Перевод с немецкого.
Будильник, пронзительно прозвенев, нарушил сон. В то же мгновение женщина окончательно проснулась. Немного приоткрыв рот, она дослушала мелодию до конца. Затем, слегка постанывая, тяжело перевернулась на бок, приподнялась на локтях, перебросила ноги через край кровати и осторожно опустила их на козью шкуру, расстеленную на дощатом полу.
В комнате было ещё совсем темно. Неуверенно ступая, она добрела до окна и раздвинула занавески. Небо над тесно прижатыми друг к другу крышами заднего двора уже начало сереть. Рядом с печной трубой пекарни висел резко очерченный диск полной, серебристой, сверкающей луны.
Женщина кивнула ему как своему хорошему знакомому. Это замечательно, что ты, моя хорошая, так ярко светила этой ночью. Значит, мне предстоит приятная поездка.
Она прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Затем опустила лицо в таз с водой, вытерла его насухо и оделась. Все происходило как обычно. Вещи висели на спинке стула в установленном порядке, и она без каких-либо усилий находила их в темноте; все её движения были уверенными и неторопливыми.
Упакованный рюкзак был прислонен к двери. Жестяная коробка с бутербродами была уже упакована в любимую сумку с ручкой. Она сварила кофе, налила его в термос и тоже положила в сумку. Через полчаса женщина вышла из дома.
Прежде чем закрыть дверь, она ещё раз обвела взглядом комнату, содержимое которой уже можно было ясно разглядеть в предрассветном сумраке начинающегося утра. На столе стояла неубранная с вечера посуда, кое где валялись предметы одежды, но её это не огорчило. Когда она вернется вечером домой, у неё будет достаточно времени, чтобы навести порядок.
Она тщательно закрыла за собой дверь.
Мостовая слабо поблескивала. От реки тянуло прохладой, доносился запах тины и гнили, обычно ощущавшийся только на берегу реки и под арками мостов. Женщина на секунду остановилась и оглядела картину утренней улицы. Никаких мыслей при этом у неё не возникло. Она так давно была частью этой улицы, что перестала считать годы. Иногда, удивленно размышляя о том, как быстро она состарилась, женщина думала, как незаметно для окружающих прошла её жизнь и что вспомнят о ней разве что только в тот день, когда она уйдет навсегда. Поскольку возраст причинял ей много хлопот, она, даже чаще, чем осознавала, вспоминала о том, что этот день становится всё ближе. И всякий раз на сердце ложилась тяжесть.
Но в данный момент на душе у неё было легко. Она видела только улицу, тусклые блики на окнах линии домов противоположной стороны улицы, закрытые двери, за которыми скрывались мрачные прихожие. Она видела также, что в трещинах перед окнами подвалов, где вчера лежали груды угольных брикетов, осталась чёрная пыль. До зимы было ещё далеко. Но ее успокаивало наличие угля в её подвале. Сколько она себя помнила, жизнь её всегда была скудной, полной лишений, но чем старше она становилась, тем тверже убеждалась в том, что лишь немногие вещи и обстоятельства имеют в жизни важное значение. И в их число, несомненно, входит необходимость иметь тёплую комнату.
Женщина перешла мост. Рядом с ней поблескивала река, а на горизонте, где на фоне неба виднелись виноградники, сверкал в световых окнах крыш домов виноградарей луч света, зажегшийся от встающего солнца.
И женщина знала, что день обещает быть прекрасным. Хотя времени у неё было достаточно, она ускорила шаг. Она разглядывала встречавшихся ей людей. Возможно, они не знали, какое это счастье – встать рано утром и отправиться на работу. Она с удовольствием остановила бы каждого из них и поведала им об этом. Иногда она так и поступала, когда испытывала желание непременно поделиться своим мнением с другими людьми. Но так рано она ни с кем не хотела разговаривать.
И тем не менее она с горечью ощущала, что в ней поселилось какое-то безразличие. Женщина знала его происхождение и сознавала, что нехорошо вновь и вновь думать о том событии. Но окончательно не вспоминать об этом она не могла и вновь и вновь переживала нанесённую ей обиду.
