Маргарита только успела прийти с работы, еще даже не переоделась в домашнее, не поставила чайник, — сидела в коридоре, уставшая, когда раздался тот самый звонок... То есть сперва, конечно, она понадеялась, что это звонит Александр, схватила трубку, и, даже не взглянув на экран, сказала давно отрепетированным для таких звонков, безразлично-насмешливым тоном:
— Алло?
И услышала не давно ожидаемый голос любимого мужчины, а другой, старушечий, тоже узнаваемый, — маминой соседки Серафимы Ильиничны, и у той тон был растерянной и печальный:
— Маргарита? Ты, что ли... ты бы это... приехала бы сегодня, что ли... дело тут такое у нас, понимаешь... — растерянно бормотала она.
— Что такое?! С мамой что-то? — озабоченно спросила Рита, стараясь унять досадливое раздражение, которое поднялось после того, как услышала голос соседки
— Да, с мамой... Понимаешь, такое дело тут... померла, кажется, мама-то твоя...
— Что? — похолодела от ужаса Маргарита, — Кажется? То есть вы не уверены? Неотложку вызывали?
— Да нет, какая неотложка, холодеет уже. Что я, не видела мертвяков этих? Я недавно к ней заглянула, думаю, чего это она не выходит с утра, а телевизор-то у самой там бубнит что-то. Ну, думаю, может смотрит что интересное, ну и не заглядывала, а потом вот пошла в поликлинику, в магазин, пока туда-сюда, прихожу — та же картина, тишина и телевизор бубнит. Я постучала — а она молчит. Я дверь открыла — лежит. Я ей: Сергеевна, мол, вставай! А сама-то вижу, что все, не встанет уже. Никого я не стала вызывать без тебя, думала, ты-то приедешь...
— Да-да, конечно, я сейчас, я скоро приду! — потрясено пробормотала Маргарита, положила трубку и бессильно откинулась на спинку маленького диванчика... Как она казнила себя потом за те мысли, которые первым делом полезли в голову, стоило ей только узнать о смерти матери! Ведь не о том надо было думать, не так надо было переживать навалившееся! Оправдать она себя могла только тем, что это никакая-то ее особая подлость, а просто защитная реакция организма! Ведь на самом деле потрясло ее это известие, буквально с ног сбило, и если бы не лишние мысли в голове, то, наверное, упала бы и забилась в истерике! А она вот не стала кричать и биться, а собралась и пошла...
И до того, как вышла, и уже после выхода в голове крутились совершенно посторонние, ненужные и даже позорные в такой момент мысли: «Ну вот... А сколько я ей говорила, — давай съедемся, будет двухкомнатная квартира! Не очень большая, может, но в хорошем районе! А у матери один аргумент: «Не дело это — старикам с детьми жить! Да и вообще, чего с тобой жить? Ты чем дальше, тем хуже становишься. Давно тебе говорила: замуж надо выходить, а ты вот не вышла! А все старые девы такие, как ты, хуже собак на людей бросаются. Сама подумай, что мы будем жить от скандала до скандала, пока не перегрыземся вконец? Или мне любоваться, как ты мужиков будешь домой водить?».
Вот так из-за её дурацкого упрямства и не съехались. А какие там мужики, какие скандалы? А теперь что же с ее комнатой делать? «Ладно, унаследую я, других наследников нет... Надеюсь, долгов у нее тоже нет? Да глупости, какие там долги, она всегда аккуратно платит, разве что за последний месяц не успела... Хорошо, оформлю, а потом? Продать... а дальше что? На эти деньги ничего особенного не купишь, а деньги как придут, так и уйдут! Или будут лежать мертвым грузом. Да ещё пока покупателя найдешь ли, это не один год пройдёт! А Серафима-то, соседушка, подружка её закадычная, — у неё же родня какая-то есть, они себе захотят эту комнату захапать! И ведь добьются... Ой, Господи, о чем же это я таком думаю, мамы больше нет...».
Каждый порыв холодного ветра, бросающего ей в лицо колючую снежную крупу, возвращал ее к этой страшной мысли, — но она тут же забывалась другими, меркантильными, недостойными! Маргарита думала о том, как следует организовывать похороны, во сколько это ей обойдется, да какую материальную помощь выпишут на работе, да соберут ли в коллективе деньги в помощь ей... «Должны бы, — думала она, — Всё-таки повод нешуточный, а я там много лет работаю, меня все уважают! Хотя, как знать, сейчас ни у кого лишних денег нет... И на предприятии положение довольно сложное. Ах, не забыть бы про тот отчет... к черту и отчет, о чем я думаю! Мне же нужно взять за свой счет несколько дней на похороны эти! Да еще поминки, как все это организовывать? Ой, Боже, мама-мама...», — прикрываясь от ветра, думала она.
Жили они с матерью довольно далеко друг от друга, машины у Маргариты не было, а ехать надо было с двумя пересадками, что довольно неудобно. Да еще между пересадками нужно не только ждать автобус, а идти через всю площадь... Да ещё поздно вечером, по такой погоде! — чуть не плакала она от жалости уже к себе, — Серафима тоже, позвонила, добрая душа... Ну вот что я сейчас приеду? Оживить же я ее не смогу, могла бы переночевать, не в одной же комнате они находятся! Или сама бы вызвала кого-нибудь, сообразила бы как! Ей уже сколько лет, наверняка не раз с такими вещами сталкивалась, а я бы могла ещё ночь спокойно проспать и ничего не знать, утром бы позвонила! А теперь что, простужусь вот, и кто тогда уже нами двумя заниматься будет?», — порой ее в дрожь бросало уже не от холода, от этих самых мыслей...
