К астафьеву у меня отношение двоякое. Ещё в юности я с удивлением открыл для себя этого сибирского, великого сибирского, писателя по роману "Последний поклон". Затем была "Царь-рыба", "Звездопад" и ещё несколько повестей... Наконец, под занавес были с трудом прочитаны "Проклятые и убитые", которые перевернули мою отношение к земляку в корне. Хотя, через много лет, по мимолётной рекомендации мною уважаемого историка, я решил прочитать "Перевал", который был мною упущен ранее...
Я опять был восхищён слогом писателя, его знанием нашей сибирской природы, людей и отношений. Да, отношений между людьми. В Сибири они особые, хотя назвать их идеальными нельзя. Повесть меня тронула. Но при этом, повесть и начала мне объяснять странные метаморфозы писателя во времени, которые привели его к тому, к чему привели...
Повесть эта во многом автобиографическая. Как и почти все его рассказы, повести и романы. Его душа там, сибирского паренька, почти сироты, парня на паровозе кочегаром и молодого бойца, призванного защищать Родину, которую он защищал без каких-либо сомнений. "Мальчик в белой рубашке" и "запах земляники от материных губ" трогали за душу, будили воспоминания о детстве и великом Енисее, увалах и болотах нашей тайги. Но вдруг царапали кое-какие несоответствия. Помню, я не был фанатом "Царь-рыбы" и фильма, и книги (особенно фильма). Может она для читателей европейской части России и откровение (да так оно и есть), но для меня, родившегося и выросшего в этих местах... Рыбачил-браконьерил я с братом и на той Сурнихе, что в повести о Белых горах, собирал в тайге голубицу, которая совсем у нас не называется Гонобобель (то название северо-западной России и Белорусии), видал осетров, которых два мужика только поднять могут. Слашал о больших тайменях, которые в самом Енисее редки, а вот в чистых притоках Восточно-Сибирской возвышенности попадаются на блесну или в сети.
Таймень, как у нас называют его - тальмень, он и прописан у Астафьева, как царь-рыба, но все почему-то думают о осетре, который даже на памятнике перед "тёщиным языком" на Слизьнево поставлен. Про осетра он в "Последнем поклоне" писал. Ну да, бог с ним. И писателю эти неточности мною прощались - откуда бы знать "верховскому" тонкости жизни в низовьях Енисея. Главное у него - чувство великой реки и нашей сибирской природы, люди. Люди предвоенной поры, как в повести "Перевал", в первые послевоенные годы, как в "Последнем поклоне". Ведь у нас на Енисее ещё в 60-70-ые жили по-старинке, сохраняя и уклад, и отношения. Только вот остяков у нас совсем мало, и не говорят они присюсюкивая "собаськи-собаськи", не слышал я такого.
Та взаимопомощь сибирского народа, несмотря на ухарские замашки и крутой нрав, всегда сохранялась. Но... вдруг исчезла она постепенно из произведений великого моего земляка. И в конечном итоге - нытьё и жалость к себе, раненому на войне и не сразу почитаемому в высших писательских эшелонах. Автобиографические повести Астафьева все наполнены "страданием", просьбой пожалеть. Да. сибирский народ жалостливый. Жалостливый, но справедливый. И за Родину свою готовый отдать не только жизнь, но и последнюю рубашку, как незнакомому сироте, да просто, любому кто нуждается. Сибирь наполнена людьми мужества и особого патриотизма - сибирского и... русского, советского. Да. Советского. А писатель вдруг взял это и похерил.
На картинке в статье два проекта памятника нашему великому писателю-земляку. Установлен он через несколько лет после смерти Виктора Петровича на стрелке Маны и Енисея в Красноярске. Угадайте, какой из двух? К сожалению, не тот, где сибирский писатель стоит у лодки дощатой, с неводом на борту. Установленный памятник показывает распрямившегося, гордого сибиряка с просветлённым лицом, сбросившего с себя "морок советской эпохи". Наверное, таким бы его хотели оставить в памяти людей тогдашние власти. А в сибирском люде он остался фронтовиком, рыбаком и великим певцом Енисея.
Почитайте ранние произведения Астафьева, они того стоят. Как и произведения другого великого сибиряка - Валентина Распутина.