28 сентября инженеру, основателю, сценаристу, режиссеру и актеру агиттеатра «Факел» Ефиму Нисенбауму исполнилось бы 90 лет. Творчество «Факела» – значительное культурное явлением не только в жизни Уралвагонзавода и Нижнего Тагила. Со своими актуальными сатирическими сценками коллектив объездил половину Советского Союза. Выступление «Факела» показывали по первому каналу телевидения.
Предлагаем вниманию читателей выдержки из книги Ефима Нисенбаума «Что было, то было», презентация которой состоялась десять лет назад и была посвящена 50-летию агиттеатра «Факел» и 80-летию со дня рождения его основателя.
О ком говорили
Среди начальников цехов Уралвагонзавода выделялась группа испытанных практиков – организаторов производства, которых директор посылал на самые трудные и ответственные участки, и те поднимали их до нужного уровня. Иван Васильевич бросил на организацию нового криогенного производства Михаила Писаревского, и тот, что называется, оправдал доверие. Он обладал прекрасным чутьем и понимал, что существенно улучшить микроклимат в молодом коллективе поможет художественная самодеятельность. А поэтому создавал для нее необходимые условия. И вскоре о котельщиках заговорили. С конца пятидесятых до конца шестидесятых на заводских декадах-смотрах, где выступало порой до сорока коллективов, наш неизменно оказывался на высоте.
Так, на шестой декаде 1963 года хор котельщиков под управлением электрика Виктора Коротаева насчитывал 90 певцов, танцевальный коллектив выступил с хореографической композицией по сказу Павла Бажова «Иванко-крылатко», драмкружок показал инсценировку рассказа Михаила Шолохова «Чужая кровь». Плюс солисты – чтецы, певцы. Да прибавьте агитбригаду «Пылесос» с обозрением «Вперед, заре навстречу!», и вы представите себе масштабность нашего выступления. О качестве говорил хотя бы тот факт, что танцоры и агитбригадчики вышли на область и стали призерами. Мы тогда сблизились с агитбригадой «Луч» крупнолитейного цеха, которая заявила о себе очень интересно, да только неожиданная смерть их талантливого руководителя, старшего мастера Евгения Уфимцева… Но агитбригады уже начали уверенное шествие по заводу... Так и повелось: котельщики первенствовали среди цеховой самодеятельности, а конструкторы отдела 520 – среди отделовской.
О них нельзя не рассказать особо, о «пятьсотдвадцатчиках» шестидесятых годов. Попасть на их впечатляющие и интеллигентные, окрашенные пафосом и юмором представления было совершенно невозможно. В роли сценариста здесь обычно выступал Матвей Лейбин, режиссера и чтеца – Яков Иофант, хормейстера – обаятельная Зиночка Андреева.
И зритель был в полнейшем восторге от потрясающих танцевальных фантазий Виктора Гудкова, погибал от хохота, наблюдая, скажем, за профессиональной игрой Германа Моргунова, Веры Сорокиной, Владимира Дроба, Игоря Попова в сцене Виктора Ардова «Худсовет». Это было незабываемо!
...Иду по участку и слышу, как сверловщица Любка Белоносова у станка поет! Да, многие пришли в самодеятельность и открылись с самой лучшей стороны. А сквернословие исчезло само собой.
Хочешь узнать человека?
Говорят, хочешь узнать человека – поставь его начальником. Интересная плеяда руководителей первого котельного корпуса проходит перед моим мысленным взором.
Вот Михаил Писаревский – мужчина с располагающими внешностью, голосом, манерами общения. В тонкости производства никогда не вникал, однако любил «укреплять службы» – механика, энергетика, планово-диспетчерскую, инструментальную – и обожал «решать вопросы». При этом никогда вроде бы не произносил бранных слов – только через раз употреблял загадочное слово «еать»:
– Я вам, еать, повторяю!..
Иван Разгонов был поистине интеллигентным человеком. Как-то на одном из цеховых рапортов говорит он всем начальникам участков и служб:
– Поступило весьма срочное задание, прошу выполнить его раньше других работ.
Но проходят и дни, и недели, повторяются тактичные напоминания и просьбы – сдвигов никаких. И нервы начальника корпуса не выдержали: побагровев, он вскочил со стула, грохнул кулаком по столу и впервые зашелся откровенным матом... Присутствующие выпучили глаза, а начальник БИХа Лукьянченко простодушно изумился:
– Иван Игнатьевич, что ж вы сразу не сказали, что действительно срочно надо?! Ну, теперь, конечно, сделаем!
И все дружно его поддержали. Выручало Разгонова только то, что в заместителях по производству у него ходил уникальный Наум Лернер. Холостяк, выпускник Киевского политехнического института, гимнаст-разрядник, стройный красавец, от которого не отводили глаз тагильские невесты, был блестящим производственником. На работе появлялся едва ли не в пять утра, знал состояние дел в любом уголке каждого участка и вел дело очень грамотно и четко. Слов на ветер не бросал, обещал – выполнит, а потому пользовался в коллективе непререкаемым авторитетом.
