Давно это было, а может еще давнее, но до сих пор помнят то люди. Случилась в один год зима морозная, приходилось печку день и ночь топить, и все ровно в избе дети друг к другу жались, накрывшись одним тулупом.
Старик Никодим тоже мерз, от того и ворчал пуще прежнего:
— Чего застыли, дурехи, побегали бы по дому, попрыгали, кровь разогнали. А мне, старику, тулуп нужнее, у меня ноги еле ходють.
Ребятишки молча зыркали на старика, но с лавки не вставали. Пол хоть и половиком застелен, а все ровно холодно, с каждой щели дует.
Мать, хлопотавшая у печи, заступалась за малышей:
— Простудятся, лечить тогда чем? Вон в ту зиму у Коневых Алеха чахоткой изошел, так и не спасли ведь, до весны в сенцах лежал, даже похоронить не могли, как земля промерзла.
— А если я помру? Тоже в сенцах бросите? — лютовал дед.
— Не помрёшь, — огрызалась женщина. — Еще всех нас переживешь. Лезь на печку, там тепло.
Старик кряхтел, но лез, а через пару минут вся изба наполнялась его храпом.
Женщина успокаивалась, вздыхала, мимолётно трепала за волосы ребятишек и продолжила свои домашние дела. Несладко ей, молодой вдове, жилось с ворчливым свёкром. Муж-то еще года три назад в лесу сгинул, не иначе лешак загрыз, али еще кто. Места-то здесь глухие, всякая нечисть водится. Вот и осталась Ольга без мужика, да еще и с двумя ребятишками.
Леся и Славя после того говорить вообще почти перестали, да и не играли больше. Все сидели притихнув. Мать их не трогала лишний раз, каждый ведь горе по-своему пережить должен. Но старый Никодим был мнения другого, потому и ворчал, не от злости, а из страха, что совсем ребятишки в себе замкнуться.
Дни летели один за другим, ничего не менялось. Но случилось однажды, что старик во сне заворочался, да и свалился с печки, головой аккурат об угол лавки приложился и испустил дух. До того момента молчаливые дети вдруг такой визг подняли и кинулись к матери за спину.
Ольга, как смогла, успокоила ребятню, а после волоком утянула свёкра в сенцы. Пусть на морозе лежит, пока не решится вопрос с похоронами.
Дни шли, вопрос не решался. И на третью ночь кто-то застучал в дверь.
— Кто там шумит? — спросила сонная мать.
— Открывай дочь, холодно тут!
Ольга так и замерла, неужто Никодим ожил? А стук тем временем продолжался, как и ворчание деда.
Накинув на плечи шаль, мать, как была босая, так и шмыгнула за дверь.
— Ты чего шумишь, пень старый? — храбрилась женщина, глядя в обледенелые глаза свёкра. Страшно с восставшим стоять, а за детей еще страшнее.
— А ты пошто меня бросила тут? Мне в землю надо!
— Да как я тебя закопаю-то? Зима же.
— Не мое дело, каждый день шуметь буду, пока последний дом мне не найдёшь. Поняла?
Ольгу трясло от холода и ужаса разом, но голос был тверд:
— Поняла я все, но делом с утра займусь, а ты пока тут побудь и не шуми.
На том и порешили.
После этого вдова до утра глаз не сомкнула, все думала, как же упокоить скверного старика. И надумала.
Вышла поутру за лопатой, покосилась на деда. Тот во льду лежал, будто и не вставал ночью. "Неужто привиделось все?" — подумала Ольга, но вспомнив страшные глаза свёкра, затряслась от ужаса. С трудом взяла себя в руки, схватила лопату и бросилась в дом, закрыв за собой дверь на засов.
Когда ребятишки проснулись, то увидели, что дверца в подпол открыта, заглянули, а там мать яму роет. Переглянулись меж собой, старшенькая, Леся, спросила:
— Маменька, ты чего там?
Женщина постаралась принять самый беззаботный вид и ответить так, будто все в порядке вещей:
— Вот, дедушке до весны постельку делаю, он же хозяин в доме, негоже ему, словно псу в сенцах лежать. А вы не стойте, несите ткани отрез из сундука, надо же застелить ему.
Девченки убежали, но следом вернулись, волоча то, что мать просила и старый тулуп.
— Вот, маменька. — протянула Леся. — Это чтобы не мерз дедушка.
— А вы как же? — только и смогла вымолвить растерянная Ольга.
— А мы побегаем, кровь разгоним, мы же молодые. А у деды ноги и раньше плохо ходили, а теперь совсем не ходят.
Вдова застелила яму тулупом, сверху ткань растянула. Отправила девчонок на печку и велела не высовываться, а сама пошла за телом деда. Ох, и тяжел же застывший старик, но все ровно справилась, дотащила, скинула в подпол, спустилась, прикрыла тело сверху краями ткани и присыпала землей. "Все, спи спокойно и по ночам не шуми!" — с чувством прошептала вдова, будто бы покойный мог слышать.
На другую ночь кто-то легонько толкнул в плечо женщину. Та открыла глаза и застыла в изумлении. Прямо перед ней стоял свекор, совсем как живой, даже в глазах искорки.
— Что опять не так? — зашептала Ольга, но старик перебил.
— Тише ты, детей разбудишь. Я вот что подумал, как же вы одни то будете? Не справитесь, помощник нужен.
Вдова непонимающе смотрела на вновь восставшего. А тот продолжал:
— Да не зыркай ты так, не выкопался я, сумел отделить дух от тела. Теперь смогу дом этот беречь и тебе помогать.
— Спасибо, но я справлюсь. — попробовала отказаться Ольга.
— Да где ты справишься? У тебя печка почти потухла, потому и разбудил, иди подкинь дров.
Ольга подскочила, рванула к печи, а там и прям жар еле теплится.
— Да как же это я? — недоумевала вдова, кидая в топку полено за поленом.
— Умаялась за день, вот и уснула крепко, но ты не боись, я за всем присмотрю и толкну, когда надо будет. — сказал так и растворился в воздухе.
По весне пошла Ольга к знахарке совета спросить. Рассказала все без утайки, как деда в подполье похоронила, как дух его за зиму раз шесть будил ее вовремя. Как ребятишки к нормальному игровому детству возвращаться стали. Выслушала ее знахарка и велела тело не перехоранивать, нельзя мёртвых беспокоить. А то придет в дом не добрый помощник, а разгневанный вурдалак, быть тогда беде.
Много лет прошло с тех пор, но люди все ровно помнят, откуда домовые повелись в избах. С того самого Никодима, что обрёл последнее пристанище под своим домом.
