И я тоже порой впадаю в отчаяние. И мне тоже порой нужна поддержка. Например, сейчас. Очень тяжёлый тренинг провела на днях.
Я раз в неделю по четвергам в Институте изучения детства, семьи и воспитания веду небольшой тренинг по травле в рамках большого курса по детской безопасности. Каждую неделю съезжается по 50-60 участников из разных регионов. Представители образования, молодёжной политики, КДН, психиатры, опека. Все эти люди всегда в работе сталкиваются с жертвами травли или агрессорами, правда, зачастую тогда, когда уже очень поздно, совершено преступление или ребёнок ушёл из жизни. Но у них был запрос — знать, что делать, чтобы травли не было, как помочь школам и родителям, как травлю лечить. В ответ на этот запрос в 2022 году в программу большого курса по детской безопасности вставили меня с блоком про травлю. Это очень эмоциональный опыт. Меня всегда долго не отпускают по завершении. У всех есть свои истории на работе, все получают какие-то инсайты, у многих за короткое время напрочь ломаются установки, стереотипы, и они хотят этим поделиться.
Пару дней назад был очередной четверг. И это был самый тяжёлый тренинг за всю историю. Я завершила теорию. Дальше мы объявили перерыв и должны были перейти к практике, работе над реальным кейсом. Ко мне привычно столпились участники с вопросами. Но в этот раз все вопросы были не про работу.
— Я слушала вас и понимала, что моя дочь живёт в этом уже второй год. Это ужас. Она не хочет ходить в школу, мы живём в......, все школы в нашем районе я прекрасно знаю, везде так, некуда переводить, что мне говорить ребёнку? — говорит мне инспектор по делам несовершеннолетних, вижу, что глаза красные от слёз.
— Моего сына травили, сейчас вроде бы несколько утихло... Или он мне просто уже не говорит. Потому что я ничего не смогла изменить. Я ходила в школу, но все улыбались и говорили, что всё в порядке. Как мне помочь ребёнку? — говорит подростковый психолог.
— У меня двое детей. Старшую травят. К учителю ходила. Она сказала, что поговорила с детьми. Но разговор — это же ни о чём. Дочь постоянно болеет, то сопли, то диарея, я знаю, что это не просто так, — говорит мне психиатр.
— Вы сейчас слово в слово рассказали мне историю моего сына. Абсолютно этими же словами мне отвечала классная, директор. Все разводят руками, говорят, что ничего нет. А у него все руки изрезаны, я не знаю, как ему помочь, школа у нас в посёлке одна, — говорит мне сотрудница опеки.
— Как мне разговаривать с сыном? Что мне ему сказать? Что это пройдёт? Что не надо обращать внимание? Его травят. Учителя глухи. Да что там, я сама педагог, работаю в школе, я знаю, что эту проблему в упор не видят. Научите меня, что говорить ребёнку? — спрашивает меня школьная учительница, она плачет, мне даже кажется, что она сейчас разрыдается, и я не знаю, что буду с этим делать. Увожу её в сторону.
Возвращаюсь. А там ещё стоят люди и ждут. Перерыв кончился. Мне надо дать инструкцию по кейсу. Дала. Участники должны работать в группах. Но часть из них снова встаёт и идёт ко мне.
