— Здесь ничего не изменилось, — Михаил провел рукой по старым обоям, и пыль, накопившаяся за годы запустения, взметнулась в лучах апрельского солнца.
— Кроме нас самих, — голос отца звучал глуше, чем раньше. Годы и одиночество сделали его надтреснутым, как старое дерево.
Они стояли в гостиной родового дома, где двадцать лет назад прозвучали последние слова их ссоры. Теперь эти слова, казалось, впитались в стены вместе с сыростью и болью.
Старый дом встретил их скрипом половиц и застоявшимся запахом нежилого помещения. Покосившаяся люстра, треснувшее зеркало, выцветшие фотографии на стенах – всё говорило о том, что время здесь остановилось в тот самый день, когда Михаил хлопнул дверью и ушел.
— С чего планируешь начать? — Андрей Петрович старательно держал деловой тон, словно они были просто подрядчиком и заказчиком, а не отцом и сыном, пытающимися склеить разбитое.
Михаил достал планшет, открыл проект реставрации:
— Сначала крыша. Протечки уже добрались до фундамента. Потом... — он запнулся, глядя на старое кресло матери, все еще стоявшее у окна. — Потом будем действовать по ситуации.
Андрей Петрович кивнул, машинально поправляя очки – жест, который Михаил помнил с детства. Когда отец нервничал, он всегда так делал.
— Материалы я уже заказал, — продолжал Михаил, избегая прямого взгляда. — Привезут завтра утром.
— Хорошо, — отец помолчал, потом добавил тише: — У меня там, в сарае, остались кое-какие инструменты...
— Я привез свои.
Повисла тяжелая пауза. Старые часы на стене, остановившиеся много лет назад, казалось, отсчитывали секунды их молчания.
— Чаю хочешь? — вдруг спросил отец. — Я плитку привез, и чайник должен работать...
Михаил хотел отказаться, но что-то в голосе отца – какая-то надломленная надежда – заставило его кивнуть:
— Давай. Только сахара поменьше.
— Помню, — тихо ответил Андрей Петрович. — Ты всегда так любил.
Эта фраза, такая простая и обыденная, вдруг ударила по самому больному. "Помню". Значит, все эти годы помнил. Помнил, как сын пьет чай, какие книги читает, какую музыку любит...
Пока отец возился с чайником на кухне, Михаил подошел к окну. Старый яблоневый сад за домом превратился в настоящие джунгли. Яблони, которые они когда-то сажали вместе, одичали, переплелись ветвями. "Как наши жизни", — подумал он.
— Мария как? — донесся голос отца из кухни. — В школе все хорошо?
Михаил сглотнул комок в горле. За двадцать лет это был первый вопрос о внучке.
— Да, она... Она молодец. На архитектурные курсы ходит. Говорит, хочет, как папа, дома проектировать.
На кухне что-то звякнуло – наверное, отец уронил ложку. Михаил знал, почему: в его голосе прозвучала та же гордость, с которой когда-то отец говорил о его первых чертежах.
— Может... может, привезешь ее как-нибудь? — голос отца звучал неуверенно, будто он боялся услышать отказ. — Когда дом приведем в порядок... Яблони еще плодоносят, я проверял осенью...
Михаил смотрел в окно, и ему казалось, что в переплетении старых яблоневых ветвей он видит узор их судеб: такой же запутанный, такой же неровный, но все еще живой.
— Привезу, — ответил он. — Обязательно привезу.
А за окном апрельский ветер качал ветви яблонь, словно пытаясь распутать то, что запуталось за долгие годы молчания.
Чай пили молча. Отец достал старые чашки – те самые, с золотой каемкой, из маминого сервиза. Михаил помнил их с детства: по воскресеньям мама всегда накрывала праздничный стол, расставляла эти чашки, пекла яблочный пирог...
— Знаешь, — вдруг произнес отец, глядя в свою чашку, будто там можно было разглядеть прошлое, — я каждый год собирал яблоки. Даже когда ты... когда тебя не стало здесь. Банки с компотом до сих пор в подвале стоят.
Михаил почувствовал, как что-то сжалось в груди. Он представил отца, в одиночку собирающего яблоки, закручивающего банки – совсем как мама когда-то.
— Зачем? — только и смог спросить он.
— Привычка, наверное, — отец пожал плечами, но Михаил видел, как дрогнула его рука. — Твоя мама всегда говорила: "Нельзя добру пропадать". А может... может, надеялся, что однажды ты заедешь. Хотя бы случайно.
На кухне повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов. Михаил вспомнил, как в детстве они с отцом чинили эти часы. "Понимаешь, сынок, в механизме важна каждая деталь. Упустишь одну – и всё пойдет не так..."
— Я приезжал, — вдруг сказал Михаил. — Пять лет назад. Доехал до поворота к дому и... развернулся.
Отец поднял глаза – в них мелькнуло что-то похожее на боль:
— Почему?
— Испугался, наверное. Что снова поссоримся. Что снова будем кричать про мои "глупые мечты" и "настоящую мужскую работу".
— Я был неправ, — тихо сказал отец. Эти три слова, казалось, дались ему тяжелее, чем все сорок лет работы на стройке. — Когда увидел твои проекты в журнале... Эти современные здания, которые ты проектируешь... Я гордился тобой, Миша. Просто не знал, как сказать.
