В лесах, то беляки, то красняки , то погорельские и другие банды...
Встречины.
Окрылённый, наполненный восторгом, с горящими глазами, Николай спешил на огонёк в доме родителей его отца.
Вспоминая их облик, он предвкушал встречу с бабонькой Настасьей и батенькой Петром Леоновичем.
Бабонька была всегда весёлой, с умными, хотя и не без хитрости, чёрными цыганскими глазами. Он вспомнил, как ещё не женатым парнем с братьями и бабонькой, ставили сено на своём покосе. Она была на стогу и принимала навильники сена от своих внуков.
— Помилуй, бабонька — взмолился Кузьма — дай нам передых, уморила нас молодых, да немощных— смеясь, говорил он.
— Да - да, бабонька — вторил ему ещё один двоюродный брат, Николай Данилыч — дай продыху бабонька, не поспеваем мы за тобой.
А она знай себе, подхватывает граблями сено с навильника, да ловко так его под ножку мнёт, он и лежит как тут и был. А она грабли уж наготове держит, чтобы другой навильник подхватить и подмять. Подбегают внуки к стогу с разных сторон, она вертится вокруг шеста, как волчок и всюду поспевает, да ещё и подбадривает:
— Давай-ка, милок поживей, да подбрось посильней.
— Да куды ж, ещё живее-то, бабонька, и так уж сам вот-вот за вилами на стог улечу — отвечает внук.
— А я уж и до верху скоро не доброшу, все силы на исходе — жалуется другой.
А она словно и не слышит их уговоров.
—- Поспешать надо, поспешать! Опосля отдых будет. Не ровен час, как тучка налетит и все труды насмарку. — подбадривает, да убеждает внуков бабонька.
— Давайте, давайте милые, давайте с новой силой. Человек завсегда про запас силушку ещё имеет, а уж как все силы будут на исходе, так и падём наземь, все разом отдыхать. Я ж тоже не каменна, тоже отдыха хочу.
А сама раскраснеется, глаза, что уголья горят, платок на бок собьётся, обнажит чёрные, с редкой проседью, волнистые волосы. А грабли только мелькают в её жилистых, сильных руках. А уж как стог завершит, так и поскачет на нём, и потопает от души, и уж только тогда ветреницы уложит одна на другую крест- накрест. А потом окинет цепким взглядом, всё ли правильно сделала и, убедившись, что всё хорошо, скажет:
— Ну, вот и всё! Пущай себе стоит благословясь. А меня кто примет?
А внуки кинутся к стогу, любой готов бабоньку Настасью со стога поймать. Она и прыгает, не раздумывая, кто-нибудь да словит. — вспоминал Николай подходя к дому.
Уверенно, но с трепетом в сердце, распахнул он дверь, в лицо ударило домашнее тепло с ароматом печёной сдобы.
— Благословенного вам утречка, мои родненькие — раскрыв руки для объятий, весело произнес он.
— Микола! Слава Те, Господи, оклемался, встал — всплеснула руками бабонька Настасья и кинулась к внуку.
Николай обхватил щупленькое тело своей бабоньки, прижал её к груди. Исхудала бабонька, даже ростом ниже стала, что дитю восьмилетнее. Совсем седые волосы из- под платка выглядывают, а кожа, на лице и руках, сморщилась и потемнела. Только глаза остались такими же ясными, живыми, с лукавым цыганским прищуром.
— Исхудал-то как, соколик мой ясный, Миколушка — припадая к груди внука, причитала бабонька.
В это время завозился на печи Пётр Леонович, закряхтел.
— Батенька, слазь с печи. Внук домой вернулся — так же весело сказал Николай, ласково поглаживая худенькую спинку Настасье Михайловны.
—Дык я щас, я живо! — отвечал Пётр Леонович, медленно спускаясь с печи.
— Миколушка, садись за стол, взвар шиповниковый, да с медком, да с каральками на сметане, ты очень любил в детстве, будешь? Пшённа каша есть, простокиша свежая.
— Взвар шиповниковый, никто такой не готовит, ох и наскучался я по нему! — сообщил Николай, усаживаясь на лавку.
Шиповниковый взвар Анастасия Михайловна готовила отменный, внуки это знали и часто бегали к бабоньки его испить.
Каждую весну копала она корешки шиповника, сушила. А когда шиповник зацветал, то розовые лепестки собирала. Шиповника в ту пору много было, ягоды на зиму вёдрами заготавливали.
