Школу все вспоминают по-разному. Большинство – с теплотой. Это понятно: детство, отрочество и юность сами по себе золотое время в жизни человека. При этом воспоминания возникают преимущественно в привязке к самому себе и к собственной личной жизни в те годы. Но поскольку возраст этот связан с учебой, то подспудно, вторым планом вспоминается и организация твоего процесса обучения в целом.
Ракурс воспоминаний у людей разный. Как-то разговаривал на эту тему со своей невесткой и почувствовал, что для нее самым важным аспектом школьной жизни была тогда и остается поныне академическая сторона процесса. Не сомневаюсь, такое отношение позволяло ей добиваться в учебе ощутимых результатов. Однако о школе как об общественном институте она в итоге отзывается, скорее, в негативном ключе, считая, что все главные знания о жизни были приобретены ею позднее.
Я подхожу к оценке школьных лет по-другому. Очевидно сказывается - с одной стороны, вредная, а с другой, полезная черта - личная несерьезность.
Сразу предваряю то, что следует ниже: об организации учебного процесса, об академических результатах и всем таком прочем мне писать не интересно. Тем не менее, на всякий пожарный, прикроюсь полезной ремаркой, что двоечником в школе я никогда не был, а совсем наоборот, учился вполне прилично.
О фигурах учителей также не буду, пусть и по другой причине. В моей школьной жизни, как у любого из вас, было несколько людей, оставивших о себе наилучшие воспоминания и помогших совсем молодому человеку сформировать собственное мировоззрение. Но не хочется говорить о них мимоходом и не в строку, раз я собрался писать про другое.
Другое – это то, что шло местами параллельно, местами переплетаясь с самой формой нашего нахождения в здании с вывеской «Школа №…». Это то, что дополняло живыми красками стереотипное содержание сего нахождения. Это то, что сидит в памяти намного сильнее затверженного на ее уроках закона всемирного тяготения.
Я имею в виду так называемую школьную жизнь. А с ней - куда же без этого - некоторые из наших «игрищ и забав».
Не сказать, чтобы школа совсем не участвовала в непосредственной организации этих «игрищ» и не пыталась направить в рациональное русло кипящую энергию нарождавшихся сил наших молодых организмов. Возвращаясь в памяти к школьным переменам в самых начальных классах, я понимаю, что все эти чинные коллективные игры типа «А мы просо сеяли…» были придуманы не нами. Чтобы не говорить загадками, объясню непосвященным: в игре «А мы просо…» вдоль стен, образующих коридор, выстраиваются две линейки играющих, и под пение немудреной песенки ширину коридора пересекает дружной шеренгой вначале одна, а потом другая команда.
Но юному организму требуется совсем иная интенсивность движения. Вспоминаю впечатления от первого дня преподавательской практики в ленинградской школе. На последних университетских курсах мы проходили языковую практику: с испанским языком - в филфаковских группах студентов на год младше нас, а с французским – в различных средних школах города. В школу я тогда попал впервые после получения собственного среднего образования.
Переступаю порог, и сразу возникает ощущение: именно таким можно представить себе сумасшедший дом, в котором надсматривающий персонал решил коллективно побаловаться чайком, оставив по рассеянности двери открытыми. Где-то на первых же моих шагах по коридору прямо под ноги подкатилась визжащая пара борющихся малышей. Только благодаря малой массе их объединенного схваткой тела мне удалось устоять на своих тогда еще крепких и достаточно спортивных ногах. И еще этот шум, громкий, вибрирующий и стойкий шум перемены! Подумалось: как же изменилась школа с наших времен! Но потом другая мысль: а может быть, она такой же была и в наше время, но мы просто этого не замечали?
Вспомнил, как у нас где-то в классе шестом одной из любимых забав на перемене было бросить на пол монетку достоинством в 1 (одну) копейку, которая и тогда практически ничего не стоила, а потом группой из 5-8 юных атлетов отчаянно сражаться за обладание ею. Какая живописная куча-мала образовывалась! Мечта художника!
С ростом индивидуального интеллектуального ресурса трансформировались и наши забавы. Очень полезными оказались знания, внедренные в наши головы на уроках физики. Как-то мы измерили скорость распространения слуха в школьном коллективе. Во время перемены, у одного торцевого окна коридора запускается сенсационная новость об отмене завтрашних занятий из-за дезинфекции здания, засекается стартовое время, мы переходим в другой конец коридора и – вуаля – через какое-то время нам уже кто-то сообщает радостную весть. А дальше – как учили: метры коридора на минуты ожидания… Понимаю ваше желание узнать полезные конкретные цифры, но увы, отсек моей памяти, отвечающий за точные величины, не настолько силен.
