Эта смена началась как обычно: тревожные звонки, срочные госпитализации, бесконечные графики. Работа реаниматолога редко оставляет время для размышлений. Но тот день запомнится мне надолго.
— Везут подростка, 15 лет, ДТП, — сообщил дежурный медбрат.
Дежурный врач скорой вышел из машины с напряжённым лицом.
— Мотоцикл. Без шлема. Переломы, черепно-мозговая травма. Без сознания.
На каталке лежал мальчик — совсем ещё ребёнок. Из-под разорванной куртки виднелись худые руки с содранной кожей, лицо испачкано в грязи и крови. Рядом бежали родители, их лица побелели от ужаса.
— Сынок, держись, пожалуйста! — выкрикивала мать, пока санитарка пыталась её удержать.
Мы начали стабилизировать пациента прямо в приёмной. Давление падало, сатурация снижалась, сердце билось слабо. Слишком много повреждений. Тяжёлая травма головы, раздробленные рёбра, пробитое лёгкое.
— Подключаем ИВЛ, срочно вводим кровь!
Адреналин, дефибриллятор, катетеры. Каждое движение отработано, как по учебнику, но внутри нарастало отчаяние. Слишком тяжелое состояние, слишком мало времени.
Мать всё это время стояла за стеклом реанимации. Она шептала что-то себе под нос, глаза не отрывались от мальчика. Я чувствовал, как на её лице каждая наша неудача отражалась эхом боли.
— Доктор, он выживет? — спросила она, когда я вышел на секунду, чтобы перевести дух. Её голос дрожал, но она держалась.
— Мы делаем всё возможное, — сказал я. — Но травмы очень серьёзные.
Её лицо исказилось от страха. Она кивнула, но я знал, что эти слова не приносят утешения.
На операционном столе мальчику дважды остановилось сердце. Мы запускали его вновь и вновь. В какой-то момент я заметил, что мои руки дрожат. Но это не важно. Главное — не останавливаться.
— Давление падает. Аритмия! — раздался голос медсестры.
Ещё адреналин, компрессии, шок. Бесконечные попытки. На мониторе снова появилась линия, но ритм был слабым, нестабильным. Я чувствовал, что время уходит.
Через несколько часов мне пришлось выйти к родителям. Отец сидел на полу, уткнувшись в руки. Мать бросилась ко мне, её глаза молили о спасении.
— Доктор, как он? Скажите, что он будет жить! Он такой сильный, он всё выдержит!
Я не смог сразу ответить. В горле застрял ком.
— Мы сделали всё, что могли... Но травмы слишком серьёзные. Мы не смогли его спасти.
Мать закричала, как будто её сердце разрывали на части. Отец обнял её, но сам едва держался на ногах.
Когда я вернулся в отделение, мне пришлось снимать с мальчика аппараты. Его лицо было спокойным, как будто он просто уснул. На груди висел медальон с изображением Святого Николая. Я задумался, сколько надежд и мечтаний было связано с этой юной жизнью.
Мы, врачи, привыкли говорить, что сделали всё возможное. Но в такие моменты это звучит пусто. Когда родители теряют своё единственное сокровище, никакие слова не могут смягчить эту боль.
Уходя домой после смены, я заметил в коридоре медсестру. Она сидела на скамейке и тихо плакала. Я сел рядом.
— Это была не твоя вина, — сказал я. — Мы сделали всё, что могли.
Она кивнула, но я знал, что этой ночью она будет слышать звуки мониторов и вспоминать этот случай, как и я.
В реанимации мы часто выигрываем время, спасаем жизни, возвращаем надежду. Но иногда мы бессильны перед обстоятельствами. И это та боль, которую не учат принимать.