Насыпет бабонька сушёных ягод в глиняный горшочек, зальёт их кипятком, чтобы только плоды скрыть, да в лёгкий печной дух на ночь поставит. А вот корни бабонька заливала ключевой, холодной водой и, тоже в печь, только горячую, ставила да на всю ночь. Печь остывает и, корни остывают и настаиваются.
А вот утром, она запаривает розовые лепестки, а как они остынут, так и лепестки, и плоды, и корни вместе в один горшок сольёт, воды добавит и в печь поставит, чтобы они все вместе пропарились. Вот шиповниковый взвар и готов. Теперь только отцедить, добавить мёда и можно разливать по кружкам.
— Я, бабонька, всё буду, ожил я! Теперь я всё буду! — рассмеялся Николай.
— Ожил, говоришь? Дело доброе! Всё ладом, значит. А то мы уж горевать взялись, кабы чего неладного не случилось. А то вон Акулина в паморках, язви её-то — выругался Пётр Леонович.
—- А что с ней?— поинтересовался Николай..
— Да ведь как тут сказать-то? Молится она по всему дню, порой и спит на полу под иконами. Ест тока хлеб квасной ржаной, да ключевой водой припиват. За грехи свои истязат себя. Уж второй год пошёл, как истязат.
— Это ж, за какие такие грехи она над собой измывается? — удивился Николай, поднося ко рту чашку с напитком шиповника.
— Хто его знат-то. Тока самой Акулине и известны, нам не ведомы. Михайло что-то прознал, да отходил её плёткой. Нам не сказывал. Опосля всего Акулина даже отлёживаться не стала. Бывало приду, а она под образами молится, а рубахи на спине наскрозь мокрые от сукровицы. Ну, думали, вот заживут раны, так и образумится баба, да всё ладом будет. Ан нет, что дале, то хлеще. Уж и одёжу себе справила чёрну, чисто монашка. Под образами на коленях стоит весь день, а если Пелагея с Аграфеной на постель с вечера не уложат, так и всенощное моление отведёт. В баню тож они её силком водят, сама не пойдёт. Язви её-то.
А тут как-то зашёл к Михайло, Аграфена дома была, вот мы и разговорились промеж троих. Аграфена-то во всяком разговоре про вас поминат, про тебя, да про двойняшек, ну и обмолвилась. Акулина сидела за столом, хлеб щепала по махонькому кусочку, да в рот ложила, водой запивала.
А как про вас- то услышала, так замерла, а потом проронила, мол, Микола у порога, а двойняшкам свечи за упокой в церкви ставить надо. И опять смолкла. Ну, вот до сих пор и молчит, боле ничего не сказыват. Аграфена уж и так к ней и этак, мол, скажи, где схоронены, а она будто и не слышит её.
— Миколка, ты каральки-то кушай, взвар пей с мёдом, пей, а разговоров всех не переговоришь.— угощала внука Анастасия Михайловна.
— Ну, батенька, ты про себя, про свою-то жизнь расскажи, как вы тут без меня с бабонькой выживали ?
— Это верно сказано, что выживали. Кабы не Пелагея Петровна, худо, ой худо бы нам всем пришлось. Огонь, она у нас. В руках всё горит! А уж до чё разумна, так, пожалуй, царски советники ей в подмётки не годятся. Не токмо за свою семью, а ведь родела за всех и каждого, кто в беде оказывался.
Совсем чужих людей, с другого краю приютила, всем заделье нашла, чтобы как-то прокормиться, да выжить. А уж про нас – то и вовсе не забывала. Мы уж сами ни пахать, ни веять, никуда не годны. А она нам коней приписала, землю чтобы не забрали. Сама на ней управляться, и хлеб сеет, и горох, и гречку. Так что, не голодуем мы. Опять жа мёд свой. Шишлюсь пока вокруг колодок. Всё хошь какой-то от меня прок. Без мёда внуки не бывают — гордо заявил Пётр Леонович.
— А я на Западе видовал домики, в коих там пчёл держат, так они на собачьи будки схожи! Пчела там мучается бедная. Не удобно ей там, а куда ж денешься? Вот мучается, да живёт — сообщил Николай.
— Вот чё есть, надо ж. А для чё они их в будках-то держат?— спросил батенька.
— Всё ради мёда. Ты то вот, сколь раз за лето в колодку заглядываешь?
—- Ну, так к осени ближе. Как весной дно почищу, боле не суюсь. Ежли всё хорошо, так они и не шумят и не роятся, дык чё туда лазить-то.