И от тех мыслей, которые пришли в первую очередь, самые позорные. Первая: «Ну вот, теперь есть повод позвонить Сашке!», и вторая: «Теперь уж ни ногой в дом престарелых, к этому паршивому деду Мише!»... Собственно, она уже и при жизни мамы старательно отлынивала от этой странной, никому не нужной обязанности, но при маме-то как откажешься, — она тут же закряхтит и начинает всячески изображать из себя старенькую старушку, которая будет страдать из-за змеи-дочки:
— Не поедешь, говоришь? Ну конечно, зачем тебе... Придется мне самой... — и начинает демонстративно так, с трудом, кряхтя, собираться, пока Рита не крикнет в сердцах:
— Не ломай комедию! Поеду я, поеду, сиди!
Ну а теперь хватит, отъездилась! Дед этот всё равно никого не узнаёт, ничему не радуется. А Рита и знать его не знала, и так и не поняла, зачем мать к нему сама ездила, а теперь Риту гоняет! А зачем, почему, у мамы один ответ: «Надо!». «Мне не надо, — подумала она, — Да и самому этому деду тоже».
А вот Сашке да, Сашке позвонить надо, сам он, видимо, больше не хочет с ней общаться, а тут такой повод, — мать умерла! Маргарита даже теперь уже потянулась было к сумочке, но отбросила эту мысль: потом, потом, завтра утром! Сегодня надо как-то этот день пережить, ночь переночевать, потом ведь еще домой возвращаться... Куда же ей ночевать, в маминой комнате, что ли, на ее постели... из которой ее, о Господи, маму заберут чужие люди сейчас... И мама, еще вчера живая и теплая, будет ночевать где-то! Маргарита решительно прогнала эти мысли: нет, про это лучше не думать! Где уж там будет мама, каково ей будет, — все когда-нибудь так же... Но представить свою мамочку, еще недавно живую и даже здоровую, несмотря на все ее стоны и жалобы, — холодной и окончательно, неисправимо мертвой, — нет, это просто невозможно!
Ну вот наконец и мамин дом... Был мамин, а теперь, значит, он окончательно будет чужим... А дом-то, между прочим, хороший, — старый фонд, и ремонт был. Ведь Маргарита же предлагала маме такой прекрасный вариант обмена, — и делать ничего не надо, и искать никого! Тетя Сима согласилась бы переехать в ее однокомнатную даже не думая. Какой дурак откажется коммуналку сменять на отдельную квартиру? Но мама сказала свое твердое «Нет!», и не только дочке, но и соседке велела выкинуть это из головы... Ну и добилась своего, — теперь Маргарите надо думать, что делать с этой несчастной комнатой! Раньше она бы с удовольствием переехала сюда из своего безликого нового района, где получила квартиру буквально чудом, и долго не могла привыкнуть, а теперь... Ох, не хочется! Да и зачем ей одной двухкомнатная?
Маргарита вошла во двор своего родного дома, огляделась... Хорошо хоть сегодня поздний вечер, к тому же поздняя осень, нет зелени и в общем-то не видно ни садика, ни детской площадки, на которой, естественно, все изменилось с ее детства. Но она так и осталась детской площадкой, и всё равно смотреть на нее в такую погоду не так больно, как в ясную! Может потому, что в такую погоду, да ещё в такое время позднее она никогда не гуляла ни одна, ни с мамой... А теперь вот и вовсе не будет нужды сюда приезжать. Зашла в подъезд, поднялась на их этаж, ключи у нее вообще-то были, но она на всякий случай позвонила, — почему-то не хотелось открывать самой. Открыла Серафима Ильинична, одетая словно собирается куда-то, лицо, видно, что заплаканное, — ну понятно, соседка - не родня, но столько лет вместе прожито, жалеет... Бросилась ей на шею:
— Ох, Риточка, приехала, милая... Мама-то твоя, ох... Там она, у себя лежит, я не трогала ничего, не знаю можно ли...
Рита обняла соседку за плечи:
— Ничего, тётя Сима, можно, я думаю... То есть зачем же было её трогать? Ясно же, что смерть не криминальная, так что... — самой почему-то не плакалось.
— Но откуда же здесь криминальная? А самое главное, — не жаловалась она ни на что ни вчера, ни с утра сегодня... То есть с утра-то я её не видела, сама собралась да пошла, в поликлинику мне надо было... Ну вот сходила, пришла, у нее телевизор бубнит... Вот телевизор только я выключила, как зашла-то, да как увидела, что она, моя милая... — опять залилась слезами Серафима Ильинична. Маргарита несмело подошла к маминой комнате, открыла дверь, включила свет, — да, мама лежала на кровати на спине, глаза закрыты, а рот приоткрыт... Вроде как надо чем-то подвязывать, хотя ладно, пускай уж там эти санитары или кто-то, в морге же будут ее готовить, — сама Рита не знала, как и поступить в такой ситуации. И как-то особого горя не чувствуется, просто страх, удивление... Вроде и мама лежит на кровати, а вроде уже и не мама! Сердце сжало болью, она сделала шаг к кровати, но, ухватившись за стол, опустилась на колени, тяжело зарыдала:
— Ох, мама-мама... — вроде как так надо делать? Или надо было ближе подойти, обхватить ее? Но не заставить себя почему-то, ужас просто, честное слово...