Произошло это вскоре после её шестидесятилетия. Она приняла тогда трудное решение попросить заведующею домом престарелых о разговоре по личному вопросу и довести до её сведения, что она хотела бы в будущем иметь сокращённый рабочий день – с утра до полудня или в те часы, когда непосредственно необходима. Она больше не могла перерабатывать ни при каких условиях.
Решение изложить эту просьбу далось ей нелегко. Для неё это было тяжелым осознанием того, что она состарилась. И она ощущала это как какой-то недостаток. Но она справедливо убедила себя в том, что сил у неё все ещё было достаточно много. Женщина знала, как лежачим больным помогало сказанное ей им доброе слово. Они знали её и доверяли ей. Как многим она облегчила уход из жизни тем, что просто сидела на их кровати и говорила им что-то утешительное. Очень часто она брала на себя тяжкое бремя исполнения их последних желаний. Кому- то напевала церковные песнопения. Кому-то читала Отче наш. Хотя сама она с тех пор, как Бог допустил, чтобы война так чудовищно исковеркала её жизнь, верить перестала. Некоторым она смачивала вином губы, кому-то читала новости из газет. В тех случаях, когда она не могла дать вообще никакого совета, но была уверена в том, что это успокоит умирающего, она прибегала к безобидной лжи. Это были единственные случаи сказанной ею неправды. И она пользовалась ею без угрызений совести. Велика ли ценность правды, если она отягчает смерть человека, и лишь она одна стоит между ним и его смертью.
Но для тщеславной, самолюбивой, вечно повышающей голос, разряженной директрисы такие соображения не имели значения. У неё были другие ценности. Она окинула женщину испугавшим её холодным взглядом и сообщила, что сестра, желающая работать всего несколько часов в день, не способная выполнять всю причитающуюся работу, ей не нужна. Кроме того, она не может приказать другим делать ту работу, которую не может выполнять просительница. Никто не позволял ей заявлять, что другие должны выполнять её работу. Наоборот. У неё есть много более молодых, послушных, молчаливых, готовых взять на себя эти обязанности. Да, все говорят о её добродушии. Ею широко пользовались. Но хотя она была одной из наиболее долго работавших в доме престарелых, при распределении премий её обходили. Все это она принимала беспрекословно, будучи убежденной в том, что противостоять этому невозможно. Но после незаслуженного выговора оставаться там уже не смогла. Об этом деле узнали в муниципалитет, и директору было предписано извиниться перед ней, что не изменило положения вещей.
После увольнения она не сразу осознала, насколько ей будет трудно вопреки привычки не ходить на работу и лишиться контактов с людьми. Она начала хворать, и врачи не могли точно определить причину её недомоганий. Состояние её здоровья стабилизировалось лишь после того, как на следующий год она возобновила дружбу со своей бывшей коллегой по работе Мией, страстной любительницей лесных прогулок, и они начали выезжать в отдалённые леса. Это продолжалось больше года. Весной прошлого года Мия неожиданно умерла. С тех пор женщина ездила в лес одна.
Она вышла на крытый перрон. До отправления поезда оставалось ровно пятнадцать минут. Билет она купила накануне. Ей не обязательно было приезжать так заблаговременно, но это вошло у неё в привычку.
Обычно они с подругой также договаривались встретиться здесь за полчаса до отбытия поезда. И угоразди её нелёгкая опоздать на пару минут, как между ними возникал разговор на повышенных тонах, перераставший в деликатный спор и вызывавший разлад, длившийся до прибытия в лес.
Мия была своенравным человеком. Она была готова помочь и никогда не отказывалась дать полезный совет. Но позволяла себе не владеть собой, быть капризной и своенравной. Она не считала себя привередливой. Но ладить с ней можно было, лишь не обращая внимания на её грубость и беспрекословно ей подчиняясь. Женщина так и поступала. Не в последнюю очередь потому, что Мия была старше её на десять лет, а старость нужно уважать. Но всему есть предел. Неоднократно повторявшиеся между ними разногласия привели в конце концов даже к крупной ссоре. Наладить отношения после которой им удалось всего за несколько месяцев до смерти Мии. Во времена разлада они ездили в лес поодиночке. И если они вдруг случайно встречались, то молча расходились, направляясь в противоположные стороны. Это был странный, тягостный церемониал.
