Что составляет изнутри человека искусства и созидания? Зачем исследовать сложные темы, о которых знают единицы? При чем здесь искусственный интеллект и как он влияет на творчество? Почему важно следовать за мечтой и жить той жизнью, которая есть прямо сейчас?
Архитектор OFFCON София Шабалкина ответила на все вопросы, а заодно рассказала о первом столкновении с реальностью архитектуры, о том, как найти то, что составляет основу искусства в целом, осознать свое «Я» в этом мире и решить, на чьей ты стороне.
— Ты помнишь свой первый проект?
— Да, я помогала Евгению Ковпаку с проектом «Филип Моррис» и Павлу Родионову с Мариной Артамоновой в проекте Emerson. Я помогла им чертить, выполняла вообще все, что могла. Подходила и говорила: «Дайте мне работу, дайте мне работу, хочу чертить!». Ребята надо мной посмеивались, когда я подходила и говорила: «Я пол закончила, можно мне еще что-то начертить?». И да, это было мое первое столкновение с архитектурной реальностью в действии. Сейчас мой любимый проект, который я делала в команде – это офис Uber в Москве.
— А как ты нашла OFFCON?
— Я устроилась на стажировку, когда училась на четвертом курсе «Строгановки», и осталась здесь навсегда.
— Почему ты здесь навсегда?
— Я здесь, потому что это лучшее архитектурное бюро Москвы. Я не была в других бюро в городах России, но я знаю, как работают в других бюро Москвы. Очень много одногруппников работают в самых разных бюро, и я слышала много разных историй о том, как устроена работа внутри этих компаний, как относятся к сотрудникам, как относятся к работе, как идет взаимодействие людей с клиентами, заказчиками, партнерами внутри и, как мне кажется, это ужасно. Я слушаю всегда эти рассказы и думаю: «Господи Иисусе, как мне повезло здесь оказаться и стать частью именно этой команды».
— А если говорить об архитектуре, что тебе нравится больше всего?
— Мне больше всего нравится создавать планировку – то есть понимать, как люди будут находиться в продуманном тобой помещении, как будут взаимодействовать, как будут жить в этом созданном для них мире. То есть, продумывать до мелочей все удобства и направления.
— То есть, в этом есть что-то от высших сил – творческая единица, которая создает особенный маленький мир?
— Да-да, скорей всего. Но обязательно с одним условием: я не придумываю и не навязываю, а всегда спрашиваю, кто будет пользоваться пространством. Совместно создаем этот мир. Это классно. Перефразируя известное высказывание, я могу дать им и удочку, и рыбу. Приложить к этому руку и написать сценарий вместе с ними. Понимать, что и им удобно, и тебе классно от этого.
— Как в твоей жизни появилась «Строгановка» и почему ты выбрала учиться именно здесь?
— Я училась не только в «Строгановке». У меня часть семьи училась в МАрХИ, а часть – в «Строгановке». С детства стоял вопрос: куда идти? Мне почему-то казалось, что мне нужно в МАрХИ, и я готовилась туда, но в первый раз не поступила и ушла в Государственный университет земле- и градостроения. Проучилась там один год. Во время обучения там я поняла, что я лучше пойду в «Строгановку» и, возможно, большая архитектура – это не мое, поэтому я завершила первый курс и пока училась, готовилась и в итоге поступила в «Строгановку». За это время я посмотрела, проанализировала все для себя, подумала и поняла, что мне больше нравится творческий подход. Заходишь – пахнет масляными красками, бегают голые натурщики в халатах, такое постоянное ощущение уютной мастерской. А в МАрХи было все очень строго, аккуратно и мне не хватало творческого безумия, которое, как мне казалось, должно быть в творческом университете. То есть, в МАрХИ были все такие модные, на тачках, а в «Строгановке» была такая большая мастерская, похоже на «Хогвартс» — такие ассоциации.
— У тебя не было сомнений, что ты хочешь стать архитектором?
— Сомнений в том, кем я хочу быть, у меня никогда не было. Мне кажется, я с детства, как бы мне мама, тети, дяди, которые закончили творческие вузы, ни говорили: «Да ты дурочка, все будут гулять, танцевать, а ты будешь с этим огромным подрамником ходить, ночами не будешь спать, и работа будет такая, что ты не будешь спать и 24/7 в работе». А я отвечала: «Да-да, я знаю, меня все устраивает, я хочу». И чем больше я обучалась, тем больше я погружалась и тем больше вопросов у меня было к преподаванию. Еще учась в «Строгановке», я успела попасть и проучиться на летних курсах в «Британке». Попала к Виктору Меламеду на графический дизайн, мне хотелось чего-то нового, без академизма.