Тетя Сима гладила ее по голове:
— Поплачь, милая, поплачь, оно и полегче будет... — приговаривала она, всхлипывая.
— Я уже не знаю, что теперь и делать-то... Надо кого-то вызвать, но кого, откуда? Так неожиданно всё, — стонала и плакала Маргарита.
— А вот, — достала откуда-то приготовленную, видимо, тоненькую брошюрку соседка, — В почтовый ящик нам суют то и дело, не знаю только нам или всем подряд. Я каждый раз, когда достану, так прямо аж сердце заходится, — ритуальные услуги, видишь? Я уже для себя читала, думала, на видное место положу, когда мои придут, если со мной чего, а тут видишь, для чего пригодилось... Ты посмотри, там должны быть телефоны какие-то куда звонить если что.
— Да, спасибо, — Рита поднялась, села на стул, открыла брошюрку, но перед глазами все плыло, не прочитать было что там. Нет, надо собраться, не дело так распускаться! Сначала дело сделать, а потом уж плакать и убиваться! Она вытерла глаза, удивившись, что слёз у нее и не было, — странно... Ну и хорошо, слезы расслабляют, потом уж отплачет! Тряхнула головой, начала более внимательно вглядываться в прыгающие буквы. Да, все написано, — куда звонить в случае чего.
— Сейчас позвоню, чтоб приезжали, что ли... Ну, там скажут. Поздно уже, восьмой час.
— Увезут сегодня? — скорбно спросила соседка.
— Не знаю, — роясь в сумочке в поисках телефона сказала Рита и вопросительно посмотрела на тетю Симу. Может, действительно она что-то знает?
— Да должны бы сегодня, — с сомнением сказала старушка, — Что ж ей, всю ночь тут лежать? Конечно, сейчас не лето, окно можно открыть, так и ничего не случится...
Маргариту передернуло от этих слов, она решительно начала набирать номер. Звонить, конечно, пришлось не в одно место, потому что хоть умер и пожилой человек, и явно своей смертью, но нужен был эксперт, полиция, чтобы составить всё по всем правилам, а всё остальное уже потом. Девушка, с которой она разговаривала, видимо привыкла обсуждать такие вопросы. Её приятный голосок журчал ровно, доходчиво, с дежурным сочувствием. Маргарита обзвонила всех, кого нужно, положила телефон на стол:
— Ну вот, теперь ждать надо... Приедут, составят какие-то там протоколы, заберут...
«А куда же мне это потом, на ночь глядя? Я же не смогу здесь спать, в комнате мамы!». Кроме кровати, на которой мама и лежала, был небольшой диванчик, Рита на нем оставалась иногда ночевать, но сейчас в этой комнате, которая скоро станет не просто пустой, а вообще пустой, потому что из нее вынесут ее мертвую хозяйку... Тетя Сима будто услышала ее мысли, вздохнула:
— Да, это дело не быстрое... Ты уж у меня в комнате оставайся, и мне будет не так страшно. У меня-то тоже кушетка есть, хорошая, постелишь чего свое, или хочешь — я дам, у меня всё есть... А чего теперь с комнатой-то будешь решать?
Вот так-то... Соседушка дорогая тоже, — только что рыдала, а оказывается, мыслишки тоже всё о том же самом, — о квартирном вопросе! Так что не одна Рита такая бесчеловечная! Хотя уж Серафиме-то Ильиничне можно было бы и о душе подумать, — и о своей, и об отлетевшей, а поди-ка ты... Ни молитву какую-нибудь прочитать, ни обряд какой соблюсти... Ладно Рита — условно молодая, но она-то, старушка, должна что-то знать! Вроде, тарелку с водой надо было на окно поставить, чтоб душа, отлетая, ополоснулась, так, что ли? Зеркала завесить...
Хотя какие сейчас старушки? Та же самая тетя Сима, — да, если она на пять лет моложе мамы, то откуда ей эти обряды знать? Мама вот тоже ничего подобного никогда не знала, — не в то время они росли, не в то время молодыми были! Пламенные комсомолки все даже книжек о таком не читали, а всё больше обо всяких подвигах... Собственно, и Маргарита тоже никогда ни к какой религии отношения не имела, и тоже ничего такого не знала, — что-то где-то слышала, что-то где-то читала, и все её знания ограничились тарелкой да тем, что Псалтирь какой-то надо читать над покойником, а где его взять? Не было ничего подобного. Хотела уже у тёти Симы спросить, но передумала, — такой вопрос за издевательство можно посчитать! И ей осталось только горько жалеть, что не верит она в Бога, — в такую минуту, оказывается, без него ни куда...