Женщина пересекла перрон и направилась в тот угол, где находилась билетная касса, но в это время она была ещё закрыта. И, как если бы Мия и сегодня ждала её там, она сказала: «Итак, я пришла. Можно отправляться». Но произнесла она это так тихо, что её не услышали даже люди, стоявшие совсем близко.
Затем женщина, пройдя по путепроводу, медленно поднялась на вышестоящую платформу. Поезд был готов к отправлению. Она забросила в проход свою корзинку и с трудом забралась внутрь вагона, держась за блестящие металлические поручни и подтягивая тяжелое тело. Найдя пустое купе, она поставила корзину на противоположное сидение и села сама, не сняв рюкзака. «Что касается меня, то можно отправляться в путь,» - произнесла она, как говорила почти всегда, обращаясь к своей подруге.
Равномерный стук колес поезда усыпил её. Но когда он остановился второй раз, она проснулась, вышла из вагона и направилась на противоположную платформу, чтобы дождаться скорого поезда, прибывающего с противоположного направления. Но и на нём она проехала всего лишь одну остановку. Знакомый ей дежурный по станции пропустил её на другую сторону железнодорожного пути. И она с благодарностью подумала, что и ей следовало бы как-нибудь выразить ему свою признательность.
Женщина проехала ещё полчаса на поезде, состоявшем всего из нескольких пассажирских вагонов. Три оставшихся километра от местной базарной площади до конечной цели поездки она могла проехать на автобусе. Но ей пришлось бы прождать его целый час, и она решила пройти этот отрезок пути пешком. Путь до леса был далёким. Но ей приходилось идти на это, поскольку рядом с её городом такого леса не было. В их местности имелись только небольшие перелески, но в них было слишком многолюдно. Кроме того, она была не очень знакома с ними, здесь же она знала каждый уголок.
Она свернула на дорогу, уходящую за территорией консервного завода в лес. Перед огибавшей поля лесной полосой стелился густой белый туман. Но он уже начинал рассеиваться. И женщина знала, что вскоре все вокруг будет залито солнечным светом. Она передвигалась равномерным широким шагом, выработавшимся у неё за многие годы. Ей нравилось идти в спокойствии начинающегося дня. Она вдыхала свежий аромат трав и не могла наглядеться на капельки росы, сверкавшие на их стебельках и на листьях верб. Она уже не помнила, сколько раз ходила этой дорогой. В это мгновение всё это принадлежало ей одной : проложенный ею путь, поросший крапивой овраг, буйная лесная зелень, перепаханная осенняя стерня, проступавшая в тумане. Однако ей вдруг подумалось, что придёт время, когда она уже не будет ходить в этих местах, и она не могла себе представить, как же все это будет существовать без неё. А может быть все это просто исчезнет. Возможно, всё это уйдет вместе с ней. И никто больше этого не увидит.
Эта мысль напугала её словно призрак. Но стоило ей пройти несколько шагов, как она забыла о ней. Женщина подумала, что до той поры у неё ещё осталось какое-то время, и это придало ей сил.
Она посмотрела вдаль. Впереди, раскинулась деревня с её владениями. Там располагались сады, где росла айва. Она была неофициальным пайщиком этого садоводства. С конца зимы она уже мечтала о том, как она привезет сумку этих плодов, и как весь её дом наполнится их дурманящим ароматом. Женщина хотела захватить их на обратном пути и сварить из них превосходное желе. А потом она намеревалась отвезти его своим внукам. Но при мысли о внуках у неё возникло ощущение разочарования, объяснить которое она не могла.