В «Строгановке» меня смущала совковость, я получала «двойки» за то, что у меня недостаточносоветский плакат. Как только я переделала свои плакаты в эти «правильные» цвета черный, белый, красный, добавила агит каких-то слов, мне сразу сказали: «О, это хорошо, на четверку тянет!». Вот в этом смысле смущало. Но, с другой стороны, мне хотелось, чтобы у меня была эта академическая база, потому что сейчас я об этом не жалею. Потом уже в Италии все мои иностранные друзья, кто видел рисунки, которые мы делали, удивлялись: «Это ты? Сама нарисовала? Руками?». Конечно, сама. Живопись у меня так себе, а с рисунком получше. Поэтому я не жалею. Не было никогда сомнений.
— И все-таки: «Строгановка» – это свобода творчества, пусть и в рамках, а архитектура – это выверенность и четкость. Как это в тебе сочетается?
— Я выбрала такой факультет «Художественное проектирование интерьеров». То есть, я хотела смешать то, что не смешивается – писать натурщиков в красках и что-то более серьёзное. Программа сочетала в себе сопромат, начертательную геометрию, строительные материалы – это был крутой микс. Мне понравилось, что был набор строгих и четких предметов, типа классического макетирования или черчения, и что-то немножко такое, богемное.
— Почему ты поехала учиться в Европу?
— Мне всегда хотелось поехать в Италию. Потому что мне казалось, что это такая мекка искусства. Началось все с Греции, потом римляне это все прекрасно адаптировали. Я очень хотела посмотреть, как там все устроено, потому что была наслышана про то, что у них совершенно другая школа. Я целенаправленно решила уйти в теорию. Мне было очень интересно. Понимаешь, когда у тебя в «Строгановке» пара по истории архитектуры или по истории искусств, у тебя просто нет времени на это осознание – потому что нужно макет клеить и проект отмывать. И получается, что у тебя выпадает огромный кусок, суперважный, потому что, как я считаю, без академизма нельзя что-то новое придумать, так и без теории практика не получится.
Мне хотелось соблюсти этот баланс, узнать всю подоплеку дизайна, архитектуры и вообще истории искусств, и соединять эти грани в жизни, в проектах. И при выборе предметов на курсе в Риме я взяла все, что было – от арт-маркетинга (как это продается, как устроено, как работают аукционы, как работают аукционные дома, причем современные, в рамках современного искусства) до глубокой истории искусств, археологии. В первые же минуты лекции я столкнулась с тем, что все, что мне рассказывали ДО– оно не так. Вплоть до каких-то банальных ошибок. Мой первый шок был в том, что «Завтрак на траве» — это не завтрак, а обед. И за такое можно получить не очень лестный отзыв. Petit-déjeuner – это завтрак, а картина называется «Le déjeuner sur l'herbe» – и это обед. И от этого сразу меняется концепция света в картине и ее восприятие. Мы смотрим и думаем, что это утро, а на самом деле – это уже после полудня, это обед. И поэтому вся информация не воспринимается правильно мозгом. И когда я в магистратуре сдавала экзамен, моя однокурсница, тоже из России, произнесла эту кальку с русского – «Завтрак на траве», ей профессор сказал: «Ты точно в магистратуре учишься? Это не завтрак, а обед, такие элементарные вещи знают даже школьники».
И таких нюансов было очень много. Оказалось, что мы очень много всего неправильно воспринимаем. Нам в «Строгановке», например, говорили: вот есть импрессионизм, а есть постимпрессионизм, почему-то проводя нам параллель, из который мы четко понимали: вот был импрессионизм и из него вышло новое течение постимпрессионизма, то есть, то, что продолжает традицию, но в новых рамках. На самом деле постимпрессионизм – это «контримпрессионизм». Представители этого течения, наоборот, отвергали принципы своего предшественника и совершенно иным путем шли. Предвещали экспрессионизм и абстракционизм. Вот и из-за этого громадного количества нюансов я ощущала себя, как Алиса в Стране Чудес.
Даже блоки про дизайн: Баухаус, всем известный итальянский индустриальный дизайн, когда в стране случился этот экономический бум после войны, в 50-60-х, откуда что шло, как и что появилось, как складывались концепции искусства в современном мире. Кстати, сколько всего в современном мире придумали женщины, а мы об этом не знаем – это умалчивалось. И нам преподносят: Ле Корбюзье себе все рисовал. Нет. У него работала подмастерьем девица, и она все делала, а он своим именем подписывал. И много таких вещей. Много новых имен узнала в дизайне, о которых никогда не слышала. Здесь, в России, тебя учат базовым знаниям, а в магистратуре Италии ты входишь в эти нюансы и это безумно интересно. Взять, например, стулья, столы – то, с чем мы работаем – как их дизайн на самом деле развивался и почему.