— А там каждую неделю их беспокоят. В улье неудобно, вот они и роятся, так пчеловоду надо следить, чтобы новая матка не появилась и семью не ослабила. Мёд качают несколько раз за лето. Пчела злая, беспокойная.Ядовитым дымом её травят, чтобы обезволила.
—Батюшки мои, это чёже они так измываются над труженицей-то?
— А больше мёда и денег получат больше, всё ради наживы! Я у одного немецкого пчеловода месяц жил, насмотрелся. Там пчела сама как вздумается, соты не тянет. Ей рамки ставят. Вот в них она соты делает и мёд туда носит, а как рамка мёдом заполнится, так пчеловод её и забирает, а другую ставит. А эти рамки потом на медогонке крутят, мёд выбивают, потом опять ставят.
— А воск-то отрезают от рамок?
— В том и дело, что нет! В готовые соты пчела только мёд носит. Ей соты оттягивать не надо. Там некоторые рамки уж с тёмным воском, а их опять ставят пчелам.
— Так ведь хворь всякая в старом воске может развестись, плесень. Нет, мёд надо только со свежего воска брать. Он тогда пользительный.А так и пчела хворая и мёд больной.
—Пчела больная, это верно. Без муравьиной кислоты улья не держат. Клещей он из пчёл выгоняет.
— А пошто там клещи-то в пчеле?
— Это у нас в колодке им свобода и если клещ заведётся, он падает вниз колодки, а уж вверх и не подымется. А там он, если и падает, так дно рядом, улья тесные, он опять на пчелу и садится. Болезней всяких много в улье. Лечат их так, как мы даже лошадей не лечим.
— Ты гляди, чё есть-то? Вот каки дела, да-а. Отродясь не придумал бы, что пчёл можно в собачьих будках держать. Другой народ, другие и порядки. Жестоки порядки. Долго пчела так не проживёт, ну можать лет сто, сто пятьдесят, и выродится. Али переродится в каку-нибудь другу букашку. Мне пришлося в тайге человека встретить, он в тесной землянке жил, так от медведя ничем не отличить. Сгорбился, волосьями зарос. Одичал. Так и пчела вся исказится и совсем мёд носить не будет. Больная- то она много не наработает.
— А твоё здоровье, как батенька ? — уплетая мягкий сливочный калачик, спросил Николай.
— А како тут здоровье, коли уж девять десятков отживаю? Уж и на погоду, хошь на плохую, хош на хорошу, всё одно кости ломит. Вот и прогреваюсь на печи. Встану, расхожусь, вроде, как и ладом всё, да в бане прогреюсь и опять вроде всё ладно. Так и живу.
— Бабонька, как здоровье-то?
— Ох, Миколушка, мне на печи не с руки валяться, нет. Коли я на печи лежать буду, кто ж эту печь топить-то станет? Так и околеем оба. А печь-то затопишь и торопишься, пока она горит, так поспеть каку похлёбку приготовить, а то выть-то не спрашиват сготовилось чё покушать али нет. Как желудок запросит, так и корми его — присев против внука, весело рассказывала Настасья Михайловна.
Кому-кому, а Николаю это хорошо известно, его желудок последний год уж и не просил ничего. А два года покоя не давал. Хоть крошку какую, да проглотить нужно было.
—- Миколушка, да, чё это ты про нас-то, ты про себя расскажи, как это ты целый десяток лет на чужбине жил? Не ладная видать жизнь –то была, коли исхудал так.
— Да уж чё об том говорить, Слава Богу, пережил всё. Теперь будем жить! Будем навёрстовать упущенные годы. Скучал по дому, по вам, теперь скучать будет не по кому, да и некогда. Молодец Пелагея, да всё одно погляжу, работа-то ждала меня — засмеялся Николай и встал из-за стола.
— Повидался, да домой пора, а то хватятся и чего доброго, искать кинутся. Теперь уж, Слава Богу, каждый день видеться будем.
Он попрощался и вышел на улицу. Солнце и его лучи сверкали в утренней росе на весенней травке. Весело кружили над его головой, стайки птиц, то воробьиные, то стайки синичек.
За воротами, вдоль ограды, жадно щипали сочную траву коровы. Нетерпеливо блеяли овцы, их ещё не прогнали на пастбище. Зато кони дружным табуном, как горох рассыпались на солнечном склоне горы. Свежий, утренний ветерок, был наполнен смешанным ароматом цветущей черёмухи, древесного печного дыма, да испечёного хлеба.