А в комнате чувствовалось, что всё здесь не так, как в комнатах, из которых просто вышли люди, даже надолго уехали... И что делать тем, которые есть, которые живы и здоровы? Непонятно... просто сидеть и плакать? Маргарита поднялась, сказала:
— Ну что ж, тетя Сима, давайте будем ждать... Пойду водички, что ли, выпью...
— Да-да, пойдём, милая! — оживилась соседка, — А что водички-то, может тебе чаю сделать? Озябла ведь, пока шла. Морозы уже начинаются, скоро снег пойдёт, ой плохо, плохо... У меня ведь все мои-то тоже в зиму умирали, так тяжело хоронить зимой, летом-то оно полегче. А ты документы-то взяла?
— Да я же не знаю, какие нужны. Мои при мне, а для всего вот этого мамины нужны, они у нее где-то лежат, я не знаю где они...
— Ну там и найдешь, в комнате. Людмила-то аккуратная была, все у нее по порядку лежало.
Вышли на кухню, тетя Сима захлопотала у плиты, а Рита с ужасом смотрела на мамин кухонный столик, на чашки, блюдца, кастрюльки, — последнее, что трогала мама, после нее никто к ним не прикасался, а теперь что же, надо их куда-то убрать, выкинуть... «Господи, как это все ужасно! — думала она, — Это, наверное, хорошо, что у меня никого нет, после меня чужие люди без лишних эмоций соберут всё моё барахло и выбросят. Может, себе возьмут, что получше. А вот что мне делать со всем этим, и хорошим, и плохим? Этого никто не знает, и ни в каких книгах про это не пишут».
Тетя Сима налила чай в свои чашки, поставила одну перед Маргаритой:
— Вот выпей, Риточка, выпей... А то хочешь, у меня там и водка есть, я для компрессов держу? Или лекарство какого-нибудь, валерьянка вон там есть, ещё что-то...
— Нет, тетя Сима, ничего не надо... Я не знаю, что и делать дальше! Вроде и болела она, и семьдесят девять лет уже, то есть можно бы было быть готовой, а случилось, — ни к чему я не готова!
— Да как к такому готовиться... Раньше вот старые люди в таком возрасте уже готовили себе одежду на похороны, деньги тоже откладывали... Я-то, конечно, откладываю потихоньку, а про одежду как-то думаю всё потом, потом... А как задумаешься, так думаю, может это наоборот, примета плохая? Ну и не готовлю ничего. Опять же думаю, — ладно, голой-то не положат! У твоей-то не знаешь, чего-нибудь было приготовлено?
— Не знаю, тётя Сима, потом в шкафу что ли посмотрю. Деньги какие-то должны быть, на карточке, я думаю... Что-то она говорила! Но в любом случае вы совершенно правы, — и голым никого не положат, и на земле не оставят, так что...
— Ну конечно, все сделаешь, как надо, дело-то такое. И эти, из всяких этих агентств, — они ж объяснят, понимать должны, что у людей горе.
— Да, эта, с которой я разговаривала, вежливая такая, с пониманием. А то тут и не знаешь, как сделать! Вот вы говорите, — комната, — да я понятия не имею, что теперь с этой комнатой делать! И сейчас думать об этом я совершенно не могу, уж простите...
— Что ты, Рита, разве я чего говорю? Это я так, к слову спросила, что решишь — то и хорошо, твое ведь, не моё. А я тем более ни советовать не могу, ничего, потому что я этих порядков не знаю. Раньше-то оно знаешь, как было, — прописана ты в квартире — живешь, а померла — значит всё, кто не прописан, на выход . А теперь по-другому, — комната твоя, и родне твоей достается! Тебе, то есть. Так что тебе решать! Бог с ней, с комнатой, мне-то она не нужна... Но как Людмилку-то жалко! Как я без нее жить буду... Ведь ты подумай, — столько лет вместе... — Из глаз Серафимы Ильиничны опять закапали мелкие старушечьи слезки, а у Маргариты и слез не было. Ужас и удивление она чувствовала, и не из-за произошедшего, а из-за обычности ситуации, — вот сидят они, болтают, словно и забыв, что в соседней комнате лежит мертвый человек, и не просто человек, а ее, Ритина, мама! А ведь надо же, наверно, надо поплакать! Она склонилась над столом, прикрыв лицо рукой, — даже изображать плачущую совершенно не хотелось, и плакать почему-то не хотелось, было как-то страшновато, жутко, но вот слез не было!
Не успели они допить чай, как в дверь позвонили.
— Ой, быстро они как, — удивилась тетя Сима, вытерла слезы, засеменила к двери. Маргарита пошла за ней... Дальше был целый час каких-то вопросов, расспросов, оформление каких-то бумаг, и наконец маму упаковали в черный пакет, положили на носилки, ушли, сказав двум женщинам:
— Вы родня? Смотрите, за трупом не идите, нельзя родным. А что дальше делать, — вам там всё объяснили.
— Да, да, — закивала Маргарита, остановилась в прихожей, привалившись к стене, и вот тут наконец хлынули слезы, — ее маму навсегда вынесли из дома...
