Серебряные приборы мерцали в свете хрустальной люстры, словно маленькие звёзды на безупречно белой скатерти. Я в сотый раз поправила и без того идеально лежащую салфетку, стараясь не смотреть на дочь. Анна, как обычно уткнувшись в телефон, с преувеличенно скучающим видом елозила по антикварному стулу, который достался мне от бабушки. Её потёртые джинсы с дырками на коленях сильно диссонировали с интерьером столовой.
– Анна, может, хотя бы на время ужина ты отложишь телефон? – я старалась говорить спокойно, хотя внутри всё клокотало.
– Ммм, – промычала она, даже не подняв головы.
Виктор, мой муж, сидел во главе стола с каменным выражением лица. Я знала этот взгляд – он едва сдерживался, чтобы не взорваться.
– О, смотрите, какой прикол, – вдруг хихикнула Анна, продолжая скроллить ленту, – кто-то запостил мем про богатеньких родителей, которые...
– Достаточно! – Виктор с громким стуком положил вилку. – Мы здесь собрались не мемы обсуждать.
Анна закатила глаза так сильно, что я испугалась, как бы они не застряли где-нибудь в районе затылка.
– А что обсуждать? Очередные нотации о том, как я позорю семью своим внешним видом? Или может о том, что я недостаточно серьёзно отношусь к "семейному наследию"? – она изобразила в воздухе кавычки.
Я посмотрела на утку с травами, которую готовила весь день. Её аромат наполнял комнату, но сейчас казался неуместным, почти вульгарным.
– Мы хотели поговорить о твоём будущем, – начал Виктор тоном, который использовал на важных переговорах. – Мы с матерью готовим документы о передаче бизнеса...
– О боже, опять двадцать пять! – Анна наконец оторвалась от телефона и театрально всплеснула руками. – Может, вы уже поймёте, что мне не интересны ваши бумажки, ваши бесконечные совещания и вся эта игра в важных людей?
– Игра? – я почувствовала, как холод поднимается по позвоночнику. – Ты называешь делом всей нашей жизни игрой?
– А как ещё это назвать? – Анна пожала плечами. – Вы как будто застряли в каком-то сериале про богатых снобов. Эти ваши ужины с серебряными ложками, эти разговоры о наследии... Это же просто смешно!
Виктор побарабанил пальцами по столу: – Тебе придется повзрослеть, хочешь ты этого или нет. Империя не построит себя сама.
Анна вскочила так резко, что стул качнулся: – Империя? Серьёзно, пап? – она нервно рассмеялась. – А может, я хочу продавать кофе в маленькой кофейне? Или путешествовать с рюкзаком по миру? Почему я обязана быть наследной принцессой вашего драгоценного бизнеса?
– Анечка... – мой голос предательски сорвался. – Мы же только о твоём будущем думаем...
– О моём? – она развернулась ко мне, сжав кулаки. – Нет, мамочка. Вы думаете о той отретушированной версии меня, которую сами себе придумали. О той идеальной дочке с рекламного плаката – в красивом костюмчике, с правильной осанкой и вечной улыбкой. Только вот незадача – я живой человек. И ваша сказка про наследницу семейного дела – это не моя история.
Смяв салфетку, она швырнула её на стол. Дорогой фарфор жалобно звякнул.
– Анна! – я привстала. – Немедленно вернись! Этот разговор не окончен!
– А я закончила, – она обернулась в дверях. – Ваш бизнес – это просто игра для снобов. И знаете что? Я не хочу быть частью этой игры.
Дверь за ней захлопнулась. В столовой повисла звенящая тишина, нарушаемая только тиканьем старинных часов. Утка остывала, превращаясь в безмолвный памятник очередному провальному семейному ужину.
– Может, она права? – тихо произнёс Виктор после долгой паузы. – Может, мы действительно слишком давим на неё?
Я молча смотрела на дверь, за которой скрылась моя дочь. В голове крутилась единственная мысль: "Как мы дошли до этого? Когда наша маленькая девочка превратилась в чужого человека?"
Часы продолжали отсчитывать время, а я всё сидела, глядя на остывающий ужин и пустой стул напротив, не в силах найти ответ на этот вопрос.
После ужина я металась по дому как раненый зверь. Библиотека, гостиная, снова библиотека – словно надеялась, что в одной из комнат найду ответ на вопрос, где мы с Виктором допустили ошибку. Наконец, я увидела свет в щели под дверью комнаты Анны. Костяшки пальцев побелели, когда я сжала дверную ручку.
– Нам нужно поговорить, – мой голос звучал неестественно спокойно.
– О чём? – Анна лежала на кровати, всё так же уткнувшись в телефон. – О том, как я вас опозорила? Или может, составим список всего, чем я вас разочаровала?
– Пойдём в библиотеку.
– Зачем? Чтобы провести официальные переговоры? – она фыркнула, но всё же поднялась.
В библиотеке пахло кожаными переплётами и деревом. Я села в старое кресло, в котором когда-то читала Анне сказки. Господи, неужели это было так давно?