Проснулось село и, закипела обычная деревенская жизнь. Всюду слышатся голоса, то мужик выругается на строптивого коня, то мать прикрикнет на нерадивого сынка, то собака залает, то корова замычит, откликаясь своему телёночку, то щебет птиц, то всплеск воды и всё такое родное и близкое.
У Николая сладко защемило сердце. Восторженное чувство любви к родным местам к родному краю, вспыхнуло в груди. Окрылённый вдохновением своей свободы, он готов был объять весь мир!
Когда Николай вошёл в дом, Пелагея вынимала хлеб из печи. В доме стоял густой аромат свежеиспечённого хлеба.
— Проветрился. Садись за стол, все уже откушали, да по делам разбежались. Тебя накормлю, так тоже за дело примусь. Сёдня к тяте поеду, надобно согласовать в воскресенье в Бийск или в Барнаул на базар ехать, Хотя Барнаул от пожара, до сих пор не отстроился, но вот торговля там все же бойчей идёт, чем в Бийске. Думали, что базар в Новониколаевске основным будет, но по привычке что ли, все так и едут в Барнаул.
Мы по-первости в Бийск стали ездить, то гречу, то лапшу, то пшено да горох на продажу вывозили. Теперь вот опять возим в Барнаул и сало, и мёд, и картошку. Всё же в Барнауле лучше разбирают. По одному-то не ездим, не то время. Собираемся артелью и тогда все разом едем — рассказывала она, накрывая стол.
Николай снял картуз, уложил на полке, повесил пиджак
— В Новониколаевск тоже ездили, пока чехи не появились. Как появились, железную дорогу заняли, мы уж и не ездили больше.
Они ведь, чехи эти, все наши лавки разграбили. Всё начисто выгребли, до самой мелочи, ни одной булавки не оставили. Ну, я и отступилась от лавок. А для чё товар завозить, если грабят. Вот и развожу по сёлам товар, который закажут. Сейчас удобно стало за товаром ездить, хоть в Новониколаевск, хоть в Омск. Едим с тятей поездом. Берём на складах что надо, а Гриня с Ильёй в Большаречке нас встречают, загружаются и, в Гордеевку везём к тяте. У него весь товар дома.
Только это скоро закончится, новая власть свои магазины строит. А мы с базара будем жить. Зимой мясо, сало, масло и постно и сливочно, мёд, всё это по городам хорошо разбирают. Живы будем, Микола, не умрём — улыбаясь, заключила она.
Николай слушал и улыбался.
— Как же хорошо дома! Пелагея такая дельная, всё про всё знает — думал он, слушая жену.
Пелагея накрыла на стол, усадила мужа, сама села рядом.
— А что там, у бати с Акулиной, произошло? Батенька сказывал, будто он её плетью отстегал — спросил Николай.
В роду Скударновых были случаи, когда муж мог, даже и руку поднять. Но это всеми осуждалось. Родители мужа принимали такой факт, как собственную обиду, ведь это они сосватали сыну невесту, значит она самая лучшая во всём крае. А уж так наказать, как наказал Михаил Акулину, причина должна быть очень серьёзной.
— Волей занялась Акулина. Народ сказывал, будто к какой роженице поедет баушничать, так с её мужиком и сваляется. Ну, вот за это и наказал Михайло Петрович свою жену.
— Может оговор всё?
—Да кто ж его знает. Но нет дыма без огня. Он и сам не рад, что так наказал, что она в блаженство пала. Да и мамаша его ругает, говорит, что знал, кого брал, мол, для татар это не грех вовсе. В её народе больше уважают ту женщину, которую русский мужик пожелает. Чем больше желающих, тем она почётней в роду. Вот и попустилась Акулина. Красота-то она для испытания даётся. Искушение это и для мужиков и для баб.
Бывало, в детстве скажу Старабабоньке, что красавицей стать хочу, а она мне, что красота несчастными девушек делает, лучше счастливой быть, чем красивой. Тогда я этого не понимала.
— Ты сейчас к Петру Семёнычу едешь?
— Да, к родителям.
— Поклон от меня родителям твоим и всем родным. Семён- то чем занимается? Он где живёт теперь, так же в Барнауле?
— Убили Семёны. Банда коней забирала, со двора уводили всех, коих видели. А он и спрятал своего Буланчика под мостом в кустах, и сам там же схоронился. Бандиты лошадей через мост погнали, а его жеребец возьми да заржи. Ну и один из бандитов сразу нырнул под мост, глядит, а Семён коня удерживает. Он его пристрелил, а коня забрал.
