Hamlet: "There are more things in heaven and earth, Horatio, Than are dreamt of in your philosophy".
Перевод: "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам".
К утру стало совсем зябко и тоскливо. Сгустившиеся к рассвету сумерки вытягивали остатки тепла из его совсем не богатырского тела. Серега с отвращением посмотрел на белую пластмассу стаканчика. Пить не хотелось. Жутко болела голова. Хотелось курить. Но сигарет не было, он это знал, ведь сам разломил последнюю на три части и каждую мусолил пока огонек не обжигал губу. А потом смел остатки табака в лист блокнота и вдохнул одной затяжкой.
И вдруг ему показалось что в пачке было две сигареты, одну он скурил, а вторая выпала и закатилась под ноги. Став на колени, он ощупал все у себя под ногами. Ну конечно же там ничего не было. Сергей выругался и с досады стукнув кулаком по камням стенки взгромоздился на свой «трон».
Ну ничего. Скоро утро. Недолго осталось.
Захотелось вдруг вспомнить что ни будь доброе и светлое. То, что как огонек разгонит предрассветные сумерки. Он всегда ненавидел предрассветные часы, ещё с того времени как под утро захрипел на полатях и отошел в мир иной дед. До сих пор в ушах стоял бабулин безысходный плач.
Бабуля, бабушка, бабаня – вот оно, самое светлое что было в его жизни. С малых лет он жил в ее доме. Нет, отец и мать у него конечно же были. И любили его, и даже баловали, в перерывах между ударными стройками-командировками очередной пятилетки. Но вот первые шаги он сделал в бабулином доме. И в первый класс пошел в деревенскую школу, гордо шагая между бабушкой и дедом.
Вдруг вспомнилось как он раньше любил утро. Как они с дедом еще до свету крались через сени стараясь не разбудить чуткую бабулю. Как вооружившись удочками, прихватив заботливо подготовленную ею с вечера корзину с «харчами», спешили на встречу солнцу, к сонной реке.
Как шли через утренний туман росного луга, не обращая внимания на мокрые штаны и сандалии. Главное было успеть до восхода забросить снасти. А зоря уже не на шутку разгоралась, заливая серебро луговой росы своим розовым перламутром.
- Поспешай Серёня, поспешай внучок, заспались мы с тобой сёдня. – Ворчал дед. – Так не то что чебаков, а и головастиков не увидим.
- Поспешаю дедуня, только ноги у меня маленькие, за твоими не поспевают.
- Ааа, язви тя в душу, точно не поспеем. Садись! – Дед подставлял свою широкую спину. – Только не ерзай тама, а то опять радикулит расшавелишь.
Боже, как же хорошо и уютно было на этой родной спине. Как далеко окрест было видно. И речку, и заветную ветлу и даже краешек солнца. И казалась эта спина такой надежной и теплой, как каменная печка.
Потом была рыбалка, молоко с хлебом из бабулиной корзины и заботливо завернутый в газету, для него, маленький мятный пряник - неслыханное лакомство для деревни. Потом было гордое возвращение домой. С карасями на кукане из ивовых прутьев.
Дед - это молоток и гвозди. Дед - это кузнечный горн. Дед – это первый сенокос и первый опыт рубки дров. Дед – это огромный микрокосм деревенского, мужского быта. Дед – это человек который знал и умел всё!
И вдруг его в одночасье не стало. Нет. Если бы он долго болел, был слаб или еще что, наверняка было бы не так больно и пусто. А он отошел внезапно, под утро. Был и вдруг его не стало. Врач потом сказал, что во всем виноват осколок снаряда, с войны сидевший у него под сердцем. Почему он зашевелился и решил упереться острым краем в большое и доброе дедово сердце, никто не знает.
Его уход Сергей переживал тяжело. В нем бушевал детский эгоизм. Как он посмел его бросить одного?! Как посмел оставить?! Он не мог простить деду его уход. Ему было больно и одиноко. Одно время он его даже возненавидел. Но Сергей все держал в себе, только стал замкнут и агрессивен. Никто ничего не мог понять. Одна бабуля догадалась. Бабуля. Бабуля и старый деревенский священник отец Василий. Они его вернули к жизни, они вернули ему деда, открыв новый, до этого не изведанный мир.