– Знаешь, – начала я, разглаживая несуществующие складки на юбке, – когда тебе было пять, ты забралась на эту самую полку, – я указала на верхний ряд шкафа, – пытаясь достать какую-то книгу. Ты чуть не упала, но отец успел тебя поймать.
– И что? Теперь будем предаваться сентиментальным воспоминаниям? – Анна стояла, привалившись к дверному косяку, всем своим видом показывая, насколько ей неинтересен этот разговор.
– Нет, я просто пытаюсь понять, когда моя любознательная девочка превратилась в... это, – я обвела рукой её внешний вид.
– В "это"? – она выпрямилась, глаза опасно сузились. – Прекрасно! Значит, я теперь просто "это"? Знаешь что, мам? Может, проблема не во мне, а в твоих ожиданиях?
– Моих ожиданиях? – я почувствовала, как начинает дрожать голос. – Я ожидаю всего лишь элементарного уважения! К семье, к традициям, к тому, что мы с отцом создавали годами!
– А ты когда-нибудь спрашивала, чего хочу я? – Анна подошла ближе, её голос звенел от напряжения. – Хоть раз, мама? Хоть один чёртов раз ты спросила, о чём мечтаю я, а не просто составляла планы моей жизни?
– Мы давали тебе всё! – я вскочила с кресла. – Лучшие школы, репетиторы, поездки...
– Всё, кроме права быть собой! – она почти кричала. – Ты знаешь, что я хотела заниматься фотографией? Но нет, это же "несерьёзно"! Знаешь, что я мечтала поехать автостопом по Европе после школы? Но нет, это же "не для девушки из приличной семьи"!
– Потому что это глупости! Блажь! У тебя есть ответственность перед семьёй...
– Да пошла она к чёрту, эта ваша ответственность! – Анна резко развернулась, пнув ногой старинный столик. Ваза на нём опасно покачнулась. – Я вас ненавижу! Ненавижу ваш контроль, ваши правила, ваши чёртовы ожидания! Я ненавижу эту золотую клетку!
Я застыла, словно меня ударили. В ушах звенело от её слов, от этого "ненавижу", брошенного с такой яростью.
– Что ж, – мой голос стал ледяным, – раз ты так ненавидишь всё, что мы тебе дали...
– О, давай! – она истерически рассмеялась. – Давай, скажи, что я неблагодарная! Что я не ценю всего, что вы для меня сделали! Может, ещё напомнишь, сколько вы на меня потратили?
– Анна...
– Нет, мам, знаешь что? – она подошла вплотную, глядя мне в глаза. – Я действительно вас ненавижу. Потому что вы никогда, слышишь, никогда не любили меня. Вы любили идею обо мне, куклу, которую можно наряжать и показывать друзьям. Но меня настоящую – никогда.
Она вылетела из библиотеки, хлопнув дверью так, что книги на полках вздрогнули. А я осела в кресло, чувствуя, как внутри что-то окончательно ломается.
Не помню, сколько я просидела там, глядя в пустоту. В какой-то момент я начала механически перебирать фотоальбомы, которые хранились на нижней полке. Вот Анна в три года, с огромным бантом в волосах, улыбается так широко, что видны все молочные зубы. Вот она в семь, гордо держит свой первый школьный дневник. Десять лет – первый конкурс по фортепиано, который она так ненавидела, но мы настояли...
Боже, может, она права? Может, мы действительно не видели её настоящую за всеми этими нашими планами и ожиданиями?
В дверь тихо постучали. Виктор.
– Ты как? – он присел рядом со мной на подлокотник кресла.
– Она сказала, что ненавидит нас, – мой голос звучал глухо, безжизненно.
– Она не это имела в виду...
– Нет, имела, – я захлопнула альбом. – И знаешь что? Я приняла решение.
– Лидия...
– Завтра же еду к Михаилу Сергеевичу, – я встала, расправив плечи. – Пусть готовит новое завещание.
– Ты это несерьёзно, – Виктор схватил меня за руку. – Она просто ребёнок, она не понимает...
– Ей двадцать лет, Витя, – я мягко высвободила руку. – Она всё прекрасно понимает. И я тоже наконец-то всё поняла.
– И что ты поняла? – он смотрел на меня с тревогой.
– Что нельзя заставить человека любить то, что ты создал. Даже если это твой ребёнок.
Я вышла из библиотеки, чувствуя странное опустошение. За окном занимался рассвет, окрашивая небо в тот же холодный серый цвет, что заполнил сейчас мою душу.
Прошла неделя. Михаил Сергеевич подготовил все документы с той педантичной скрупулёзностью, за которую я его и ценила все эти годы. Я подписала бумаги почти не глядя – руки не дрожали, только где-то внутри противно ныло.
Анна узнала обо всём случайно – через Марину, мою секретаршу, которая дружила с её подругой. Я ждала истерики, криков, может даже слёз. Но реакция дочери оказалась совсем другой.
Она просто рассмеялась.
– Мам, – сказала она, заглянув вечером в мой кабинет, – это правда? Ты правда думаешь, что деньги – это то, что может меня задеть?
