В Петрозаводск со своей сольной музыкальной программой «Хорошие песни» приезжала актриса Александра Урсуляк. Каждая история и песня находили отклик у зрителей: публика смеялась, вздыхала, кто-то вытирал слезы, возникшие от нахлынувших чувств.
Александра Урсуляк — очень хорошая актриса. Мы видели ее в Петрозаводске около 10 лет назад в спектакле «Добрый человек из Сезуана» Юрия Бутусова, с которым Театр имени Пушкина приезжал к нам на гастроли. Равнодушных к судьбе ее героини Шан Те в зале не было. Потом мы смотрели на сцене Музыкального театра Карелии спектакль «Обещание на рассвете» по роману Ромена Гари. Александра Урсуляк исполнила роль эксцентрично любящей матери главного героя. А полтора года назад на сцене Национального театра Карелии театр «Практика» показал поэтичный и трагический спектакль «Поле» режиссера Марины Брусникиной, где была занята Александра Урсуляк. (Уже после интервью актриса вспомнила, как во время одного из показов «Поля» в Национальном театре в самый драматический момент сработала пожарная сигнализация, включилась сирена и громкий голос приказал всем покинуть помещение, но зрители остались на местах, а артистам пришлось прерваться).
В кино Александра Урсуляк снимается много. За некоторые роли получает престижные награды. Однажды она сыграла и в фильме папы, режиссера Сергея Урсуляка.
«Республика» беседует с актрисой о ее кино- и театральных работах, детях, ролях матерей и обмане, который люди с радостью принимают от искусства.
— Мы привыкли к тому, что в Петрозаводск приезжают драматические артисты со своими сольными программами. Чаще всего они читают со сцены стихи или прозу или проводят творческий вечер, на котором рассказывают о себе и профессии. Почему вы решили сделать песенную программу-стендап?
— На самом деле, с технической точки зрения такой вариант самый комфортный: вышел и прочел свою программу. Может, и мне стоит задуматься о таком формате. Моя программа «Хорошие песни» появилась благодаря тому, что я за свою жизнь набрала какое-то количество музыкальных спектаклей. Кроме того, уже практически в каждом драматическом спектакле режиссер просит меня чего-нибудь спеть. Мы вспомнили спектакль «Добрый человек из Сезуана», в котором есть зонги, просто они не очень зрительские.
Потом люди начали меня спрашивать, что, раз я такая поющая, не могу ли я прийти к ним и спеть что-нибудь. Стало очевидно, что мне нужна программа. И где-то полтора года назад я решилась на это. Для меня это по-прежнему тонкий лед, совершенно другая вообще система взаимодействия со зрителями. Многому я научилась, очень многое открыла.
Никакой драматургии я не могла придумать, кроме какой-то своей жизненной. В общем, я решила поделиться какими-то своими впечатлениями, мыслями о той музыке, которую я пою.
— Правда, что в детстве вы не играли в куклы?
— Ну, во-первых, у меня и имя мужское. Я не чувствую, что оно женское. Почему меня Анжелой не назвали какой-нибудь? Саша! Ладно еще, была бы какая-нибудь там Саша Колпакова. Но у меня еще и фамилия не склоняется. Саша Урсуляк — кто это? Открывает журнал новый учитель, смотрит и понятно, что он мальчика видит сразу в журнале. Это было очень неприятно, я переживала.
— Зато «Александра Сергеевна» уже намекает на какую-то принадлежность к «нашему всему».
— Вы знаете, я Александрой Сергеевной стала недавно, когда начала преподавать. До этого была просто Сашей. Наше все? Да, я ведь и служу в театре имени Пушкина! Кстати, артиста Сашу Арсентьева, который играет летчика Янг Суна в «Добром человеке из Сезуана», тоже зовут Александром Сергеевичем. Поэтому я немножко в тени других «наше все».
— Вы играете главные роли в мюзиклах «Ночи Кабирии», «Кабаре», «Чикаго». Влияют ли на вас известные всем киноварианты этих историй?
— Наверное, не очень. Ты оказываешься в ситуации, когда тебе дают конкретное задание под конкретную роль в спектакле. Ну и все — ты работаешь, что делать-то? Ходить и оглядываться, бояться быть на кого-то похожей — вообще бессмысленно. Более того, мы все время находимся в ситуации, когда кто-то уже давным-давно Америку за нас открыл: уже все везде были, все делали, но при этом открытия происходят. Это случается тогда, когда ты не оглядываешься ни на кого, а просто делаешь то, что чувствуешь. Вот и все.
Я пришла в театр совсем юной. Первым моим спектаклем был «Ромео и Джульетта» в Театре Пушкина. Меня спрашивали: а вы не боитесь, а вот играла такая-то артистка, а потом такая-то артистка. Джульетта Мазина играла тоже. «Вы не боитесь?» — этот вопрос был всегда. А я тогда вообще половину имен не знала из тех, кого мне все время предъявляли, поэтому чего бояться-то было? Петр Фоменко сказал, что в театре все уже до нас было. Но нас не было!
— Получается со своими детьми разговаривать на одном языке?
— Да, получается.
— А как вы это делаете?
