьной дискотеки.
— Проходи, — сказал он просто, делая шаг в сторону.
Ксения отметила, как он машинально поправляет очки — нервный жест, знакомый с детства. Странно было видеть эту мальчишескую привычку у человека с проседью на висках. Впрочем, она сама до сих пор закусывала губу, когда волновалась, совсем как в школе.
В доме пахло пылью и одиночеством. Вещи, казалось, застыли в немом ожидании, словно не веря, что их хозяева больше не вернутся. Старое кресло-качалка, купленное ещё до её рождения. Потёртый ковёр, привезённый отцом из командировки в восьмидесятых. Серванты с материнским фарфором, который доставали только по большим праздникам.
— Ты уже всё решил? — спросила она, останавливаясь посреди гостиной. — Заранее всё продумал?
Андрей не ответил сразу. Он смотрел в окно, где ветер раскачивал ветви старой яблони. Сколько раз в детстве они забирались на неё, воруя недозрелые яблоки? Отец делал вид, что сердится, но потом сам учил их выбирать самые спелые.
— Что именно я решил, Ксюша? — его голос звучал устало. — Что именно продумал?
— Не называй меня так, — она резко развернулась к нему. — Только родители могли меня так называть.
Эта фраза далась ей труднее, чем она ожидала. Комок в горле мешал говорить, но она заставила себя продолжить:
— Два года, Андрей. Два года ты появлялся здесь почти каждый день. Возил по больницам, делал ремонт... А я думала — наконец-то братец образумился, вспомнил о родителях.
— А я и вспомнил, — он всё ещё не смотрел на неё. — Когда у отца случился первый инсульт. Когда понял, что можем не успеть...
— Успеть что? — В её голосе зазвенела сталь. — Выбить завещание?
Теперь он повернулся — резко, словно от удара. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на боль, но Ксения не позволила себе этого заметить. Она не могла позволить себе сочувствия — не сейчас, когда внутри всё кипело от обиды и гнева.
— Знаешь, что самое паршивое? — продолжила она. — Что я правда верила. Верила, что ты просто... просто наконец стал прежним. Тем братом, который защищал меня в школе. Который учил кататься на велосипеде. Который...
— Которого ты вычеркнула из жизни пятнадцать лет назад? — тихо спросил он.
Ксения осеклась. Это была их общая боль, старая рана, которую они научились не бередить. История с переездом, с её замужеством, с той глупой ссорой на дне рождения отца...
— Я не вычёркивала, — наконец произнесла она. — Просто жизнь так сложилась. Дети, работа...
— Три часа на машине, Ксюша, — он снова использовал это имя, словно нарочно. — Три часа. Раз в месяц. Это всё, о чём просила мама.
Она молчала. Что тут скажешь? Действительно, три часа. Действительно, могла бы. Но всегда находились причины: то Димка болеет, то отчёт горит, то муж в командировке...
— Я присылала деньги, — наконец сказала она. — На лекарства, на ремонт...
— Деньги, — эхом отозвался Андрей. — А когда среди ночи скорая понадобилась? Когда отец с лестницы упал? Когда мама начала заговариваться и не узнавать людей?
Каждый его вопрос был как удар. Она помнила эти звонки — от него, от соседей. Помнила своё беспомощное: "Я не могу сейчас приехать, но..."
— У меня трое детей, — она почти шептала. — Ты же знаешь, я не могла разрываться.
— А я мог? — он наконец сел в отцовское кресло, машинально поглаживая потёртый подлокотник. — Бросать работу, семью, мчаться сюда по первому звонку?
— Но ты мчался, — она смотрела на его отражение в оконном стекле. — И не просто так, как выяснилось.
Повисла тишина — тяжёлая, душная, как перед грозой. За окном шелестела яблоня, роняя первые жёлтые листья. Часы на стене остановились на без четверти три — время, когда не стало отца.
