⠀
⁃ Лена, я снова выстроила отношения с задротом. Он прям омерзительно слабый! Ну как так?!
⁃ «Омерзительно слабый»?
⁃ Ну да! Он только говорит про свой бизнес. За шесть месяцев так и не сделал ничего. Ипотеку на дом не дали, он и бросил эту идею.
Я снова и снова выбираю мужчин слабых как мой отец! И это никак не меняется!
⁃ А точно он как отец? Я помню, ваш отец не работал и жил на доходы вашей матери. А Иван получает зарплату выше среднего по Москве.
⁃ Ну и что? Конечно, он не бомж, я бы его не выбрала, если бы он ниже средней зарабатывал. Это ж совсем дно!
Маша в терапии уже три года. Много чего изменилось, больше принятия себя, устойчивее самооценка, больше удовольствия от работы и меньше самосгрызаний. Но вот тема отношений пока очень «острая». Хотя, по факту, говорить об отношениях Маша стала только недавно.
Сейчас собственное чувство никчемности она переносит на мужчин, готовых строить с ней отношения, и постепенно у нее появляется отвращение и невыносимость. И из отношений она выходит. И каждый раз либо выбирает мужчину «холодного» и недоступного как ее мать, который ее держит на расстоянии и не хочет семьи, либо она сама обесценивает и сбегает.
Отстранённость матери сформировала очень жесткое суперэго, которое теперь обесценивает все результаты жизни девушки и заставляет ее чувствовать себя слабой и никчемной при достаточно высоких жизненных успехах. Чувство это невыносимое, поэтому нужно его постоянно на кого-то переносить и преследовать уже «нового носителя» этой никчемности.
Кто-то в паре должен быть унижающим, обесценивающим и отвергающим, а кто-то - зависимым, ненужным, жалким. Во второй позиции слишком невыносимо, поэтому, проще выдержать кого-то «более слабого». И если он недостаточно «слабый», его можно «кастрировать» внутри себя.
Выносить комментарии терапевта о «кастрации» невыносимо. Поэтому, на этом этапе часто люди с нарциссической травмой бросают терапию. Пока терапевт контейнирует боль и напрямую открыто сочувствует - все хорошо. Когда наступает этап работы с деструктивными тенденциями, сразу же появляется гнев и желание «разрушить» терапию.
В этом самая большая сложность работы с пограничным расстройством. Главная сложность характера заключается в конфликте «я ненавижу тебя - не бросай меня!». Каждый из моих клиентов рано или поздно приходит к ощущению, что я осуждаю их и мне неприятно/скучно/разочаровательно слушать их.
И я каждый раз интерпретирую им перенос собственной оценки себя мне и проживание стыда из приписанной мне оценки. И это все очень непростые процессы. Нарциссический спектр добавляет в пограничное расстройство еще и невыносимость нуждаемости в другом. И тогда начинается война одной части личности, которая очень нуждается в терапии с другой, которая вопит как ребенок из детдома: «Мне никто не нужен!»
В жизни большей части детей нашего поколения не было настоящей эмоциональной близости. Не было включённости матери не бытовой, а личностной, не было интереса «кто у меня родился?». Нарциссически нарушенные матери вкладывали в детей свои мечты об идеальном ребенке, свою потребность быть идеальной матерью для других, а не для этого конкретного ребенка.
Для большинства из нас эмоциональная близость - это вообще непонятное что-то. И при приближении кого-то появляется физическая тошнота, а не удовольствие и тепло. Нам незнакомо спокойное чувство, что тебя любят, что тебя примут любого, что ты интересен маме какой есть, что тебя пожалеют, если ты пожалуешься, а не обвинят.
И отношения заботы и эмоциональной близости - это как говорить на японском языке, который ты никогда не слышал.
Учиться этой близости в терапии очень непросто. Выдерживать уязвимость еще сложнее. Поверить, что в отношениях можно не защищаться, не добиваться принятия, быть собой и быть принятым и любимым - очень не просто. Но я не знаю, что в этой жизни дает больше тепла и удовлетворения, чем микрошаги, формирующие по крупицам это другое отношение к себе и близким.
Я снова и снова желаю терпения тем, кто в пути к этому себе настоящему и теплу простых человеческих отношений.
⠀
Ваша Елена Будаева