— Поплачь, родная, поплачь, — гладила ее по плечу тетя Сима, — Я хоть и не родная, но тоже не пошла за ней, потому как кто ж мне ближе её был? Ох, Людочка-Людочка... — и, видимо глядя на Маргариту, и у нее слезы потекли более обильно. А может, просто старенькая уже, нервы не держат слез, — вот и льются они, надо и не надо. Прошли на кухню, выпили воды, чтобы успокоиться. Серафима Ильинична все-таки достала мелкие таблеточки валерьянки, сама выпила парочку, предложила ей Рите.
— Ты оставайся, куда ж ты в ночь поедешь? У меня на кушеточке ляжешь, хочешь свое одеяло возьми, а хочешь я дам.
— Да, дайте, всхлипнуло Маргарита, — Где там все это, что они написали? Завтра заниматься надо... С утра на работу ещё позвоню, скажу, что я не выйду пока, — сказала вслух, а потом додумала: «А потом сразу Сашке! Должен же он какое-то сочувствие проявить». Месяц не разговаривали даже! И ведь ни разу не позвонил, — обиделся он, видишь ли!
Да не обиделся, просто не любит, это же ясно, но хоть сочувствия бы! Приехал бы, позволил выплакаться на плече, а там, глядишь, и все остальное приложится... Да, Маргарита прекрасно понимала, что немолода уже романы крутить, что она старше, что он женат... Но ведь раньше ему это не мешало! И даже если и не очень любил, то и сам звонил, и на встречах настаивал, а теперь... Что же, в ней ничего не изменилось, а вот в нём...
Нет, но завтра всё будет иначе, потому что бессердечным он точно никогда не был! И, кстати, комната... А если ему намекнуть, что ей эта комната в общем-то не нужна, она готова даже дарственную кому угодно подписать, то, может быть, хоть на это клюнет? Ужасно, какие мысли лезут в голову! Ну а какие еще могут лезть, когда тебе под пятьдесят? Чем, чем ещё ты привлечёшь мужчину, которому только сорок два? «За комнату могла бы и кого помоложе найти», — ядовито пропищала какая-то гадина, которая, оказывается, всегда жила где-то внутри...
Маргарита опять досадливо тряхнула головой, прогоняя все эти паршивые мысли, которые так не вовремя выскакивали наружу.
— Да, останусь я здесь у вас, тетя Сима, переночую в вашей комнате, если вы не против. Все равно сил нет никуда ехать, да и незачем. Может, оно и правильно так будет... Хотя я не знаю, как положено на самом деле, — решительно сказала она.
— И я не знаю, — вздохнула соседка, — Но я, конечно, не против, наоборот даже, страшно ведь одной в квартире. А ты ведь надолго не останешься? А я уже не знаю, к своим, наверно, пока перееду. А как оно положено на самом деле я не знаю, есть какие-то приметы, да кто их помнит? Я, если и знала когда, так забыла...
Серафима Ильинична пошла в свою комнату готовить ночлег осиротевшей соседке. А Маргарита удивилась, — что же это у нее так и не просыпается скорбь? Вроде какие-то слёзы пролились, но это что же, всё? Ведь мама же, мама!... А она-то думает совсем не о том, что делает что-то совсем не то... И вдруг, словно в подтверждение этих мыслей, проснулся какой-то звериный голод, когда, как говорится, слона бы съела... Разве же так должно быть? Вроде, когда у человека горе, от переживаний он вообще есть не может! Как и она не могла, когда Сашка вот так пропадал надолго... Очень она переживала, и действительно как -то не до еды было.
А сейчас вот сидит, — и только стыд перед тётей Симой не даёт броситься к маминому холодильнику и не съесть всё, что там есть, — ведь наверняка у мамы какие-то продукты остались, а может быть и приготовлено что-то для сегодняшнего обеда или там завтрака. Приготовленное ее руками! Да, но как, действительно, при тете Симе набросишься на еду? Может быть Маргарите она ничего не скажет, а потом соседкам, таким же подружкам, будет со слезами рассказывать: «Людочку-то только вынести успели, а дочка ее, бессовестная, уже к холодильнику бросилась и давай всё поедать, что там было!», а те будут головами качать и осуждать её... Рите, конечно, все равно, сама она здесь жить вроде не собирается, но приехать-то придётся ещё не раз...
А может и вправду переехать сюда, пожить? Или опять предложить обмен тете Симе? А кто сказал, что ей не пригодится двухкомнатная квартира? Ей всего сорок семь, а не девяносто, она еще вполне может свою жизнь наладить... как знать, может быть и с Сашкой! Может, он ждет ее звонка, а сам не знает, как позвонить, как объясниться, извиниться... Ладно, это завтра выяснится, а квартира, конечно, хорошая, хотя ремонт здесь делать придётся полный, а это такие деньжищи! Нет, не хотелось ей в эту квартиру, и воспоминаний слишком много, да и вообще, правильно Серафима сказала, — вдруг это какая-то примета, где начала жизнь, так там, мол, и закончишь...
Тетя Сима постелила ей на кушетке, пригласила:
— Ну иди, Маргариточка, ложись. Или ты покушать сперва хочешь? Ведь, наверное, с работы не евши, а я и не подумала...
Спасибо, сама додумалась, не так стыдно будет!