Гордеевские многие всё это видели, и как банда скрылась, тятеньке сообщили. Маменька корит себя, что когда он на войне был, то по всем ночам за него молилась, а тут, попустилась и, потеряла сына.
— А Павел как?
—Да жив-здоров, в Хайрюзовке так и живут. С лавкой мне помогал. Теперь с заказами помогает.
У Апроси тоже муж на фронте погиб. Мы горевали, что без мужа с двумя детьми, да с одним глазом, ей труднее всех жить будет. А она вот замуж вышла за Чернова и уж дочку родила. Живут душа в душу. Она у него спросила, почему он её с одним глазом, да двумя сынами замуж взял, когда вокруг молодых красивых барышень полно. А знаешь, что он ей сказал?
— Что?
— А то, что поэтому и взял. Повидал, я говорит, многое, такой матери, да ладных сынов не встречал. Ещё дети, а с усердием, да по - хозяйски и дом содержат, и хлев, и на покосе один за двух работает, и на полях, как зрелые мужики. Увидел их в поле, залюбовался. А увидел , как ты с ними мило управляешься, ни окрика, ни упрёка, так диву дался, сам себе не верил. Я просто не знал, что такие женщины могут быть. Кроткая, разумная, с жалеющим сердцем. Я и мечтать не мог о такой жене.
—Значит и сам он человек хороший, коли сумел разглядеть в Апросе, её добрую, женскую душу. Вот тебе и счастье.
— Ох. А как его отговаривали! Мать его ему говорит, мол . сынок, один ведь глазынек, чё случись, он погаснет и со слепой жить придётся. А он ей сказал, что хоть со слепой, да с Апросей. Вот и возьми его.
Ну Максим, брат младшенький, помнишь? Уж жених, да всё никак невесту не выберет.
— Помню, как же, а Маняша наша, где она?
— Да всё по экспедициям. Замуж вышла за фронтовика. На фронте с ним и познакомилась. В бою ранен был, его и привезли к ним в госпиталь. Там руку отняли. Без руки он, но увлечён наукой. Вот они вместе по экспедициям и катаются.
Детей правда нет и не будет из-за ранения. А так всё у них хорошо. В Гордеевке гостили, сюда приезжали. Он Илью искал. Воевали они вместе. У нас побывали, погостили у Ильи, да и уехали.
— А Илья –то как?
— Да свидитесь, сам и спросишь, как. Он с фронта нелюдимым пришёл. Возле Натальи и сидит, хозяйством занимается. Мне в помощи ни разу не отказал, ну и я чем могу им помогаю. По морозу мясо и кожи с его скота, отвозила в город. Кожевенный заработал. Кожи принимают, слава Богу. Дай Бог всё наладится. А пока и налоги тяжёлые и грабители ещё по лесам скрываются. Как Барнаул сгорел, так бандитов в лесах много стало. Кто-то в красняки, кто-то в беляки подался, а кто-то в другие банды. Грабили, убивали. Народу много сгубили, поредела и Гордеевка и Новоеловка. Кого на фронте не убили, так дома сгубили.
Ну, ты ешь, ешь. А я к тяти поеду. Девчонки к Аксиньи уехали, она ещё огород не досадила, так помогать отправились.
Николай поел зелёных щей со сметаной и ржаным хлебом, запил молоком и отправился на скотный двор.
Он осмотрел все помещения, в последнюю очередь зашёл в свою мастерскую. Сердце ёкнуло, он уж и не надеялся увидеть в ней свои изделия, но каково же было его удивление, когда он увидел, что все его инструменты лежали и висели по своим местам, целы и невредимы. На полках расставлены его ранние деревянные машинки. Стояли детские люльки, даже висели его резные зыбки. Он смотрел и вспоминал, для кого и когда их мастерил.
Но не только его изделия были там, а и ещё чьи-то!
—Кто же это так искусно владеет этим мастерством, Гриня? У кого же он перенял это ремесло? Или кто-то другой так режет?
Он взял в руки вырезанную из дерева тройку коней с каретой. Работа красивая, тонкая, но не законченная.
— В карете кто-то должен находиться, скажем жених и невеста. Или мастер что-то другое задумал?
Он повертел поделку в руках и почувствовал, как самому захотелось засучить рукава и приступить к любимому делу, которое подарило ему жизнь в плену.
Годы плена, то и дело всплывали в памяти. Вспомнил и про столярный цех в плену.
— А ведь столярный цех и здесь сделать можно! Приедет Пелагея, про столярный цех расскажу, может, что дельное присоветует.
