Через час после полуночи, прячась от беспощадного светила на теневой стороне пыльной и заброшенной на вид, словно реквизит Мосфильма, улицы, сутулясь и то и дело оглядываясь, торопливо шёл мужчина с большим пластиковым пакетом для мусора в руке.
Зловещее солнце слепило ему глаза, выбивало слезу, превращало нежные и трепещущие листья на деревьях и кустах в металлические, с тонким режущим краем лезвия.
Даже невнимательному встречному могло броситься в глаза дикое несоответствие в облике пешехода. На щуплом теле, как на вешалке, болтался размера на два больше шикарный костюм от Армани. Чёрная классическая тройка. Брючины мели тротуар.
Но встречных в этом месте не могло оказаться. Потому что северный город забылся тревожным сном в изнуряющем ожидании конца невесть откуда выскочившей пандемии. И потому что улица, по которой спешил незнакомец, принадлежала ритуальному бизнесу.
Никто из местных уже не скажет, как это случилось. Здесь, рядом с пожарной охраной (теперь частью МЧС), кучковались сталинской постройки, в облупившейся побелке или облицованные более богатыми дельцами тёмными панелями двухэтажные и одноэтажные дома-магазины торговцев последними земными вещами для усопших… С названиями в виде категоричных императивов смерти.
Мужчина нырнул через щель в ограде соседнего больничного городка в спасительную тень парка, но прежде зацепился за торчащую проволоку рукавом. Ткань затрещала и порвалась. Раздалось грассирующее: «Ччёрт!», и мелькающий в пятнах света странный силуэт исчез из поля зрения…
Толик Выготский, в преступном миру Гоша, отдал Богу душу. Или не Богу… Не суть. Его не сломили ни равнодушный устав детдома, ни одеколон, ни клей «Момент», ни жестокие воровские законы. Он поднялся, завоевал авторитет среди бандитов среднего звена. Но недолго щекотал своё тщеславие. Закон подлости – закадычный друг – преподнёс Толяну неожиданный сюрприз. В 23 его скосил ковид-19.
Узкий криминальный круг, учитывая слабость братка к дорогому барахлу и обстоятельство, тряхнул общаком на шикарный итальянский костюм покойному и в знак уважения объявил грант на конкурс для местных мэтров похоронного бизнеса.
Важность событию и накал страстям придавал тот факт, что между солидной и дорогой подготовкой к проводам и собственно погребением располагалась только ширина шоссе - между домом земной тщеты (магазином ритуальных услуг) и домом скорби (местным крематорием). Так что большинство владельцев, хоть и закалённых, но не справившихся с когнитивным диссонансом, вызванным таким фактом, отказались от участия.
За грант поборолись двое. Потерявшая в тяжёлой битве за самоопределение совесть и толерантность Соня Кодряну и жадный Фима по кличке Бенин.
Последнему в молодости довелось поработать хирургом в недолгой социалистической истории этой африканской республики. Оттуда Фима вывез повреждённый на идеях вуду и кровожадной практике прежних жестоких королей мозг. В лечебнице избавился от ярких видений бегающих без голов людей и кур, но острый еврейский ум приобрёл меланхолическую окраску.
Фима заинтересовался бальзамированием, а вскоре всё отцовское наследство вложил в похоронное дело. Его магазин от прочих отличали приметы биографического прошлого: название заведения – Порто Ново и скрытый от посторонних глаз предмет в личном кабинете. Там хозяин с трудом сводил дебет с кредитом в кресле, опиравшемся на четыре человеческих черепа, сработанном из натурального дуба. Потрясший его воображение оригинал находится в музее Абомея.
Соня в конкурсе победила. Она лучше всех понимала умерших и их родственников, мечтавших последней помпой, одним разом, отпустить себе все грехи.
Поэтому самый лучший бальзамирующий состав, маникюр и макияж создавали не травмирующий нервные окончания живых вид… Самый дорогой из возможных абсолютно целый костюм… Самые свежие голландские лилии и ирисы. Неважно, что это всё через несколько часов сгорит в беспощадном пламени газовой печи. На руках останется не обременяющий душу, примиряющий, успокоительный пепел… Соню в городе ценили и платили сторицей.
А Фима при таком раскладе тут же нашёл профит для себя.
Ранним утром упомянутого дня Соня спустилась в магазин, чтобы проверить в последний раз все приготовления к обряду. В отдельном кабинете застыла ледяной глыбой у открытого осквернённого гроба. На шёлковых подушках лежала восковая оболочка с головой и кистями мирно уснувшего молодого человека… Мелькнула безутешная мысль о превосходной работе профессионалов… В белых х/б трусах, выглядевших дороже и весомее того, на что были надеты, и в длинных чёрных, бесполезных носках. Костюм и туфли отсутствовали.
На лице Сони, словно вырезанном из дерева, не дрогнул ни один мускул, только губы ещё больше посерели и в глубоких глазницах вспыхнул адский огонь.
Гроб отправили вовремя. Урну с пеплом никто не востребовал. Гошины подельники пили из-за карантина по своим хатам. Её забрала Соня. Как напоминание о непреложной мести.
Через пять дней в единственной городской синагоге собрались пять человек в тёмных костюмах и ермолках. Жених с раввином подписали два договора, об обручении и брачный. Под хупой молодой человек надел кольцо на тонкий пальчик невесты в присутствии двух свидетелей.
Фима женил сына.
Второй свидетель, давнишний друг семьи и тайный Фимин завистник, сумел-таки заметить на плече роскошного пиджака жениха искусную штопку, уменьшил жалящую самолюбие сумму в тысячу раз и не смог сдержать тихого снисходительного смеха облегчения...
Мир по-прежнему, куда-то пытались катить люди.