— Что было самым сложным в этом обучении?
— Наверное, привыкнуть к тому, что ты действительно учишься. Не как в России. Очень много теории. Тебе приходится реально читать очень много книг, потому что это не экзамен по билетам, как мы привыкли, а полноценная полуфилософская беседа-рассуждение с профессором каждый раз.
То есть, в магистратуре Италии ты каждый раз сдаешь только устный экзамен и не ассистенту, а именно профессору. И среди них попадаются суперинтересные люди, которые известны на весь мир и публикуются в очень важных для сферы искусства изданиях, или работают с очень узкими направлениями, которые ты в обычной жизни никогда не встретишь, или те, кто управляют Sotheby's или Christie's. И это беседа тет-а-тет. Нет такого, что вот, 30 билетов, я сейчас прочитаю, все быстренько вызубрю и вуаля. Нет. Есть огромный набор книг – минимум пять на каждый предмет. И еще очень много своих материалов – тех, которых для тебя лично собирает профессор. Приходишь в специальную копировальную комнату, называешь фамилию профессора, курс и тебе выдают стопку напечатанных и подготовленных именно для тебя материалов. И зачастую бывает так, что этих материалов ты можешь никогда не найти в открытом доступе. И вот весь этот объем нужно прочитать, усвоить и прийти на экзамен.
На экзамене профессор с тобой начинает беседу. Это не «тяните билет, вот ваш вопрос, готовьте и отвечайте», а может вообще издалека начать, мол, вот была такая улица на Монмартре, а там была такая галерея, в ней выставлялся вот такой художник, а вот в 1893 году что-то случилось – что именно, не напомнишь? И ты дальше продолжаешь эту беседу, профессор слушает тебя и в ответ отвечает на твои реплики, но ведет не плавно, а может с одного временного периода резко переключиться на другой, и постоянно в процессе думаешь, как все это связано. Это очень интересный принцип. Я с таким никогда не сталкивалась. Мы привыкли, что боимся, когда сдаем экзамены в России, но в Италии я радовалась, когда шла на экзамен – потому что обладать возможностью беседы с таким человеком, лично, на тридцать минут – это потрясающе.
Я, например, очень часто ошарашивала их каким-то вопросом. Я помню, что пришла на экзамен по фотографии, долго готовилась и спросила: «Знаете, я очень много всего прочитала, но у меня есть один вопрос: как вы полагаете, почему самая дорогостоящая фотография в мире – это Андреас Гурски «Рейн II»?». Профессоресса опешила, и мы начали об этом говорить, рассуждать, сравнивать с тем, почему другие фотографии не такие. И ей самой было искренне интересно. Потому что ответа на этот вопрос нет. Это современное концептуальное искусство. И, к сожалению, концов не сыскать, что, почему и как.
И это было самым сложным – перестроиться, через себя переступить и начать воспринимать обучение и экзамены по-другому. А потом это стало самым классным моментом.
— Как быстро удалось влиться в итальянскую среду?
— Это, то есть адаптация, зависит от человека, конечно. Уезжая туда, я понимала, что меня ожидает. И в целом, я осознанно решилась на это. Но мне было достаточно легко. Да, сначала было сложно из-за языкового барьера. Потому что итальянцы практически не знают английский, а мой итальянский тогда был «бе-ме». Но руки, жесты помогали – это же Италия. Тебе все пытаются помочь понять. Все были очень дружелюбны.
— Получается, знания, которые тебе дала Италия, оправдались и осветили мощным прожектором вообще все вокруг?
— Да, именно так. Несмотря на то, что их архитектурные проекты, у меня, по крайней мере, такое ощущение, сейчас не находятся на пике популярности, даже просто сравнивая их какие-то проектные чертежи или идеи с тем, что делают в «Строгановке», МАрХИ, «Британке» и прочих российских вузах, я бы не сказала, что у итальянцев высокий уровень. Они отстают в плане технического исполнения или самой картинки. Но, с другой стороны, у них вообще другой подход, и он классный. Сложно сравнить российские школы с итальянскими и тем, как они устроены, они очень разные. И менталитет большую роль играет, и, естественно, история. Но мои знания, конечно, оправдались. Возвращаясь к тому, почему я выбрала Италию для обучения: это своеобразное место силы. Ты не можешь не создавать красивые вещи, когда тебя окружает такой потрясающей красоты мир, куда бы ты ни посмотрела, вновь и вновь, бесконечно.
