Вообще, его звали Дмитрий. Так, во всяком случае, записано в паспорте: Дмитрий Михайлов. А все наши обращались к нему – Митька. Словно у нас не двадцать первый век, а восьмидесятые годы прошлого.
С Машей он познакомился на производственной практике: по факту, Маша пришла в наш сельскохозяйственный кооператив на практику бухгалтером, Митька был начальником бухучёта.
Была ли она красива? Наверное, нет. Маленькая, с большими тёмными глазами, чёрненькая, очень юркая. Похожая на мышь. И он – огромного роста, медлительный, на широко расставленных ногах, настоящий медведь, как из русской сказки «Маша и медведь». Они были как чёрное и белое, резкий контраст.
Он даже не ухаживал за Машей в принятом смысле слова. Будучи надёжно окованным с матерью, Митька, на взгляд посторонних, просто принимал исключительно человеческое участие в жизни одинокой девушки, всегда с благодарностью, принимавшей людскую помощь.
Ходила она, чуть косолапя, впрочем, как и Митька, просто тот широко шагал, и его косолапую забавную походку было невозможно заметить с первого взгляда. Походка нисколько не портила её, наоборот, придавала некую привлекательность, за которую Маша так крепко полюбилась нашему «медведю» Митьке.
Казалось, никто всерьёз не воспринимал их отношений: на пятнадцать лет младше своего начальника, какие чувства она могла вызвать, кроме снисходительной жалости?
Даже строгая мать всегда позволяла Митьке шефствовать над бедной Машей: свозить в райцентр, показать достопримечательности села, помочь с регулировкой газового котла на кооперативной квартире… И только Маша и Митька, двое в целом мире, знали: это была любовь. Правда, ещё соседки Маши по кооперативной квартирке иногда, крайне редко, сомневались в производственных отношениях странной пары.
Маша принимала рациональную заботу о себе с огромной благодарностью, никогда ничего не просила и тем более не требовала: всегда спонтанное счастье, приходящее в улучённый момент, хватало для первой нежной любви.
Практика закончилась. Но Маша и Митя продолжили встречаться. Пару раз Митя приезжал в институт. Подруги решили, что он её отец. Маша не стала ничего объяснять. Когда любишь, тебе всё равно, что подумают чужие.
На вручение диплома приехала мать Митьки, Людмила Васильевна, резко улыбнулась, словно улыбка предназначалась смягчить её слова: "Ты, неблагодарная, молодая дура. Ищи себе по возрасту женихов. Дмитрий — мой. Уяснила. И никогда не будет твоим".
Спустя пару лет, своим немногочисленным подругам Маша тихо рассказывала о нежном и огромном Мите, всегда почему-то называя его "мой медведь", словно боясь спугнуть или выдать присутствующий в её жизни трепет: «Мой медведь сегодня позвонил». «Мой медведь всегда ругает меня, если я легко оделась, боится, что простужусь». «Хорошо, что Мой медведь приедет, иначе бы я сошла с ума».
Никто из подруг и не пытался уточнить его имя. В её жизни действительно существовало единственное лицо мужского рода. Мой медведь — единственное число, мужской род. Тут всё совпадает. Но как смириться с третьим лицом? За пять лет (дружбы, любви, привязанности, одержимости — ничто из перечисленного не отражало сущности их отношений) Маша научилась отгонять от себя вопросы, на которые знала ответы, но предпочитала не произносить вслух.
Да (или нет?), он никогда не оставит мать, хотя мать вполне могла бы жить одна. Да (здесь может "да" больше чем "нет"), он всегда придёт по первому зову, стоит только попросить.
Вряд ли Маша готова была что-то менять, разве чтобы он оставался на подольше. Она даже купила гигантский диван, который смешно смотрелся в её крошечной квартире-студии.
Разве могла она признаться себе, что в последнее время, когда приезжал Митька, он всё чаще оставался только на одну ночь, по телефону говорили меньше, а то и вообще, мог только прислать глухой "привет", даже не удосужившись спросить "как дела". Единственная радость — редкие приезды Митьки, вкусный ужин при свечах и тёплая пресная ночь, механические движения, а на утро, короткое "пока".
Была у Маши одна слабость — любовные романы со счастливым концом. Она вживалась в героев, чувствовала их жизнь и этим радовала свой день. Иногда плакала, жалея себя или героя. Надежда на простое женское счастье сменилась на отчаяние и переросло в тихое смирение.
Зимой, когда темнело рано, Маша поначалу робко, а потом смелее просила Митьку переехать к ней. К своему "медведю" переехать не могла, там его мать. Митька не удивился такой просьбе. Стал чаще бывать у неё, а под утром, пока она спала, бесшумно выскальзывал из квартиры, запирая её собственным ключом. Зубная щётка и грязные носки в корзине для белья напоминали о его присутствии.
В феврале мать Митьки слегла с чудовищным кашлем, горела грудь и не могла дышать. Так задыхаясь в больнице, Людмила Васильевна ушла из жизни. Впрочем, никого не удивив, таких как она, больных было много. Митька тоже заболел, но перенес болезнь легко.
Маша решила, это судьба. Все эти годы ожидания, наконец, воплотились в случай, от которого зависело её простое женское счастье. "Теперь-то всё будет", — подумала она.
— Почему ты не уедешь к себе, разве тебе не надо на работу…, — спросил однажды утром её "медведь", после того как она приехала к нему с маленьким чемоданом. Маша вечность ждала, а маленький чемодан был всегда готов, лежал под тем гигантским диваном, ожидая своей участи.
Митька спрашивал так, будто знал ответ на этот вопрос. Впрочем, Маша тоже знала ответ.
— Да, ты прав, Мить, мне показалось… Я вдруг представила себе, что ты готов… реализовать один из тех романов, со счастливым концом, что лежат на моей полке…
Двери закрылись. И Маша шагнула в новую жизнь с маленьким чемоданом в руках, с мыслью, что надо заменить замки, а лучше переехать в другой город и поменять номер телефона. Обрубить концы и развеять, так сказать, свою иллюзию.