— Вообще-то да, пожевала бы что-нибудь... Я посмотрю, у мамы, наверное, что-то осталось, все равно ведь надо использовать, — открыла холодильник. Ну да, знатной кулинаркой мама никогда не была, а для самой себя, видимо, и вовсе не любила готовить, к тому же соблюдала какую-то свою, особую диету, вот тут и творожок у нее, кефира полпачки, маленькая баночка с каким-то то ли вареньем, то ли повидлом, две сосиски, еще какая то ерунда... В хлебнице хлеба четвертинка осталось, кусок булки... — Не надо ничего, тётя Сима, вот что у мамы есть я доем. К счастью, запасов она не делала.
— Ну как же, тут вот картошка в ящике лежит, в шкафчике крупа, наверное...
— Да я сейчас-то готовить этого не буду, если вам надо — забирайте, — отмахнулась Маргарита, вытаскивая из холодильника то, что собирались есть сейчас.
— А ты не разбрасывайся, милая, ещё пригодится, мало ли... Поминки еще справлять, а как же, надо...
— Все сделаем, еще покупать все равно придется, так что... — Маргарита принялась за еду, стараясь не показывать свою жадность. Поминки еще какие-то выдумали! Лучше бы тётя Сима и про этот ритуал забыла. Разумеется, про это не забыла бы и сама Рита, — ну раз нужно, то помянут, куда денешься. Непонятно только, кто придет на эти поминки, какие-то подруги, наверное, у мамы были, но не так чтобы много, — не тот у нее уже возраст, чтобы иметь много друзей! Да и особо общительной она никогда не была, избирательная в знакомствах... И тут дело совсем не в жадности, а просто сил нет, настроения никакого нет, чтобы после такого-то еще и какие-то салаты резать... А ведь набегут всякие подружки, сослуживицы бывшие, которых Маргарита и знать не знает... Но если на столе не будет того или сего, — осудят, потом опять она будет плохая дочь! Да еще обязательно найдутся такие, которые скажут, что это она бедную Людмилу со свету сжила. В глаза, может, и не скажут, а судачить будут! Хотя это, конечно, совершенно без разницы, как говорится, — когда меня нет рядом, вы меня можете даже бить! Но неприятно, особенно то, что мамино имя будут трепать не по делу!
А самой Рите не в чем было себя упрекнуть, никогда она не была плохой дочерью! Да, мать на нее ворчала иногда, обвиняла то в одном, то в другом, но интересно, с кем такого не бывает? А так в чем она виновата? Что не жила с мамой? А много желающих всю жизнь прожить с матерью в одной комнате? Правильно, нет таких! Но она уехала не потому, что ей надоела мать, а потому что квартиру получила, и почти пятнадцать лет уговаривала ее съехаться! А кто упирался? Людмила Сергеевна! Видишь ли, дочь старая дева, а с такими жить плохо! А с соседкой они так уж хорошо живут, что прямо как сестры родные!... Хороша сестра... Может, мать перед смертью звала ее, сказать что-то хотела, помощи попросить, или хоть стакан воды! А та разгуливала неизвестно где... Может, для того и ушла, чтобы ее стонов не слышать? А что, очень даже может быть! Рите-то позвонила после шести уже, а до шести, значит, даже и не заглянула ни разу!
А Рита, между прочим, мать не забывала, даже после того, как уехала, по первому же звонку все бросала и приезжала! А мать любительница была пожаловаться то на давление, то на температуру, то «Ах, я умираю!», а когда умирать надумала, тогда и не позвонила, хотя телефон вот он, рядом лежал... Не смогла, наверно, как же иначе! Сама не дотянулась до телефона, а рядом никого нет, так и умерла одна. Разве Рита не приехала бы, если бы знала, что что-то не так? Если бы ей мать или соседка раньше позвонили! В последний год да, случалось, что и не приезжала по звонку... Но это с Сашкой началась эта история, так его-то уже сколько не видно, и потому, если что-то серьезное, так приезжала, никогда не отказывалась!
Вот по поводу скандалов тут мама, надо признать, не преувеличивала, — да, бывало у них такое! Но опять же не из-за Риты, она только огрызалась, бывало, а так-то мать всегда начинала! Вот за то, что дочь не замужем, попрекала, а разве таким попрекают? Как будто она по своей вине не замужем, — не получилось просто. А ведь хотела же несколько раз! И между прочим в первый раз именно из-за мамы не вышло! Не то что мама запретила или как-то помешала, — отговорила: «Рано тебе, девятнадцать лет, учиться надо!». А мужчина тот постарше был лет на десять, что ли... Ну вот мама ей говорит: «Ни к чему тебе такой», а может быть вышла — и жили бы сейчас! Десять лет — не такая уж разница, ну было бы ему сейчас под шестьдесят, и что? Разве это возраст для мужчины? Где он сейчас — неизвестно... Ну а потом, по маминому хотению и велению училась, была тихой домашней девушкой, вроде как и кавалеров никаких не было... Потом еще один появился, — ну про это лучше и не вспоминать... Ребёнок тоже мог бы быть, — тоже мама вмешалась. Ну а теперь и детей не будет, и мужа, и судя по всему, тоже не видать. Да, завтра надо Сашке позвонить!