В последующие недели Ксения словно заново переживала старые обиды. Каждая бессонная ночь приносила новые воспоминания: вот они с братом строят крепость из снега, вот он учит её кататься на велосипеде, вот провожает на первое свидание... А вот — её свадьба, куда он едва успел к концу торжества, сославшись на важную встречу. Её переезд в другой город, редкие звонки, всё более формальные поздравления с праздниками.
Когда она написала первый пост в соцсетях, руки дрожали от злости. "Как брат обманул умирающих родителей" — заголовок резал глаза, но она нажала "опубликовать". За первым постом последовал второй, третий... Каждый был как камень в огород брата, но странным образом бил и по ней самой.
Полина, жена Андрея, позвонила однажды вечером: — Ксюш, давай поговорим.
— О чём? — она почти физически ощущала, как напряглись плечи. — О том, как твой муж всех обвёл вокруг пальца?
— О том, как вы оба разрушаете то, что родители строили всю жизнь, — в голосе невестки звучала непривычная твёрдость. — Знаешь, что Андрей делает каждый вечер? Сидит в отцовском кресле и перебирает старые фотографии. Все эти ваши детские снимки, школьные праздники...
Ксения молчала. Перед глазами встала картина: брат в полутёмной комнате, знакомый жест — поправить очки, пожелтевшие фотографии на коленях...
— Он не спал, — продолжала Полина, — когда отцу стало плохо. Не спал неделями. Говорил: "Я должен быть в сознании, вдруг что случится". А знаешь, что он сделал с первой зарплатой после повышения? Купил родителям путёвки в санаторий. Они не поехали — отец уже не мог, но он пытался...
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Потому что вы оба делаете больно друг другу. И себе. И памяти родителей.
На следующий день Ксения приехала к дому с оценщиками. Она сама не знала, зачем — может быть, хотела что-то доказать брату. Или себе.
Когда она начала вытаскивать вещи из шкафов, в голове звенела пустота. Мамино платье пахло нафталином и прошлым. Старые игрушки, школьные тетради, поздравительные открытки — каждая вещь была частью их общей истории.
— Мам, — шептала она, сидя на полу среди разбросанных вещей, — мамочка, зачем вы так с нами? Зачем?
Тётя Вера появилась неожиданно — словно материализовалась из воспоминаний о маминых воскресных обедах, когда вся семья собиралась за большим столом.
— Хватит, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Оба — на кухню.
Они сидели за старым столом, как в детстве, когда их вызывали на семейный совет. Тётя Вера заварила чай в мамином фарфоровом чайнике — тот самый чай с чабрецом, запах которого всегда ассоциировался с домом.
— Мы были как чужие, да? — вдруг спросил Андрей, глядя в свою чашку. — Все эти годы... Когда это началось?
Ксения задумалась. Может быть, после её свадьбы? Или раньше — когда она решила переехать, а он назвал это "предательством семьи"? Или еще раньше, когда их пути начали расходиться: она — в педагогический, он — в строительный...
— Знаешь, что самое страшное? — тихо произнесла она. — Что мы сейчас делаем то же самое. Отдаляемся. Только теперь уже... насовсем.
За окном прошёл дождь, и старая яблоня роняла тяжёлые капли на землю. Солнце вдруг выглянуло из-за туч, создавая на стене причудливую игру теней.
— Я не хочу судиться, — наконец сказала Ксения. — Не хочу больше писать эти дурацкие посты. Просто... я не знаю, как теперь быть.
Андрей молчал, но его рука на столе чуть дрогнула — тот самый жест, который она помнила с детства, когда он хотел что-то сказать, но не решался.
— Может быть... — он запнулся, снова поправил очки, — может быть, нам стоит просто попробовать быть семьёй? Заново?
Тётя Вера тихо вышла из кухни, оставив их наедине. В доме пахло чабрецом и яблоками — совсем как раньше, когда они с братом прибегали с улицы, замёрзшие и счастливые, а мама уже ждала их с горячим чаем.