Слух о том, что Николай встал на ноги, быстро облетел село и, потянулись в его дом родственники, как дальние, так и ближние.
Первым, на своей деревянной ноге, приковылял Сафрон. Как только он распахнул дверь, Николай тут же подскочил к брату. Оба высокие, оба широкоплечие, оба были под смертельными пулями на полях войны и, оба глубоко пострадали от неё, Сафрон лишился ноги, а Николай десяти дет жизни.
Обнявшись, они склонили головы друг другу на плечи и стояли моча, не проронив ни слова.
О чём думали в это время братья, что было в их душе?
Как крепились их мужские сердца, чтобы не расплакаться? Это известно только им двоим, пережившим как им тогда казалось, в свои молодые годы горькие и страшные времена. Они ещё не знали, что впереди их ждут не простые испытания.
— Спасибо тебе братка. Спасибо, что выжил и вернулся! Спасибо родной! — Сафрон похлопал Николая по плечу
— Проходи брат, Садись за стол. Пелагеи нет дома, ребята кто где, у них свои дела. А я вот один пока. Не знаю брат, за что вперёд браться. За десять лет дел-то много накопилось.
— Ты не спеши, успеешь наработаться. Тебе сил набраться надо. А если помощь, какая понадобится, так я рядом. Нестор, Илья, смотри сколько нас! Дети наши подросли. Я старшего женил, а там и второй уж женихается. Сын Кузьмы, Ванюшка через год-другой женится. У Михайло Петровича доброжелатель по кузнечному делу объявился, тут был, так подучил парня. Теперь тоже, как и отец, торчит в кузне. Не переводятся кузнецы в нашем роду!
А через год- другой и Гринька и Василий семьями обзаведутся. Вон, какая мы сила!
Не горюй брат, всё изладим, всё поправим, что надо. Ты не один, мы вместе! Да! Ты знаешь, в прошлом году тебя однополчанин твой искал, Родион!
— Родион? Антипин? Жив поручик! Жив!
— Ну да, он у Ильи погостил, да потом уехал.
— А чего он приезжал, что говорил?
— Да Илья тебе обо всём поведает, я знаю только, то, что он тебя искал.
— Значит, жив-здоров Родион. Хороший он человек, учёный. Науку любит. Отец у него, вроде как, историк и, он по его стопам пошёл. Радостную ты мне весть принёс, Сафрон Степаныч! Радостную!
— Погоди, он же Марию, сестру Пелагеи Петровны, в жёны взял!
— Так это она мне про Родиона сказывала, вот оно что!. Не исповедимы пути Господни. Значит, он на фронте руку потерял. Война-война. По всем прошлась. А Илью-то узнать можно? Пелагея писала, что лицо ему снесло.
— Ну, не всё, половину только. Глаз ослеп, но узнать можно. Он не бреется, волосы на лице подстригает, это и скрывает всё уродство. Главное, руки-ноги целы, а лицо это дело второе.
— Глянь, а вон и сам Илья к тебе торопится. А я уж думал, что не придёт. От Натальи ни шагу , как прилипший — засмеялся Сафрон.
А следом за Ильёй пришёл и Нестор. Долго ещё братья и о войне вспоминали, и о жизни без царя и о новой власти говорили. А когда Михаил с гор вернулся, Пелагея пригласила всех родственников на ,,встречины,,
. В выходной день, между двух домов, из длинных плах сделали стол и лавки. На стол постелили льняное полотно, лавки прикрыли половичками-дорожками.
Гости, согласно традиции, пришли не с пустыми руками. На столе появились и наливка разного сорта, и колбасы, от кровяной, ливерной, с гречкой и салом, до мясной, морёной в рассоле и подкопченной. Стояли разные соленья, от грибов разного вида, до зелёных помидор, черемши, папоротника и маринованных арбузиков. Очень много появилось пирогов, был и рыбный, и грибной, и курник, появился и щавелевый, и с ревенем, ну и конечно с зелёным луком и яйцами.
Стол был заставлен разными блюдами, возможно, это были те продукты, которые приготовили для питания на полевых работах, но сейчас их выставляли на общий стол, чтобы наконец-то быть, как раньше, всем вместе.
Вот уже десять лет, как не собирались родственники по счастливому поводу. Даже свадьбы отмечали только в семейном кругу.
Не могли веселиться одни, когда у других горе. А горя на всех хватало с избытком. Поэтому приглашение Пелагеи, отпраздновать возвращение Николая и удивило, и обрадовало. Родственники соскучились по застольному общению.