Навстречу ей попался велосипедист с кожаной сумкой на боку. Из неё выглядывал термос. Она всегда встречалась с ним на этой дороге, порой подальше от этого места, а иногда сразу после вступления на узкую пешеходную тропинку, уходящую от дороги и ведущую садами к деревне.
- Так рано, а Вы уже на ногах? – улыбнулся он ей.
-Да. Надеюсь, мне повезет, и удастся что-нибудь найти.
- Непременно, - крикнул он, быстро оглянувшись ещё раз. – Последние дни стояла хорошая погода.
Он нажал на педали. И она услышала, как немного отъехав, мужчина начал насвистывать какую-то весёлую мелодию.
Прекрасный человек, подумала она. Она высоко ценила то, что у него всегда находилось для неё доброе слово. Другие, встречавшиеся ей на дороге люди, вели себя отнюдь не так.
Однако сегодня она больше никого не встретила. Её обогнал только человек на мопеде. Она отступила в сырую от росы траву и подождала, пока он проедет.
Деревня была уже совсем близко. Ей хотелось ощутить аромат айвы. Если, конечно, плоды уже не сняли. Женщина прошла по картофельной борозде к самому забору. Эти маленькие солнышки всё ещё были на месте. Убедившись, что они всё ещё висели на ветках и могли её порадовать, она их дружески поприветствовала.
«Дождитесь второй полвины дня, - тихо сказала она, словно доверяя им большой секрет. Желание принести домой эти соблазнительные плоды было одним из немногих оставшихся у неё желаний.
Раньше она, безусловно, предавалась совсем иным желаниям. Тогда она была ещё молодой женщиной, рядом с ней был её муж, и её скромному счастью ничто не угрожало. Была у них такая замечательная игра: они представляли, как состарившись, по вечерам, когда в воздухе разносится запах сена, они ходят в гости к своим детям, сидят на скамейке возле своего дома. Нет, никаких особенных желаний они не задумывали. Ещё ребенком она убедилась в том, что чрезмерные желания не приводят ни к чему хорошему, что за это приходится поплатиться. Но знать, что предстоит испытать в будущем, не дано никому, и женщина не знала этого.
А произошло все совсем иначе. Время от времени в её сознании всплывали картины прошлого. И тогда она видела мужа в походной форме, стоявшего перед ней на пассажирской платформе и пытавшегося сказать что-то, уже не имевшее никакого смысла. И когда поезд тронулся, он поспешно вскочил на подножку вагона, а потом высунул из окна купе ствол ружья с привязанным к нему носовым платком, чтобы она могла его видеть даже тогда, когда поезд проезжал уже по мосту. Далёкий, полный отчаяния знак, мало по малу растворившийся в потоках попутного ветра. Женщина видела также, как однажды утром, когда было ещё совсем темно, она покинула свой дом вместе со своими двумя сыновьями, не закрыв за собой двери, и как дорожная серость постепенно поглотила их. В её памяти постепенно всплывали отдельные фрагменты: дорожная грязь, доходившая до втулок колес конной повозки, церковь в ночи, где они нашли себе убежище, когда небо проливало рождественские огни, заливавшие алтарь призрачным светом. И самое худшее: находясь на поле клевера, они попали под пулемётный огонь, и её старший сын внезапно упал как подкошенный и так невыразимо – молча и неподвижно – уставился на небо; и как позднее, когда мужчины выкопали яму на обочине, она, мать, стояла перед ней и вдруг потеряла сознание.
Порой она видела перед собой зарешеченное окно. И в такие моменты Женщина задумывалась о том, что память подсказывает ей воспоминания о кучерской, где она жила после войны со своим младшим сыном: соломенный тюфяк, стол, табуретка с тазиком для умывания и постоянно чадившая железная печурка, которую она топила стеблями мака. Это произошло уже после того, как ей пришлось окончательно покинуть родные места и провести несколько недель вместе с тремя сотнями других людей в танц-зале деревенского постоялого двора. Там, в этой комнате с зарешеченными окнами был момент, когда она решила свести счёты как со своей жизнью, так и с жизнью своего ребенка. Но мальчик не допустил этого.
Продолжение следует.