Захожу как-то перед обедом в его кабинет, а он лекарство пьет – желудочный сок. При такой работе да жизни в общежитии – немудрено!
– Наум Петрович, нескромный вопрос: а почему вы не женитесь?
Улыбнулся, подергал в ухе мизинцем:
– Понимаешь, нужна яркая женщина, а не серая козочка.
Вскоре улыбнулась и судьба. Приехала в командировку из Московского института кислородного машиностроения очаровательная девушка Марина, дочь первого чемпиона России по конькам. Тут и пал наш доселе неприступный заместитель. Позже, уехав в подмосковную Балашиху, устроился простым старшим мастером на каком-то ракетно-космическом заводе, показал себя в работе, был замечен и дорос до больших чинов. А недавно приехал в Тагил на юбилей старого друга, побывал и у нас дома, рассказывал и о своей семье, и о своей удивительной карьере.
Был нашим шефом и Николай Сухов, да недолго продержался, ибо избрал для себя слишком примитивный метод руководства:
– Я нишь-шяво не знаю, а котлы должны быть!
Зато на долгие годы в корпусе остался Александр Климов – обаятельный человек, опытный практик и тонкий политик, всегда умевший отвести от себя грозу. Скажем, механический участок не справляется с многочисленными заказами, и я при всех спрашиваю:
– Александр Иванович, я растерялся: все заказы срочные и нужны одновременно. Может быть, подскажете, как в таком случае поступить?
– А я тебе подскажу, Ефим, подскажу: а ты не теряйся!
Неслучайно наш кроха сын однажды, слышим, поет:
– На тебе сошелся, Климов, белый свет...
– Присмотров, – говорит Александр Иванович нашему хозмастеру, – следи за туалетами. И запомни: туалет – лицо начальника цеха.
Звучит смешно, но я неоднократно убеждался: состояние туалета и вправду красноречивый показатель состояния дел на производстве. Не случайно когда-то свита маршала Гречко, побывавшего однажды на заводе, в блоке механических цехов первым долгом заглянула в туалеты...
Не могу забыть и такой эпизод. С середины шестидесятых пышным цветом расцвела у нас практика повышения норм выработки за счет снижения расценок. Чтобы, значит, рабочий и выработку превышал, и заработок по-прежнему был не больше, чем на самое скудное существование. Нормировщик нашего участка убеждал меня, что рабочего «нельзя поважать»:
– Ты его выручишь, а он тебя – выучит.
Потому-то и в анекдотах на производстве одним из основных персонажей фигурировал нормировщик: в мировом первенстве по выжиманию сыворотки из сухого творога победил советский нормировщик. Все к нему:
– О, сэр, сэр!..
А он в ответ, спокойно отряхивая ладони:
– Не сэр, а нормировщик из СССР.
В те годы на каждый участок, где трудились сдельщики, то есть зарабатывающие по количеству сделанного, ежеквартально спускали план снижения норм. И дорезали их до такой степени, что вверенный мне участок встал. Не забастовал, а рабочие потребовали прихода начальника корпуса, но Климов говорит:
– Кто на участке начальник? Вот ты с народом и работай.
Однако мои уговоры безрезультатны. Участок стоит двое суток, останавливается и сборка, дело принимает серьезный оборот. Только тогда шеф уступил:
– Собирай народ в красном уголке.
Пришли все до единого, обе смены (третьей уже не было). Откровенность Александра Ивановича оказалась просто потрясающей, так говорят обычно только между собой, с глазу на глаз:
– Если слесаря можно подготовить за два месяца, то хорошим станочником становятся через годы... Без квалифицированных токарей, карусельщиков, фрезеровщиков, шлифовщиков, сверловщиков наше производство вообще остановится... Каждым станочником, особенно сдельщиком, необходимо дорожить...
Сижу и ничего не понимаю, неужели сдался наш Климов, ведь после таких откровений остается только сказать, что снижение норм на сей раз отменяется. Но я недооценил своего начальника...
Рабочие дружно поддерживают каждую его мысль словами:
– Правильно! Правильно!
И тогда Александр Иванович говорит:
– А раз всё правильно, идите, товарищи, работайте.
И уходит... Ошеломленные рабочие поворачиваются ко мне:
– Но... Как же?.. А расценки?
Но я и сам ничего не могу понять.
– Вы же просили только, чтобы пришел Климов. Он и пришел. Что ж я еще могу сделать?
Осознав, как их одурачили, и поняв, что ждать нечего, рабочие с руганью потянулись к станкам... Тогда ведь считалось, что забастовка – это только «у них, у проклятых».
И еще одно воспоминание. Тем летом отпуск у меня сорвался, на участке снова создавалась «напряженка», поэтому супруга моя Людмила с четырехлетним Мишей отправилась «на юга» самостоятельно. Спустя пару недель приходит телеграмма, что у сынишки переломаны пальцы на ноге, наложен гипс и требуется моя помощь.