Народа набралось много, кому не хватало места за столом, размещались на ступеньках крыльца обеих домов и даже на жердях забора. После первой стопки за " возвращение", гости разговорились. Разговоров было много. Говорили обо всём, и о своих родных, и о своей стране, и о своём будущем. Потом пошли шутки, да басни и вдруг кто-то запел.
В воскресенье мать-стору-у-ушка
к воротам тюрьмы пришла
Своему родному сы-и-ину,
Пе-ере-еда-ачу принесла.
Кто-то подхватил и вскоре уже пели все.
Передайте переда-а-ачу,- Запевал кто-то один и все подхватывали.
А то люди говорят
Что по тюрьмам заключёо-о-оных
Си-и-льно с голоду морят
А охранник отвеча-а-ает,
твоего сыночка нет
Его чехи растреля-а-а-ли
И-и-и ушё-о-о-л он на тот све-е-ет.
И старушка поверну-у-улась,
от ворот тюрьмы пошла
И никто, никто не зна-а-а-ет
Что-о-о в душе она несла
Лица у всех стали серьёзными, кто-то пел через слёзы, и даже с причитанием.
Николай песни не знал, не ожидал он, что чехи устроили на его родной земле самый настоящий ад.
После песни все стали вспоминать, как пришлось настрадаться им от чехов.
— Ох, эти чехи, всё что видели, надо-не надо, а всё в вагоны к себе тащили.
—Так ведь чехи захватили и паровозы, и вагоны, вот и стали вагоны загружать ворованным добром. Ездили до самого Востока Дальнего и везде грабили и грабили, и забивали ворованным добром эти вагоны.
— Изверги. Они зимой выгоняли беженцев из вагонов, даже не давали добраться до своих станций. Выгоняли в мороз, да в чисто поле. Там они и замерзали. Когда чехов выгнали, так все увидели, что вся эта дорога усеяна мертвяками была. Мать с детьми вытаяла, прижала деток к себе, так и окоченели. Ох, и страсти- то, горе горькое.
— Сколь народу сгубили, союзнички проклятые. Виновен али нет, не спрашивали. Пулю в лоб и все дела.
— А помните, как их ребята шурнули отсюдава? Ох и молодцы, малые, а! Им годков- то лет по двенадцать - тринадцать было, а сообразили крепче взрослых, как чехов прогнать. Взяли две Петровских пушки, что в Бийске стояли, и у насыпи, по обе стороны железных путей их поставили. Начинили порохом заряды, а как паровоз заревел, так залегли и стали поджидать. Пришёл поезд с чехами, а они и запалили этот порох. Вот пушки, те и бабахнули. Чехи испужались, в вагоны попрыгали, да и убрались восвояси. С того дня дальше Барнаулу не совались.
— А чё им соваться, они здесь, что можно уж всё разорили.
— Всё да не всё. Они в село заходят, коли грабить нечего, так девок воровали. А уж как увезут, так и с концом. Так-то.
— Молодцы ребята, отвадили их от нас.
Слушал Николай и, кровь в жилах закипала.
— Боже мой, какой тут ад чехи устроили! Бедная моя держава. Сколько же пришлось нашему люду вынести! Как же это всё пережить можно было?! Вот уж поистине, терпелив наш народ. Видно сам Бог силы даёт нашему народу чтобы выстоять в любой беде — подумал Николай.
В самый разгар застольного общения, во двор явилась молодёжь. Николай вспомнил, что так и не выяснил, кто этот резчик по дереву, да и с Пелагеей не успел обговорить про столярный цех.
Молодёжь сгрудилась в углу, у забора. Пареньки, как воробушки, расселись на жердях и весело так, переговариваются между собой. Смотрит на них Николай и понимает, что никого из них не знает. А ведь это почти все его племянники.
— Вот с краю, Гриня уселся, рядом с ним совсем белый молодой человек. Выходит, это и есть его друг, Андрей. А дальше опять черноголовый кудрявый парень, это мой брат - Василий. Возле него такая же кудрявая, но рыжеволосая, его с Василием, сестра Анисья. Красивая барышня. Вот и всё и боле никого не знаю — его размышления прервал, заявившийся на праздник Евстафий. Был он уже навеселе. Во рту дымит папироса, на устах нахальная улыбка, глаза блуждают поверх голов сидящих за столом.. Идёт медленно, в развалочку, ноги ставит широко. Направляется прямо к Николаю.
Подошёл, встал против Николая и в полный размах протянул ему руку для пожатия..
— Ну что брат, здорово были!