Но как? Из этой квартиры не позвонишь, тетя Сима уши в карман не положит, а при ней с ним разговаривать - себе дороже. Значит, надо домой ехать, чтобы уже из дома поговорить. Интересно, что он скажет, приедет сразу или хотя бы вечером, после работы? И за что обиделся, спрашивается? Совершенно никакого повода не было! А ведь она из-за него и мать бросала, да, и такое было тоже как-то раз! Что было делать, — он вот так вот позвонит, назначит ей встречу, откажешься, — в следующий раз не дождешься, тоже понимать надо, он женат, у него дети... О том, чтобы замуж за него выйти, она никогда не мечтала, — знала, что этого не будет... Но только встречаться бы с ним почаще! Ведь встречались же одно время, причем не по ее инициативе, он сам назначал свидания, и даже иногда уговаривал, обижался, если она отказывалась... Не то что отказывалась, а говорила, что давай в следующий раз, некогда, или что-нибудь в этом духе. Потому что ей надо то к маме съездить, то на работе дела, да еще этот дом престарелых каждый месяц... Да, бывало, что и обижался на это! Наверное, правильно обижался, так же, как и она тоже правильно обижалась! Прекрасно понимала, что она старше, что она никакая не конкурентка его жене, матери его детей, — просто обломился ей вот такой вот кусочек счастья! Она только и хотела, чтобы подольше это всё продолжалось, а вот ведь как получилось... Как все нелепо в этой жизни!
Но сейчас должен все-таки спохватиться и приехать, пожалеть её, а может, чем-то и помочь... Не деньгами, слава Богу! Неизвестно, какие там сбережения у мамы, но у Риты и свои деньги есть, к тому же может и на работе материальную помощь выпишут, — в таких случаях у них всегда помогают... И она ему тоже помогала между прочим! И не только потому, что понимала, что она в возрасте и чем она может его еще привлечь, а потому что любила! Ни для кого, хоть для какого красавца, хоть и двадцатилетнего, не стала бы, пальцем бы не пошевелила, а ради Саши ничего не сложно сделать! Сашенька машину покупал, — она деньгами помогла, он у нее в долг взял... Не всё отдал, что уж тут, но это давно, в самом начале было, и, наверное, в какой-то мере уже забылось... Она так точно забыла! Собственно, там их сумма не такая большая осталась, и не жалко Рите этих денег ничуть! И вдвое больше бы отдала за тот роман, что и набрал обороты после этого... Да, первый в ее жизни настоящий роман, вот как! Да, в сорок с лишним лет она, можно сказать, по-настоящему стала женщиной, — и так, оказывается, бывает...
Особенно если до тридцати пяти проживешь маменькиной дочкой... Да, именно так ведь и получилось, — так и жила с мамой в одной комнате. Такое многим диким покажется, но Рите уже не казалось тогда, в те её за тридцать... А потом как-то время очень быстро прошло, а потом дальняя родственница одна умерла, и так получилось, что им досталась вот эта самая однокомнатная квартира. Так ведь Рита же и съезжать тогда не хотела от мамы! Она говорила: «Давай, мама, съедемся, то есть поменяем ту однокомнатную и нашу комнату на двухкомнатную квартиру!», так ведь нет! Между прочим, это мать тогда уперлась рогом, — нет, и все тут: «Выезжай, живи одна, ты взрослая, должна быть самостоятельной». Так ведь она и ехать не хотела она маму уговаривала: «Ты поезжай в ту квартиру, а я здесь поживу», — опять маме не так: «Ты молодая, и тебе легче, а я здесь привыкла, и соседка хорошая, и поликлиника рядом»...
Понятно, что мама, как всегда, настояла на своем, — поехала Маргарита. Кстати, именно из-за этого тоже скандалы были, — то замуж не пускала, а когда дочке тридцать пять исполнилось и никому уже не нужна стала, так начала попрекать одиночеством и гнать ее замуж! Еще бы жениха привела... Но до этого не дошло, никогда мама ее ни к кому не пыталась посватать... А дочка ведь послушная, она бы и вышла за маминого жениха, и мучилась бы сейчас неизвестно с кем! Хотя, может, и не мучилась бы, мама вроде в людях разбиралась. Но такого, чтобы сватать Маргариту, — нет этого никогда не было! Когда уже после сорока на претензии мамы Маргарита отвечала:
— За кого мне выходить? — щедро советовала:
— За кого угодно, за старого, за вдового, это неважно!
А вот Рите это было как раз важно, и за кого попала она не хотела, вот так и дожила чуть ли не до пятидесяти лет. И было у нее в жизни три невразумительных мужчины, один ужасный аборт... И Сашенька!
«Да я к нему всю жизнь шла! — думала она, — Это мой мужчина, моя судьба! Просто какой-то сбой произошёл в космическом банке данных, вот он и родился на пять лет позже, чем я, из-за этого мы не встретились вовремя. Но вообще не встретиться никогда мы не могли, и теперь будем вместе, что бы ни было! Пусть разойдемся, пусть он меня бросит, но не сейчас, потом! Пусть ещё хоть немножко будет мне счастье», — вот так она уговаривала судьбу и понимала, что ради этой любви пожертвовать может всем, чем угодно, и не жалко будет ничего! И жертвовала, все задвигая на второй план, стараясь все сделать для него, для любимого»...