Практика была скомкана. Не все закончили. Фактически я провалила работу над кейсом. Но это было неважно. Мне пришлось взять микрофон и сказать примерно следующее:
— У меня нет для вас волшебной таблетки. Вы все хотите понять, что сказать ребёнку, которого травят. Что вы можете ему сказать? Что надо потерпеть? Что это пройдёт? Что все через это прошли? Что не надо обращать внимания? Все, абсолютно все жертвы, которые приходят ко мне со своими историями через 20, 30, 40 лет после травли, неизменно вопрошают: «Почему мои родители говорили мне это? Почему они ничего не сделали? Почему не забрали меня из этой школы?» Вы ждёте от меня правильных слов своему ребёнку. Но правильные слова надо искать для разговора со взрослыми, которые вокруг вашего ребёнка. Если эти слова не работают, диалог не складывается, а на борьбу вы не готовы (писать письма в органы, идти в суд), то забирайте! Ищите в той же школе другого учителя. Нет учителя, ищите другую школу. Нет школы, возьмите отпуск, дни за свой счёт, как угодно и потратьте время на то, чтобы организовать ребёнку семейное обучение. Сейчас онлайн возможно всё. Я знаю семьи, которые живут в сёлах и смогли это сделать. Я знаю матерей-одиночек, которые полностью поменяли свою работу, даже потеряли в деньгах, чтобы работать из дома и организовать семейное обучение. Найдите союзников, других родителей, сделайте это вместе. Выход есть всегда. Или... не делайте ничего. Просто признайтесь себе в том, что ваш ребёнок каждый день, изо дня в день идёт туда, где ему плохо. Но не спрашивайте, как разговаривать с ребёнком, которого травят. У меня нет для вас правильных слов, которые можно сказать ему, чтобы ему стало легче. Легче не станет. Это будут не слова, а словеса. Меняйте ситуацию или смиритесь с тем, что вы отказались это делать.
В зале опять послышались всхлипывания. Дальше я ещё говорила что-то про то, что всё это зависит от каждого из нас, вот нас тут 50 человек и мы все понимаем остроту проблемы. Если каждый вернётся домой, на своё рабочее место и в следующий раз, узнав о травле любого ребёнка, не пройдёт мимо, это уже будет очень много. Смогла ли я достучаться хоть до кого-то?
В итоге ко мне подошло с одним и тем же запросом 18 человек. Из 50-ти. Дальше мне нужно было отдать микрофон основному ведущему и уезжать на встречу. Не знаю, сколько ещё хотели поговорить.
Уходила с очень тяжёлым сердцем. Я, конечно, пыталась всех настроить на борьбу за своих и чужих детей. Я, конечно, старалась их вдохновить встать и что-то сделать, поверить, что только ты и можешь изменить судьбу ребёнка. Но кажется, я впервые в жизни сама не верила тому, что говорила. Я смотрела на всех этих людей с их бессмысленным вопросом «Что говорить ребёнку, если его травят?», а видела не только их. На меня совершенно чётко навалилась какая-то чёрная туча. Это были люди, толпы людей. Я видела всех тех, кто за эти годы обратился за помощью, всех тех, кто рассказал мне свою историю о травле в прошлом, и понимала, что имя им, жертвам травли, легион. Ещё я понимала, что, кажется, я теряю надежду. Я всегда была уверена, что закон и просвещение может сдвинуть ситуацию, что чем больше говоришь об этом, тем больше уровень информированности, тем больше шанса на уменьшение случаев насилия в школах. Но когда ты видишь сотрудников системы профилактики и образования... ведь именно они и должны на своём рабочем месте не допускать травлю... а они сами плачут от травли собственных детей... а там были и педагоги... ты не понимаешь, за что вообще держаться. Отдельные случаи травли вдруг предстают огромным Колоссом, который не сдвинуть, не сломать, не разрушить.
Я помню, что несколько лет назад поставила себе задачу сделать всё, что только будет в моих силах, чтобы травли стало меньше. Я помню, что именно мне никак нельзя впадать в отчаяние, что после общения со мной взрослые люди должны вспомнить, что это зависит только от них и что всё возможно, вдохновиться, встать и пойти что-то менять. Я помню. Никогда не думала, что настанет день, когда я почувствую беспомощность. Но кажется, вчера это чёрный день настал. Кажется, я сама не верю в то, что на моей родине в ближайшее время реально что-то массово поменять в государственной школе (про единичные случаи речь не идёт). Мне кажется, я проигрываю. Уверена, пройдёт пара дней, я снова буду верить. Я идеалист. Но прямо сейчас это не так. Поддержите, если можете.
Неравнодушных педагогов и осознанных родителей я приглашаю в Телеграмм-канал «Учимся учить иначе» и в привязанную к каналу Группу.
Книгу «Травля: со взрослыми согласовано» можно заказать тут.