Оставшийся за шефа Николай Ворончихин счел это сообщение уловкой и предоставить мне отпуск категорически отказался. Я подал заявление на расчет, при этом ждать пришлось две недели. Вот когда во мне ожила другая тайная мечта – уйти на преподавательскую работу. Завуч родного НТМТ Лев Филонов сразу же предложил мне вести один или два предмета. И я уже обдумывал, с чего и как начну.
Однако ровно за день до срока подкатывает ко мне Николай Фомич:
– Ладно, давай свое заявление на отпуск.
Так мы и разлетелись в разные стороны: я – к своим в Одессу, а преподавательская моя стезя – в край несбывшихся надежд...
Разве забудешь?
Не слишком уж богата многообразием флора уральского леса, но что, безусловно, можно отнести к числу достопримечательностей, так это кедровники. На вольно раскинувшихся ветвях могучих деревьев-великанов почти ежегодно вызревают и эффектно смотрятся с земли крупнющие шишки. Хорошо маленькой кедровке – прилетит, удобно усядется, и только щелк в лесу стоит да шелуха сыплется. Для людей же это, прямо скажем, промысел тяжелый, на любителя.
Как-то еще техникумовскими пацанами отправились мы «кедрачить» на Басьяновку. Ни страховки, ни защитного пояса – одни плохонькие самодельные когти на всю компанию. По очереди один карабкается вверх в обнимку с толстенным стволом трясти ветки (на молодых кедрах и шишки мелкие), а остальные подбирают упавшее. Страху натерпишься, пока до нужных веток доберешься, а виду показать нельзя. Шишек, конечно, привезли, но больше на это занятие почему-то не тянуло, поэтому, когда много лет спустя позвал меня Виктор Головин за кедровыми орехами, первым делом спросил: «На когтях?»
– Это устарело. Нас будет целая бригада. Двинем на север. Слыхал про такую станцию Уралзолото?
– Первый раз слышу.
– Тем интересней.
При виде группы из четырнадцати малознакомых парней уныло подумалось, что о полном добычи рюкзаке или пайве нечего и мечтать. Но взялся за гуж... Над головой синее сентябрьское небо, а под сапогами хлюпает – кедры любят селиться на болотине подальше от людей.
Очень долго идем, и время от времени замечаю вкопанные в землю странные сооружения из жердочек, по форме и размерам напоминающие детскую кроватку, однако лезть с расспросами не решаюсь. Народ в руководстве артели подобрался деловой и бывалый, поэтому сразу после разбивки лагеря все приступили к делу: одни вырубают высокую колотушку, другие готовят рабочие места и инструмент для дробления шишек. Народная технология оказалась своеобразной и довольно продуктивной. К подножию кедра ставят колотушку и, с помощью веревки отпустив верхнюю часть колотушки, затем резко и сильно ударяют ею по стволу. Спелые шишки сыплются дождем – только успевай увернуться.
Наша пятерка попала на следующую операцию. Оседлав лежащие деревья, на которых натесаны площадки с зарубками, насыпаем перед собой шишки и с силой катаем их плоскими самодельными вальками с насечкой. Шишки моментально рассыпаются и валятся по обе стороны ствола. Но самой удивительной оказалась финишная операция. Вот, оказывается, для чего сооружают эти самые «детские кроватки»! На постель из свободно и плотно уложенных жердочек сыплют кедровую массу и колотят по ней палкой. Под ударами жердочки слегка подскакивают, орехи проваливаются, а шелуха остается наверху. До гениального просто – на уровне открытия!
В итоге общих трудов на долю каждого досталось два ведра чистого ореха, а это, надо сказать, не такая легкая ноша. Идущий передо мной молодой парень вскоре заныл, что у него ужасно болят плечи.
– Ничего, – говорю, – свое не тянет.
– Как не тянет?! Еще как тянет!
– Ну, давай, я понесу.
Парень даже приостановился, глядит на меня, вдвое старшего его по возрасту, и с недоверием спрашивает:
– Что, и после возвращения отдашь?
– Зачем же? Если уж понесу, то себе.
– А я так не согласен.
– А тогда и не ной...
Парень замолчал. Тем более, что вечерело, и мы вышли на небольшую поляну, сплошь засыпанную толстым (сантиметров в двадцать!) слоем шелухи от кедровых шишек. Здесь, по всему видно, заготовку вели лесники – они ведь получают большое задание на сбор ореха. Решив, что лучшего места для ночлега не сыскать, бросаем свои спальники поверх этой массы и ложимся спать прямо под открытым небом, благо погода была теплой.
Другого такого вечера я в своей жизни не припомню: мягкая-премягкая, почти пуховая постель, волшебный смоляной кедровый аромат и рельефные, буквально выпуклые звезды на быстро темнеющем небе над головой!
Ах, как спалось нам в эту ночь!.. Когда сегодня порой не могу заснуть, нередко вспоминаю этот сказочный вечер – помогает.