Михаил почувствовал, как предательски защипало в глазах. Он столько лет ждал этих слов, а теперь не знал, что с ними делать.
— Пойдем, — вдруг сказал отец, поднимаясь. — Хочу тебе кое-что показать.
Они поднялись на второй этаж. Отец открыл дверь в бывшую детскую Михаила. В комнате пахло пылью и старой бумагой. На столе, покрытом слоем пыли, лежала стопка журналов.
— Я собирал все статьи о твоих проектах, — отец осторожно взял верхний журнал. — Вот, смотри – твой первый большой проект, торговый центр в Москве. А здесь – жилой комплекс в Петербурге...
Михаил смотрел на пожелтевшие страницы журналов, на свои фотографии, на чертежи зданий, которые стали его гордостью. А рядом – вырезки из местных газет, где хоть одной строчкой упоминалось его имя.
— Двадцать лет... — прошептал он. — Двадцать лет собирал?
— И яблоки, и статьи, — отец грустно усмехнулся. — Знаешь, у каждого своя стройка. Кто-то дома строит, а кто-то... мосты. Мосты к тем, кого потерял.
За окном прошумела первая весенняя гроза. Капли дождя застучали по старой крыше – той самой, которую им предстояло чинить. Михаил подошел к окну, глядя, как вода стекает по стеклу причудливыми дорожками.
— С крыши начнем завтра, — сказал он. — Только давай... давай твоими инструментами, хорошо?
Отец кивнул, и в этом кивке было больше надежды, чем во всех словах, сказанных за этот день.
Утро выдалось ясным. Они начали работу рано – едва солнце поднялось над верхушками яблонь. Старая лестница поскрипывала под их весом, когда они поднимались на крышу.
— Держи крепче, — командовал отец, протягивая инструменты. — Вот так мы с твоим дедом делали. Каждая дощечка должна встать на своё место.
Михаил улыбнулся, узнавая эти интонации. Сколько раз в детстве он слышал эти наставления? "Делай основательно, сынок. Халтура в нашем деле – первый враг".
Работали молча, но это было другое молчание – не тяжелое, как вчера, а какое-то... рабочее, привычное. Словно и не было этих двадцати лет. Руки помнили движения, тело – ритм работы.
— Осторожнее там! — крикнул отец, когда Михаил потянулся за дальней доской. — Эта часть совсем прогнила.
Но предупреждение запоздало – доска треснула под ногой Михаила. Он покачнулся, теряя равновесие...
Сильная рука отца схватила его за куртку, удерживая на месте.
— Господи, Мишка! — выдохнул отец, и в этом испуганном возгласе было столько отцовской любви, что у Михаила перехватило дыхание. — Как в пять лет... Тогда ты тоже на крышу сарая забрался, помнишь?
Михаил помнил. Помнил материнский крик, помнил, как отец снял его с крыши, а потом долго ругал, но руки у него дрожали от пережитого страха.
— Помню, пап, — впервые за двадцать лет он назвал его так – "пап". — Помню, как ты потом неделю сарай перекрывал, чтобы я больше не лазил.
— А ты всё равно лазил, — в голосе отца послышалась улыбка. — Весь в меня. Упрямый.
Они продолжили работу, но что-то неуловимо изменилось. Словно тот треснувший шифер забрал с собой часть стены, выстроенной между ними за эти годы.
К вечеру они успели переделать большую часть крыши. Усталые, спустились во двор. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая яблоневый сад в золотистые тона.
— Знаешь, — сказал вдруг отец, глядя на дом, — я ведь каждый год яблоню подрезал. Ту, которую мы с тобой в твои пять лет сажали. Она до сих пор лучше всех плодоносит.
Михаил посмотрел на старую яблоню. Да, он помнил тот день – как они выбирали место, как отец показывал, как правильно держать саженец, как мама вынесла им лимонад...
Порывшись в кармане куртки, он достал телефон, нашел фотографию:
— Смотри.
На экране улыбалась девочка-подросток, удивительно похожая на его мать в молодости.
— Мария? — голос отца дрогнул. — Она... она совсем как Аня.
— Да, — Михаил сглотнул комок в горле. — Она очень хотела приехать помогать с ремонтом, но у неё экзамены...
— Привезёшь её летом? — в голосе отца была такая надежда, что у Михаила защемило сердце. — Яблоки как раз поспеют...
Михаил посмотрел на дом – их общий дом, который они сегодня начали возрождать. На сад, который отец хранил все эти годы. На старую яблоню, которая всё ещё плодоносила, несмотря на все бури и невзгоды.
— Знаешь, пап, — он положил руку на плечо отца, — давай не будем ждать до лета. Приедем в следующие выходные. Мария должна увидеть, как её дед крыши кроет. Всё-таки семейное это дело – строить и восстанавливать.
Отец ничего не ответил, только крепче сжал его руку. А над садом разливался весенний закат, и яблони, ещё не распустившие листву, тянули к нему свои ветви – узловатые, но крепкие, как руки старого строителя, который двадцать лет хранил яблочный компот и журнальные вырезки для сына, который обязательно должен был вернуться.
***
А когда кто-то спрашивал Михаила, зачем он строит дома для других, когда у него такое прекрасное старое родовое гнездо, он всегда отвечал: "У каждого свой дом, а этот построен на века. Фундамент там особый – из прощения и любви. Такой не рухнет."
Конец