— Здорово брат — протянул ему руку Николай.
— С возвращением тебя брат! — он опустил взгляд на стол, поднял чью-то пустую стопку
— Ну, наливай! Обмоем твоё возвращение.
Николай налил в стопку, домашний винный напиток. Не чокаясь, Евстафий замахнул содержимое стопки в рот и, не закусывая, вновь подставил стопку.
— А давай ещё, брат! — Николай плеснул ему ещё наливки. Евстафий и в этот раз проглотил наливку одним махом, не закусывая. А потом схватил кувшин, и, разливая наливку на скатерть, сам заполнил стопку, и выпил.
— Истафка, а ну сядь, да закуси по – человечески. Что ты, как пёс паршивый! — взревел Степан на сына.
Оскалившись, Евстафий повернулся к отцу.
— Пёс, говоришь, паршивый — он опять налил себе стопку, выпил одним махом и продолжил, не стесняясь в выражениях.
— А вы, значит, все чистые, не паршивые, все благородные, мать вашу так. Легли под краснопузых и лапки подняли, а они вас — он сделал похабный жест — и в хвост и в гриву! А это потому, что вы не паршивые! Да? А я чище вас всех! Чище! Я боролся. Боролся! Если бы вы все нам помогли, у нас бы своя страна была! Своя, самая богатая! Потому что Сибирь, самое богатое место на земле! А Расея, со своими краснопузыми, разорит нас и, по миру пустит. Они сели вот сюда — он похлопал ладонью по шее— и не слезут, пока не уморят всех. Уморят отцов, дети подрастут и их заморят. Матка бабска ещё им рабов нарожат, они и их морить станут.
И так до тех пор, пока они у власти будут, так и будет с нами. Точне с вами, со всеми вами, со всеми вами и вашими потомками! — говоря это, он показывал на каждого указательным пальцем, затем провернулся на пятке, и услышал за спиной:
— Ты чего несёшь, ирод проклятый. Налакался, так иди и проспись!— выругался отец на сына.
Евстафий развернул своё лицо к отцу и презрительно произнёс.
— А кричать на меня не на-а-до! Не позволю!— он достал портсигар, медленно вынул папиросу и, продолжил.
— Я, смерти в глаза смотрел! Жизнью рисковал, пока вы дома свои яйца парили.
Он постучал папиросой о портсигар, потом прикурил и выпустив дым изо рта, добавил, глядя отцу в глаза — А будешь орать на меня, так я не посмотрю, что ты мой батя— после чего, он так же медленно вышел в ворота, не оглядываясь.
Некоторое время все сидели молча. Пелагея спохватилась первая, звонким, игривым голосом спросила:
— Ну, так чего сидим? Микола, угощай гостей, давай, разливай наливку-то. А у нас уж и горячее поспело, свининка с картошечкой, да пельмени с рубленым мясом — сообщила она и удалилась.
Аграфена с женщинами быстро разнесли миски с горячими блюдами и расставили их перед каждым гостем. После того, как опустошили стопки, все принялись за горячее, потом разговорились.
— А ведь Евстафий прав — неожиданно для всех, вдруг сказал Илья.
—Может и прав, да что с того? Было время, когда новой власти ходоков посылали, депеши отправляли. Не помогало. Стали крестьяне отряды собирать, За ружья браться. А чем дело кончилось? Тюрьмами, да расстрелами. Плетью обух не перешибёшь. Плеть истреплешь, а обуху хоть бы что— сделал вывод Степан Петрович.
— Всё так, Степан Петрович, нам их не одолеть, может всё переменится к лучшему — поддержал Степана Илья.
— Может и переменится к лучшему, а может и не переменится, поживём увидим, а сейчас язык прикусить надо — посоветовал Сафрон.
Все с ним согласились.
Молодёжь, что сгруппировалась в углу двора, притихла. Андрей склонил голову, словно его совсем не интересует то, о чём говорят у Михаила Петровича во дворе. Не сговариваясь, молодые люди быстро разошлись по домам.
Гости, как обычно, все по очереди, уходили домой, управиться с хозяйством и, опять возвращались за стол. Разошлись только к утру.
начало :Скудара 1
продолжение Скудара -58
Свидетельство о публикации №222051701497
Дорогие читатели, прошу простить за задержку публикаций.
Посещала места, где происходили последующие события, встречалась с людьми имеющими о них своё представление.
Да к тому же канал заблокировали . Новые хозяева решили убедиться в том, что я это я, а не робот. На это ушло два драгоценных дня.