Рита легла на приготовленную тетей Симой постель, но какой тут сон, — все те же мысли крутились в голове. В первую очередь, прости, мамочка, про Сашку... Ну и про маму, конечно, которой больше нет...
Сама Серафима Ильинична тоже крутилась на своей кровати, — видно, уснуть не могла. Спросила у Риты:
— Может, еще валерьянки выпьешь? Поспать-то надо, горе — оно ведь сил требует, чтобы пережить его...
— А вы что не спите? — вздохнула Маргарита.
— Да все думаю, вспоминаю... Ведь почти всю жизнь, по крайней мере всю молодость, да и старость, мы с твоей мамой вместе прожили, рядом... А как жизнь-то быстро пролетела, и не заметили...
— А скажите, тётя Сима, что это за дед Миша такой, к которому она всё в дом престарелых ездила, а потом и меня заставляла? Ведь он же нам никакая не родня?
Серафима Ильинична опять вздохнула:
— Не родня, конечно... Любовь это ее первая, вот кто! В соседнем подъезде он жил, старше Людмилы лет на десять... Господи, неужели он еще жив?
— Жив... И мама его сильно любила?
— Выходит, что так. Он женат был, а она еще девчонкой совсем начала с ним встречаться. Может, надеялась на что, но он так и не женился на ней. Потом она за твоего отца замуж вышла, да неудачно как-то получилось, с тобой вдвоем осталась...
— Ну я ведь от отца, не от этого Миши? — испугалась Рита.
— Конечно, от отца, на него похожа... С ним же они то расходились, то сходились, отец твой ушёл — она опять с ним. Я спрашивала, зачем мол, но разве она ответит? Сама, наверное, не знала. Ну вот так и жили, а потом с ним случилось что-то, родные его и определили в этот самый дом, он еще не очень старый даже был, но вроде как инсульт у него или что-то такое, сам ничего не мог. Вот мать и не смогла его бросить... Так и любила, наверно, всю жизнь, — вздохнула тетя Сима.
— Не дай Бог такую любовь, — поежилась Маргарита.
— Это уж точно... хотя как знать! Может, у них такое было, чего нам-то и не понять. Ты-то сама что же так замуж не вышла и живёшь одна? Тебе, видать, Бог не дал, а хорошо это или плохо, — сама уж думай.
— Дал и мне, — вздохнула Маргарита и опять поёжилась. Такой любви она не хотела, она хотела той, что была у них с Сашей... была и будет, обязательно будет! Он завтра, узнав про ее горе, приедет, поможет и хоть сколько-то ещё продлится их связь... Заснуть ей помогли только мысли о Саше.
А потом пришло утро с его печальными хлопотами. Домой Маргарите оказалось ехать совсем и ни к чему, все нужные документы были здесь, у мамы в комнате оказалось и белье, и какое-то платье, тоже приготовленные, и деньги у нее тоже были именно похоронные, — хоть с этим не надо было возиться! Но зато, судя по всему, придется помотаться еще со всем остальным!
— Ты уж прости, я ездить-то никуда не смогу, — говорила тетя Сима, — Ноги у меня не очень, но я к поминкам всё приготовить помогу, и закуплю, и приготовлю...
Серафима Ильинична дома не засиделась, с утра собралась и пошла по своим делам, — видимо, обойти их общих с мамой престарелых подруг, рассказать о произошедшем, поплакаться. И Маргарита получила возможность в одиночестве позвонить любимому. «Странно, такое горе случилось, ведь мне даже страшно было думать о таком, а произошло — и я не столько убиваюсь, сколько совсем о другом думаю», — удивилась она. Рука дрожала, когда взяла телефон, гораздо сильнее, чем когда звонила по поводу мамы. Трубку взяли не сразу, хотя уже не так рано, мог бы и проснуться... Или уже на работе? Но нет, взял все-таки! Маргарита, не дожидаясь даже когда он откликнется, зачастила:
— Сашенька, прости, не хотела, но такие обстоятельства... У меня мама умерла, понимаешь, и я не знаю...
— Стоп, стоп, — остановил её мрачный женский голос, — Не знаю, кто там у вас умер, но Сашеньке, думаю, это сейчас неинтересно.
— Почему? Ой, простите... А где он, что с ним? — растерялось Рита не понимая, с кем она говорит.
— Я жена его, а кто вы — не важно. Саша в больнице, у него инсульт случился неделю назад, очень тяжёлый. Врачи обрадовали, — умереть вроде пока не умрет, но и жить вроде не собирается, лежит. Так что вы, милая девушка, можете его навестить, только памперсы захватите. И дальше продолжайте свои отношения как хотите. У меня, как вы знаете, двое детей, и мне с безнадежным инвалидом возиться некогда, простите, — сказала она Рите, которая сама застыла от услышанной новости. А женщина сказала адрес больницы и повесила трубку.
«Не дай Бог, — подумала Рита, — Накаркали вчера с Серафимой... И мне, похоже, Бог дал-таки такую же великую любовь, как и маме... Но смогу ли я так же долго любить, как она? И да, у меня даже дочки нет, чтобы ей препоручить заботы о любимом... Значит, все сама-сама». И она машинально начала собираться, еще толком не зная, куда она поедет, — по маминым ли делам, или в больницу к любимому.