В пятом классе его родители наконец осели в родном городе и забрали его из деревни. От бабули раз в месяц приходили письма, теплые и ласковые, полные любви. С оказией она передавала в город его любимые булочки и «оладушки».
Город его не принял, и он отчаянно скучал по своей деревне, по заливным лугам, по осинам, березам и зырянкам. Летом он рвался в деревню что бы уткнуться лицом в родные ладони и спрятаться от всех невзгод этого мира. Он рвался туда, где его беззаветно любили просто за то, что он есть на этом свете.
Он взрослел. Взрослел и не заметил сам как с возрастом его стала раздражать бабулина ласка, все эти «голубки – птенчики – зайчата». Он уже взрослый. Почти мужчина. Все это не уместно. После восьмого класса он не поехал на лето в деревню, а остался в городе, работать на овощной базе. Надо было подзаработать денег на мопед. Правда в конце августа на неделю к бабушке вырвался и даже привез ей подарок – шерстяной платок, чем её не сказано обрадовал. А после девятого класса не вырвался совсем. И потом тоже. Но письма и гостинцы от бабули по-прежнему регулярно приходили, правда его они уже так как в детстве не радовали.
Последняя их встреча до сих пор стояла в его глазах острым, немым укором. Сергей приехал в деревню внезапно. Среди всех хлопот перед отъездом случился более-менее свободный день, а накануне он серьезно поругался с матерью, да еще парни рассказали, что его Светку видели с Сашкой. И от всех обид решил Серега поехать к бабуле. К ее рукам. Спокойным и ласковым.
Он приехал внезапно, без предупреждения. Зашел в родной двор и поразился как покосились без твердой руки забор и калитка, как скрипит крыльцо и это был первый укор совести. Прошел в горницу. В деревне дверей не запирают. Бабули дома не было. Видать вышла куда-то. На столе он увидел на своем платке бережно разложенные детские рисунки и самодельные открытки, «каляки-маляки», которые он дарил на праздники бабуле и деду. Рядом его первая школьная тетрадь, фотографии. Сверху бабулины очки с очень толстыми стеклами. Нет. Бабуля его не ждала. Просто это все постоянно лежало у нее на столе. Ему стало стыдно. Стыдно и больно. Это был не укор совести, это был удар. Потихоньку, крадучись, словно боясь, что бабуля узнает о «разоблачении» ее тайны он вышел из избы и присел на лавочку. Давясь слезами попытался успокоить вырывающееся из груди сердце.
Незаметно задремал. Проснулся от того, что кто-то нежно гладил его по стриженой макушке.
- Сергунок, птенчик мой, зайчонок. Приехал-таки, голубок. – Приговаривала бабуля. – А что ж не в избе-то, чай не заперто?
- Да с дороги разморило. Присел отдохнуть, да не заметил, как задремал.
- Ну посиди, отдохни, касатик, я сейчас на стол соберу. - Бабуля проворно шмыгнула в избу.
Сергей зашел минут через пять, со стола уже все было убрано. Появились чашки, чайник и нехитрая деревенская еда.
- Извини внучок ни ждала – ни гадала. Оладушки с булочками быстро не состряпаешь, тесто не подойдет, может до завтра останешься? Тогда успею.
- Да нет бабуля, мне вечером в город надо вернутся. Хлопот сейчас много.
- Да знаю я. И так тебе спасибо. Не чаяла что вообще свидимся. – Печально произнесла вдруг погрустневшая бабуля.
До вечера они просидели за столом. Вспоминали. Возвращались в счастливое прошлое. Не касались настоящего. И не загадывали о будущем. И такой это был теплый и ласковый вечер!
Сергей вдруг поймал себя на мысли что сидит и улыбается во все свои тридцать два зуба, как юродивый на паперти. Даже все нешуточные перипетии сегодняшнего дня отошли куда-то в сторону и на сердце стало тепло и вольготно.
Бабуля. Вечером, провожая его до околицы, бабуля вдруг завернула к старой деревенской церкви.
- Зайдем Сережа.
Зашли. Молча постояли. Вдруг посерьезневшая бабушка перекрестила его и сказала:
- Ничего не бойся, будь смелым, будь собой. Коль придёт беда – встречай гордо. Не кланяйся. И помни с тобой моя любовь, с тобой моя молитва. Ну, Бог с тобой. Ступай внучок, ступай мой зайчонок ласковый. Только не оглядывайся, молодым на старость оглядываться не след.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Продолжение