Приедавшаяся порой рутина школьных занятий разбавлялась для нас с закадычным другом Геной Моисеевым нешуточными соревнованиями. Например, возникал между нами спор, кто дольше продержится без воздуха. В ходе соперничества возрастала тренированность, рекорд постепенно рос, и мне хорошо понятны чувства учителя, плавное повествование которого на привычную тему вдруг внезапно прерывается дикими вдохами-выдохами индивидуума, только что «вынырнувшего» после пары с половиной-трех минут «погружения».
Иногда на каком-нибудь скучном уроке доставались географические карты, и звучало: «А не скажешь ли, дружок Гена, где находится городок N?». Благодаря таким экзерсисам оба любознательных оболтуса прилично насобачились в географии незначительного и незаметного. Труднее оценить, насколько хорошо мы ориентировались во всем остальном, что считалось общеизвестным по умолчанию.
Кстати, подобной нескучной жизни способствовало географическое же, по сути, обстоятельство: наша парта была последней в ряду. В том, который расположен вдоль окон класса. А поскольку я всегда занимал место непосредственно у окна, получалось так, что я сидел в самом углу помещения.
В связи с этим во время диктантов наш класс представлял собой весьма забавную картину. Отмечу, что природа не слишком расстаралась, чтобы наделить меня полезными в жизни талантами. Однако природную, стихийную грамотность ей отчего-то заблагорассудилось мне дать .
И вот, идет диктант, учитель только что прочитал очередное предложение – и весь класс, как один человек, направляет свой взор в мой угол. А я выбрасываю на руке один, два или три пальца. Информация считана, и люди начинают, кто во что горазд, расставлять указанное мной количество запятых внутри прозвучавшего предложения.
Это очень похоже на то, что рассказывал на данную тему Корней Иванович Чуковский. В школьные годы он также слыл грамотеем. Пытливые ребячьи умы изобрели нечто вроде простого телеграфа. Они протянули под партами веревку, которую каждый школяр привязал к ноге. Юный Чукоша (а на самом деле, Коля Корнейчуков) дергал эту веревку каждый раз, когда в ходе письма возникала необходимость в запятой. Изобретатели не учли одного: темп письма у всех был разный. Чуковский утверждал, что некоторые его соученики вставляли запятые в середине слов.
За математику в нашем классе отвечал другой человек. На контрольных уже он на пальцах показывал правильные ответы для решаемых нами арифметических примеров. Правда, сидел он в середине помещения, и вся картина не выглядела столь комичной.
Где-то еще классе в четвертом мне стало понятно, что должности типа председателя совета пионерского отряда, старосты и пр. – никакая не награда для человека, а вредная обуза. Я предложил восприимчивым к новому коллегам по учебе избирать «хороших» ребят на должности ответственного за полив цветов, санитара и т.п.: все равно, у классной руководительниц ы хватало обязанностей для каждого. А вот «плохих» сотоварищей нам удавалось в течение двух-трех лет избирать на упомянутые выше «громкие» посты.
В пятом классе я, что называется, «конкретно попал». Меня назначили знаменосцем дружины. Выросшему среди дворовой шпаны, мне было совершенно ясно, каким едким насмешкам я буду подвергнут со стороны своих товарищей по дому и по двору в этой позорной, как мы считали, роли.
Моральных сил отстоять перед администрацией и общественной (пионерской) организацией свой суверенитет, настоянный на скрепах родного двора, у меня просто-напросто не хватило. Пришлось испить свою чашу. Пролив втихаря, от бессилия, пару слезинок, я честно пронес знамя на каком-то городском мероприятии, сопровождаемом горнами и барабанами. Пронес его как положено, держа локоть левой руки параллельно полу, сделал это не кое-как: нести, так нести. Но сам для себя взял у школы доступный мне моральный реванш: обулся на торжество в валенки. При этом специально выбрал старые, подшитые.
С высоты прожитых лет я смотрю на тогдашние дела и не перестаю удивляться: интуитивно я уже в то время ощущал удушающий формализм навязываемой ребенку идеологической смирительной рубашки и все равно всем сознанием своим стремился следовать по этому пути, видя перед собой воспетые литературой и кино образы настоящего человека. Настоящего – значит, безвариантно, человека-коммуниста.
ДО НАСТУПЛЕНИЯ 2030 ГОДА ОСТАЕТСЯ 2756 ДНЕЙ (ПОЧЕМУ Я ВЕДУ ЭТОТ ОТСЧЕТ, СМ. В "ЧЕГО НАМ НЕ ХВАТАЛО ДЛЯ РЫВКА?")