— Я стараюсь с ними быть предельно честной. То есть, где я лох — я лох, признаюсь в этом сразу. Где я не понимаю — там я не понимаю. Где-то я жесткая и говорю, что будет так и никак иначе. Я всегда старалась не создавать для них никакой видимости, и мне кажется, что они это ценят. Поэтому у них есть какое-то ощущение доверия ко мне. Но я знаю, что все это до определенной степени. Все равно это близкие мне люди, и мне с ними хорошо.
Когда-то я сама обижалась на папу. Вот он придет в гости ко мне, посидит-посидит, потом в какой-то момент начинает ерзать, собирается и уходит. Я думала, почему это? Плохо что ли ему сидеть со мной? Ну, посиди еще, ну, побудь подольше. А сейчас я сама прихожу к старшей дочери и тоже чувствую, что у нее уже своя жизнь, а у меня — своя.
— А в чем вы лох?
— Да очень много в чем, господи. Я столько ошибок наделала, я просто их не скрываю. Ну, как есть, так есть.
— У вас, так получается, очень много ролей матерей — и в театре, и в кино. Какой из этих образов ближе всего вам?
— Это такая ирония судьбы. Мне казалось, что я абсолютно никак не похожа на какую-то всеобщую мать. А в итоге оказалось, что и моя жизнь, в первую очередь, связана с моими детьми. Может быть, главный акцент в моей жизни — это мои дети. Потом ко мне еще присоединились студенты — тоже типа детей. Ощущения сродни материнским, я над ними кудахчу.
А потом мне стали выдавать роли матерей. И я как-то хорошо вписалась в них. Ну, и возраст у меня подходящий. Кого еще играть в мои годы? Бабушку еще рано, а молодуху уже поздно. Поэтому я играю то, что положено мне по возрасту.
— История вашей героини в «Пингвинах моей мамы» близка вам?
— Конечно. Понятно, что у меня не было опыта приемного родительства. Это другой вообще способ воспитания детей, существования. Это серьезная история. Но это интересная очень тема. Вообще родительство — очень интересная тема, мне кажется. За все наши века, за миллионы лет родительства мы не сильно и продвинулись в этой теме. Я очень рано (в моем понимании) стала матерью. И достаточно поздно поняла какие-то основные вещи.
— Вы повторяете родительскую модель отношения к детям или стараетесь этого не делать?
— Я стараюсь не повторять. Мне кажется, что у поколения моих родителей вообще другое было представление о воспитании детей. Жизнь была немножко другая, приоритеты тоже были другими. Очень многие рожали по одному ребенку, это считалось нормальным. Моя мама, например, родила только одного ребенка. И у многих маминых подруг тоже — либо ноль, либо один. А в моем поколении очень много многодетных.
— Возможно, раньше опеки над детьми было меньше. Дети росли, как трава в поле.
— Никто ничего не анализировал. Прочитали у Спока, что к кроватке не надо подходить лишний раз, и не подходили. А сейчас же все изменилось. Все так воспитывают детей, что дети не знают, когда их уже оставят в покое.
— Вы говорили, что все ваши спектакли — это любовные истории. Что вы имели в виду?
— Наверное, самый главный мотор в жизни — это любовь. Если на что-то сажать сверхзадачу (по Станиславскому), то лучше на что-то высокое и настоящее. Такое, как любовь. Вся драматургия этому способствует, поэтому каждый раз это — какая-то своя история любви.
— Актерам каждый раз можно переживать это чувство на сцене?
— Мне кажется, не надо это воспринимать так напрямую. В нашей профессии большая часть — фантазийная. Это не настоящий мир, это мир фантазий, мир игры. Это не связано с миром, где есть дом, ванна, туалет, помойной ведро, дети.
— Какие навыки вы приобрели благодаря вашей кинодеятельности?
— Да я ничего такого вспомнить не могу. Доить корову? За два раза ты ничему особо не научишься, но сделать вид всегда можно. На то это и кино. В кино (и в театре тоже) надо обмануть зрителя настолько, насколько он сам готов обмануться. Вот это самое классное.
Театр — это же чудо настоящее. Вы приходите, а там — Пушкин, зима. А какая зима, если на дворе лето? Но вы — раз! и верите почему-то. Просто вы знаете, что сейчас все будет неправда, потому что вы не в жизни, а в театре. «Женщина, вы в темноте сидите, вокруг вас много народа, а вы верите в то, что происходит там?». Театр — это такая двойственная вещь. Вы доверяете актерам и готовы обмануться. И, если им удастся вас обмануть, вам будет приятно.
Если будет очень надо, конечно, я подою корову. Папа снимал «Тихий Дон», у него полгода артисты занимались верховой ездой. А Женька Ткачук до того дозанимался, что влюбился в лошадей и создал свой конно-драматический театр «ВелесО».
— Откуда вы берете силы, оптимизм, чтобы чувствовать себя счастливым человеком?
— У меня был довольно долгий период какого-то несчастья. Так долго я разбиралась в жизни, трудно было мне принять правила жизни. Изначально все врут ведь еще. И пока разберешься, что к чему, пройдет полжизни. А ты уже что-то пропустил важное. А потом: стоп, все, разобрался, теперь уже можно жить. Я сейчас нахожусь в той фазе, в которой я чувствую мир гармоничным. Как говорила Вера в «Москва слезам не верит»: «В 40 лет жизнь только начинается».