В её голосе звучало что-то новое. Не обычная подростковая язвительность, а какая-то усталая горечь.
– Нет, – я подняла на неё глаза. – Я просто поняла, что не могу доверить дело всей своей жизни человеку, который его презирает.
– А ты никогда не думала, что я презираю не дело, а то, как оно поглотило вас обоих? – она присела на край моего стола, совсем как в детстве. – Знаешь, когда мне было двенадцать, я целый месяц готовила сюрприз к твоему дню рождения. Нарисовала твой портрет, занималась после уроков с учителем рисования. А ты... ты даже не пришла на ужин. У тебя была важная сделка.
Я замерла. Господи, как я могла забыть? Тот вечер, когда мы наконец подписали контракт с немцами...
– Тогда я впервые подумала, – продолжала Анна, глядя в окно, – что для вас бизнес важнее меня. А потом это повторялось снова и снова. Пропущенные спектакли, отменённые прогулки, вечные разговоры о работе...
– Мы делали это, чтобы обеспечить тебе будущее! – слова вырвались сами собой, заученные, как мантра.
– Будущее? – она горько усмехнулась. – А ты спросила, какого будущего хочу я?
В комнате повисла тишина. За окном шумел летний дождь, барабаня по карнизу какой-то свой, грустный мотив.
– Знаешь, – вдруг сказала Анна, – я ведь вас не ненавижу. Правда. Я просто... устала притворяться кем-то другим.
Она достала из сумки конверт и положила на стол.
– Что это? – я не спешила его открывать.
– Посмотри мои фотографии. Те самые, которые "несерьёзное увлечение".
Я медленно достала снимки. Город с высоты птичьего полёта, старики на скамейке в парке, дети, запускающие воздушного змея... И среди них – портреты. Много портретов. Живых, настоящих, пойманных в самые искренние моменты.
– Это... – я запнулась, – это действительно очень хорошо.
– Я выиграла конкурс молодых фотографов в прошлом месяце, – тихо сказала Анна. – Хотела вам рассказать, но... вы были так заняты подготовкой документов о наследстве.
Что-то словно сжалось у меня в груди. Я смотрела на фотографии, и впервые по-настоящему видела мир глазами своей дочери. Её мир – яркий, живой, полный красок и эмоций, такой непохожий на строгие офисные интерьеры и бесконечные таблицы с цифрами.
– Прости меня, – слова дались неожиданно легко. – Прости, что не видела... не понимала.
Анна удивлённо подняла брови:
– Ты это серьёзно?
– Более чем, – я встала из-за стола. – Знаешь, твой отец был прав. Нельзя рубить с плеча.
– И что это значит?
– Это значит, что завтра я снова еду к Михаилу Сергеевичу. Но есть одно условие.
– Какое? – в её голосе появилась настороженность.
– Ты покажешь мне свои работы. Все. И расскажешь о своих планах. Настоящих планах, а не тех, которые мы с отцом для тебя придумали.
Анна смотрела на меня так пристально, будто пыталась разглядеть подвох в каждой черточке моего лица. А потом её губы дрогнули, и на лице появилась та самая улыбка – та, с фотографий из детского альбома, немного робкая, с легкой ямочкой на левой щеке, от которой у меня всегда щемило сердце.
– У меня есть идея для фотопроекта, – сказала она. – О людях, которые нашли в себе смелость пойти своим путём.
– Звучит интересно, – я тоже улыбнулась. – Может... может, расскажешь подробнее? За чашкой чая?
– С тем имбирным печеньем, которое ты пекла, когда я болела?
– Если ты поможешь его приготовить.
Мы вышли из кабинета вместе. В коридоре встретили Виктора – он окинул нас удивлённым взглядом, но, заметив наши улыбки, просто кивнул и скрылся в своём кабинете.
А мы пошли на кухню – впервые за много лет собираясь вместе что-то приготовить. Дождь за окном постепенно стихал, и сквозь тучи начинало проглядывать солнце. Совсем как в той старой поговорке про то, что после грозы всегда наступает прояснение.
Я наблюдала, как Анна, привстав на цыпочки, тянется к верхней полке – совсем как в детстве, когда она пыталась добраться до банки с печеньем. Её пальцы нащупали старую жестянку с имбирём, и в воздухе уже витало обещание уюта и тепла. Глядя на её сосредоточенное лицо, я вдруг поняла одну простую истину: мы столько лет копили деньги, строили бизнес-империю, а самое ценное едва не упустили. Ведь никакие миллионы не заменят этот момент – когда твой ребёнок улыбается тебе по-настоящему, без маски обиды и отчуждения.
– Мам, – Анна вдруг обернулась, – а можно я сфотографирую процесс? Знаешь, такая семейная история в картинках...
– Конечно, – ответила я. – Только дай мне фартук надеть. Не хочу выглядеть на твоих фотографиях растрёпанной бизнес-леди.
Она рассмеялась, и этот смех – искренний, живой – был лучшим звуком, который я слышала за последние годы.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.