Середину 1990-х гг. можно условно назвать концом эпохи «массового чтения». Из еще недавно «самой читающей страны в мире», где тиражи интеллектуальной литературы достигали десятков и даже сотен тысяч экземпляров, Россия превращается в «нормальное» общество, в котором серьезной литературой интересуется узкий круг людей, а большинство вполне удовлетворяется масскультом.
Это означает, что в гуманитарных конференциях участвует, как правило, два-три десятка специалистов, а обычным тиражом для книг по философии, истории, культурологии является 1,5 тыс. — 3 тыс. экземпляров. Например, превосходно подготовленная томским издательством «Водолей» книга «Шпет в Сибири: ссылка и гибель», содержащая уникальные архивные материалы о последних годах жизни замечательного русского философа, печатается всего лишь полуторатысячным тиражом. Издания, перевалившие за пятитысячный порог, считаются бестселлерами. Все очевиднее становится постепенное расхождение культуры и христианства, интеллигенции и официальной Церкви.
В позднюю коммунистическую эпоху большая часть оппозиционной интеллигенции явно или скрыто исповедовала христианские воззрения. Однако когда Церковь из гонимой превращается в официальную и все теснее смыкается с коррумпированным государством, этот процесс обрывается. Люди, приходящие к христианству, уходят из культуры, и, напротив, культура, как и на Западе, отказывается от своих религиозных корней.
Немалую роль здесь играет рост фундаментализма в РПЦ — о чем свидетельствуют, в первую очередь, сочинения митрополита Петербуржского и Ладожского Иоанна («Самодержавие духа. Очерки истории русского самосознания» и др.) и его публичные выступления, вызвавшие скандал в либеральной прессе. При этом в РПЦ есть и другой полюс — митрополит Сурожский Антоний (Блюм), интеллектуал, пастырь, проповедник, богослов, фигура совершенно уникальная для русского православия конца ХХ в.
Уникальность, отчасти, объясняется просто: митрополит, выходец из дворянской семьи, тесно связанной со старой русской культурой, прожил всю свою жизнь в Европе, вдалеке от советского и церковного начальства. Его книги в 1990-е гг. регулярно издаются в России, однако его влияние, пожалуй, сильнее в далекой Сурожской епархии на Британских островах, чем на Родине.
Столетнему юбилею Михаила Бахтина сопутствуют многочисленные публикации и переиздания его работ, исследований о нем и его круге, конференции и симпозиумы, что приводит к « юбилейному» перенасыщению. Бахтина превращают в идола, им явно «объелись», а злые языки говорят об охватившем гуманитарную науку «бахтинобесии».
Выходит лучшая книга Мераба Мамардашвили, представляющая собой запись его лекций о Марселе Прусте, и весьма скучное сочинение Валерия Подороги «Феноменология тела». Четырехтомная хрестоматия нового российского самосознания под названием «Иное» выглядит пародией на знаменитые «Вехи».
В журнале «Наш современник» Игорь Шафаревич задается вопросом «Была ли перестройка акцией ЦРУ?» и на удивление отвечает на него отрицательно. Власть внезапно озаботилась судьбой «великого и могучего» русского языка: Борис Ельцин издает Указ о Совете по русскому языку при Президенте РФ, но результаты деятельности Совета окажутся весьма плачевными.
Один из маргинальных сюжетов года, заметный лишь в ретроспекции, возвращает нас к «Бесам» Федора Достоевского: умирает Михаил Гефтер — либерал, гуманист, демократ, посвятивший свое творчество исследованию альтернативных вариантов исторического процесса. Подобно тому, как на место прекраснодушного либерала Степана Верховенского приходит лишенный всяких моральных норм его сын Петр Степанович, так и вместо либерала Гефтера появляются жесткие политтехнологи (в частности, Глеб Павловский), использующие идеи своего учителя для практической манипуляции политическими процессами.
Российская история вращается по замкнутому кругу, и сюжеты русской классики в очередной раз доказывают свою неизменную злободневность.