Союза между Иисусом и Дионисом/Бахусом не сложилось. Да, Бог христиан позаимствовал ритуал, превратив вакханалию в евхаристию, но это внешнее, формальное сходство, полностью переосмысленное и лишённое прежнего содержания, как это часто бывает в эпохи культурных революций. Но и это не всё: Он предпочёл Дионису его извечного соперника Аполлона. Неудивительно, ведь у них было много общего, неочевидное внутреннее сродство, основанное на почитании разума, логоса-слова, высшего порядка Вселенной. Что ты, Дионис, со своими пьянками, со своим экстазом, с буйством и неистовством, вызванным неумением поставить плотину на пути природной дикости, мог противопоставить разумности, возвышенности, утончённости Аполлона? Ничего, как до сих пор природа ничего не может противопоставить мощи подлинной культуры, хотя нашла себе среди людей множество неразумных помощников.
Веками Иисус и Аполлон шли по Ойкумене вместе, рука об руку, делая общее дело. Это кажется странным, ведь христианство опрокинуло греческих и римских богов вниз, в преисподнюю, превратив в какую-то жалкую нечисть, бесов и демонов. Не таких демонов, какой был у Сократа, а низших, продуцирующих не философские откровения, а исключительно страсть, похоть, алчбу, суесловие, гордыню и прочие греховные мерзости. Тебя отправили туда, Дионис, ведь твои экстазы, твои пьяные неистовства, это что-то неотделимое от бесовского наваждения, от искуса и тяги к грязи и греху, ведь и до сих пор любители отдаться в руки порока прибегают к услугам виночерпиев. А вот Аполлона деликатно от подобной участи освободили, он остался «наверху», ибо всегда привык быть там, высоко над природой, взирая на неё свысока и не позволяя её животным импульсам достигать его и пачкать грязью своё светозарное великолепие.
А главное, Аполлон спас от отправки в Тартар своих воспитанниц – муз. Довольно быстро христианство поняло, что без муз оно выродится в скучную форму, потеряет свои изобразительные возможности, напрямую влияющие на силу и глубину исповедания веры простым народом. Так и создался этот крепкий многовековой союз культуры и религии, обеспечивавший Европе как эстетическую привлекательность, так и цивилизационное развитие. Пусть ценителей искусства не смущает его долгая служебная функция, ведь даже философия веками была служанкой богословия, что уж говорить об искусстве. Помните, как в «Докторе Фаустусе» Томаса Манна главный герой, избравший для себя поначалу богословскую стезю, говорит, что «по отношению к науке о Боге и служении Ему все мирские науки, и прежде всего музыка, носят служебный, вспомогательный характер». Для Адриана Леверкюна было несомненным, что музыка тогда имеет живительный, вдохновляющий источник, когда связана с литургией; «музыка – магическое слияние богословия и математики», – говорит он. И то же касается других искусств: разве не считаем мы непревзойдённой вершиной живопись, которая служила украшением храмов и соборов? Характерно, что философ неоклассицизма Иоганн Иоахим Винкельман считал статую Аполлона Бельведерского «высшим идеалом искусства среди всех произведений древности».
Но увы, Дионис не мог смириться с таким своим поражением, и он вернулся из дискурсивного забытья. Ему в этом помог человек, который вознамерился перевернуть всю пирамиду европейской культуры, – Ницше. Конечно, он был не первым: сначала усомнились в Боге, потом в разуме, потом в полной рациональности человека. Открыли его глубоко природное, иррациональное, невытаскиваемое на свет измерение, и принялись его воспевать в новом искусстве – романтизме. Поэтому Ницше – это лишь связующая нить между романтизмом и философом иррациональности Шопенгауэром, с одной стороны, и философией жизни, с другой. Ох уж эта жизнь, этот мутный нерасчленимый поток природной силы, стремящейся утвердить себя в хрупком настоящем, отлиться в покорёженные, болезненные, хтонические, но такие узнаваемые «простым человеком» формы. Как если бы пьяного, не контролирующего себя типчика вдруг превратили в человеческий идеал и стали отливать в статуях, запечатлевать в картинах, воспевать в симфониях. Он кривляется, корёжится, городит чепуху, а над ним стоят и улюлюкают: ты есть естественный, подлинный человек, вскрывающий ложность возвышенных иконических образов.
Вот почему Фридриху Ницше понадобился Дионис, вот почему он вытащил на свет божий дихотомию дионисийского и аполлонического, вот почему он актуализировал застарелую вражду богов. Старый, опущенный в Тартар пьяница, сравненный с демонами, пригодился Ницше для ниспровержения всей христианской европейской культуры, той культуры, которую мы любили, но которой больше нет. Та культура куда-то нас звала, она показывала нам возвышенные образцы, она заставляла нас быть завтра выше себя вчерашних. Новая дионисийская культура никуда нас не зовёт, она вообще не предполагает чего-то вне нас. Пусть вас не смущает понятие «экстаз», обозначающее выход за пределы себя: здесь вам предлагают выйти не вверх, не выше вас самих, а исключительно вниз, в собственные глубины.
Что там есть такого интересного? Ничего, кроме похоти, неразумия, злобы, зависти, жажды крови и безудержного самовосхваления. Таков новый человек европейской культуры, который стал предметом изучения новых наук. Вы когда-нибудь задумывались о том, как много дал Ницше Фрейду, сформировав для него образ нового европейского человека – похотливого невротика, которому вечно мешают культурные нормы и установления? Фрейд начал свою активную творческую деятельность как раз тогда, когда Ницше пребывал в психиатрической клинике, то есть в объятиях своего высоко ценимого Диониса, причём без всякого вина. «Гений сердца» – так называл Ницше Диониса в книге «По ту сторону добра и зла»; гений сердца, а не разума, и мы не знаем, что было с сердцем у Ницше в течение 11 лет пребывания в клинике. Но в том, что Аполлон отказал ему в разуме, высшем свете, абсолютной упорядоченности бытия, мы не можем сомневаться.
Такова новая психология, по сей день отравляющая сознание европейского, и в том числе русского человека. Психология бессознательного, которое в иную эпоху считалось бы всего лишь видом демонического наваждения. Вот почему вся наша психология – это всего лишь вид демонологии. Увы, в западной культуре Аполлон проиграл Дионису, поскольку уставшим европейским человеком была разрушена связь Аполлона и Христа. Нужно ли нам, русским, повторять те же ошибки и идти по пути дионисийца Ницше? Увы, вопрос запоздал более чем на столетие: из-за чрезмерной восприимчивости русской культуры к европейским образцам дионисийство проникло к нам ещё в искусстве Серебряного века. Помните «Мелкого беса» Фёдора Сологуба? Вот где природа есть «единой жизни торжество». Такое торжество «дионисической» жизни, которое поспособствовало разрушению нашего высшего воплощения аполлонического начала на русской земле – Империи.
Гоните Диониса, гоните его пьяные потуги на торжество природы в ущерб возвышенному христианскому аполлонизму. Пусть ваши музы выполняют служебную функцию, но служить высшему лучше и благороднее, чем пресмыкаться перед пьяным экстатическим божком, вытаскивающим на поверхность всю скопившуюся в нас грязь, и творящим из этой грязи грязное государство, зовущееся «демократией». И пусть сам Ницше считал себя аристократом культуры, это было всего лишь заблуждением: вместо его Сверхчеловека явился новый хам, предсказанный Мережковским, и потребовал вина и удовлетворения похоти. Мелкий, ужасающе мелкий. Подлинный приспешник Диониса.