— Знаешь, — Ксения провела пальцем по старой трещине в столешнице, — отец всегда говорил: "Яблоня наша корявая, а всё равно плодоносит. Потому что корни сильные".
Андрей кивнул. Он помнил эти слова — отец повторял их каждую осень, собирая мелкие кислые яблоки.
— У нас тоже... корни общие, — тихо добавила она. — Может быть, поэтому так больно?
Они проговорили до вечера. Не о завещании — о другом. О том, как пропустили важные моменты в жизни друг друга. О том, как страшно было терять родителей — каждому по-своему. О том, как научиться жить дальше, не разрушая то, что осталось.
Решение пришло само собой, без громких слов и драматичных жестов. Дом оставался за Андреем — с его опытом в строительстве он лучше сможет поддерживать здание, которому уже требовался серьёзный ремонт. Но одна комната — светлая угловая, где раньше была их с братом детская, — оставалась за Ксенией. Место, куда она могла приезжать с детьми, хранить какие-то вещи, просто побыть наедине с воспоминаниями.
Компенсацию они тоже обсудили — спокойно, без надрыва. Андрей предложил выплачивать долю постепенно, в течение нескольких лет. Не потому, что не мог найти нужную сумму сразу, — просто оба понимали, что это создаст между ними связь, заставит поддерживать отношения, встречаться не только по большим праздникам.
— Знаешь, что я вспомнила? — Ксения подошла к окну, глядя на темнеющий сад. — Тот случай, когда ты собрал мне кукольный домик из папиных досок.
Андрей усмехнулся: — И он так рассердился... Сначала.
— А потом сам закончил с тобой. До трёх ночи сидели, я подглядывала в щёлочку.
Сумерки окутывали сад мягким покрывалом. Старая яблоня отбрасывала длинную тень на дорожку, по которой они когда-то бегали детьми. Столько лет прошло, а она всё стоит — корявая, но живая.
— Твои дети... — Андрей помедлил. — Они ни разу не были здесь. После похорон.
— Я боялась привозить его, — честно призналась Ксения. — Думала, ты...
— Привози, — он повернулся к ней. — Когда захочешь. Это и их дом тоже. Их корни.
В прихожей зашуршала куртка — тётя Вера собиралась уходить. Она нарочно задержалась допоздна, хотя всё уже было решено. Просто хотела убедиться, что эта тонкая нить понимания между племянниками не оборвётся, как только она уйдёт.
— Я удалю посты, — вдруг сказала Ксения. — Все эти глупости в соцсетях...
Андрей только кивнул. Он понимал, что дело не в постах. Дело в том, что они наконец научились слышать друг друга — впервые за много лет.
Тётя Вера ушла, оставив после себя запах маминых духов и странное ощущение умиротворения. Брат и сестра остались вдвоём в затихающем доме. Где-то в глубине мерно тикали старые часы — теперь уже не остановившиеся, отсчитывающие новое время для них обоих.
— Я, наверное, тоже пойду, — Ксения поднялась. — Дети ждут...
— Подожди, — Андрей встал. — Я хочу тебе кое-что показать.
Он вышел и вернулся с коробкой, которую достал из серванта. Внутри лежали старые фотографии — те самые, которые он пересматривал каждый вечер. Их первый день в школе, новогодние утренники, походы с отцом на рыбалку...
— Давай разберёмся вместе? — предложил он. — Тебе половину, мне половину. Только...
— Только что?
— Будем иногда меняться. Чтобы был повод встретиться.
Ксения улыбнулась — впервые за весь вечер по-настоящему, как раньше. В этой улыбке было обещание: они справятся. Может быть, не сразу, может быть, с ошибками и отступлениями. Но теперь они знали главное — у них действительно общие корни. Как у той яблони за окном: корявой, упрямой, но живой.
ПРИСОЕДИНЯЙСЯ НА НАШ ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛ.
Понравился вам рассказ? Тогда поставьте лайк и подпишитесь на наш канал, чтобы не пропустить новые интересные истории из жизни.