— Чему посвящена твоя магистерская работа?
— Она очень современная и совсем не вписывается в итальянское видение тем для диплома. Мне было сложно найти руководителя. Работа про искусственный интеллект: об искусственном интеллекте в искусстве, о том, каким он будет, как он действует сейчас. Наверное, я вставлю в работу философский вопрос о том, сможет ли когда-нибудь искусственный интеллект заменить человека, сможет ли он нам помочь – яд это или лекарство? Нужен ли в современном мире дизайнер, если есть искусственный интеллект? Нужен ли художник, если на аукционах уже за бешеные деньги продаются картины, которые рисует машина, и никто даже этого не понимает. Для университета важно, чтобы работа, которую я пишу, была исследованием. И мне хотелось исследовать что-то действительно новое. Потому что про римскиефорумы и церкви Флоренции многие люди уже написали и расписали в деталях, а мне хотелось поставить вопрос таким образом, чтобы обозначить дилемму, в своей работе создать конфликт, чтобы рассуждать о том, как сочетаются классические ценности всего мира и Италии, в том числе, с тем, что происходит сейчас. И параллельно в работе будет другая сторона – есть ли будущее у дизайнера с точки зрения творца, есть ли вообще единоличный творец – это персона или всегда команда?
Когда я сдавала экзамены, две профессорессы предложили мне работать вместе с ними. Но одна из них озвучила тему, которая мне не понравилась, и когда я ответила, что мне близка тема искусственного интеллекта, отказалась, честно признавшись, что в этой теме она «плывет». А когда я списалась со второй, то оказалось, что я попала в ее вайб – на тот момент она читала книгу про искусственный интеллект и очень была заинтересована в этой теме. Поэтому мы начали с ней работать.
— А ты человек действия и результата?
— Результата. Наверное…
— И тебе очень важен результат исследования по итогам работы, по итогам обучения?
— Всем в жизни нужна какая-то точность и какие-то определенности. Процесс написания исследовательской итоговой работы в магистратуре очень неспешный – итальянцы могут учиться вообще всю жизнь. Главы дополняются, переписываются, меняются местами, снова редактируются. Перерывы, праздники, выходные - огромное количество времени. Это точно не как в России. Но здесь, в этом мире, процесс мне нравится больше, чем результат. Созидать. Исследовать. Наблюдать.
— Когда ты попадаешь из Италии обратно в Россию – разница шокирует?
— Да, очень. Но вместе с этим я очень люблю русских людей. Они суперуникальные. Вот тот самый феномен русской тоски, души, да, он существует, как мне кажется, исходит именно от людей. Мы все состоим из коммуникаций и связей, если бы не люди – я не была бы здесь и сейчас. Ты не была бы здесь и сейчас. Картинка может быть разной за окном, но, когда тебя окружают мыслящие и интересные люди, – это спасение, наверное. Если в Италии, например, из-за разницы менталитета или от того, что мы росли на разных «Букварях» есть недопонимание, то это компенсируется тем, где ты находишься, какой-то красивой картинкой вокруг, то здесь, скорее, наоборот. То, что ты видишь и то, какие события происходят, компенсируются золотыми людьми вокруг.
— Какой у тебя любимый район в Москве?
— Район между Красной Пресней и «Белорусской». Я всегда хожу пешком. Люблю это.
— Есть ли места, которые возмущают в столичной архитектуре, в большой архитектуре?
— Да, метро «Новослободская», а именно - вся эта дорожка до Садового.
— А в Италии такое есть?
— Конечно. Спальные районы такие же, как наши. Понятно, что выглядят иначе, потому что климат, могут позволить себе открытые террасы. Италия очень обшарпанная. И в этом же ее изюминка. Многие не понимают и в шоке уезжают из Италии. Потому что, если это не центр и не исторические памятники, – это грязно, выбитый асфальт, брусчатка, но за счет того, что итальянцы очень консервативны, например, не любят небоскребы – миланские им не очень зашли - и теперь никто больше не хочет экспериментировать. Там все равно более комфортно – все низкое, единообразно, даже если единообразно обшарпано, но в этом есть свой шарм.
— Чего бы тебе хотелось в жизни?
— Отвечаю в этой точке, которая есть сейчас: хотелось бы, чтобы весь мир был, как классный офис, построенный OFFCON: ведь в нем есть все для того, чтобы люди перманентно чувствовали себя счастливыми.
С архитектором Софией Шабалкиной
говорила Ольга Артеменко
