Спугнув ненароком кошачьи сны, родителей не будя, красиво встаёт на тропу войны любимая дочь вождя. Отцовская трубка в её руке. Шаман обереги сплёл. Каноэ плывет по большой реке, парит над рекой орёл. Дочь племени чувствует сушь во рту, её изнуряет зной. Великий сияющий Маниту за смуглой стоит спиной: то солнце, то дерево, то валун — не знать именам числа. Отметила в среду семнадцать лун, семнадцать богов звала. Чего удивляться-то — это жизнь. А вон, обогнув скалу, ползут бледнолицые, ну держись. Хватай томагавк и лук. Любимая дочь справедлива, но при случае снимет скальп.
Нормальное утро. Звенит звонок, в наружность опять — тоска. Там снег? Или свет, или сон дождя, довольно глубокий сон.
Там ей говорят — ты не дочь вождя, и здесь у нас не Гудзон.
Дочь ветра рисует себе лицо, как предки учили скво. У города в рёбрах гудит кольцо, дымит из спины завод. Стабильно, напыщенно, напоказ. Дух племени, соль земли, рисует такой боевой раскрас, чтоб близко не подошли. Никто не подходит — не надо лезть, нутром ощущая грань. Девчонка — сплошная чума и спесь, должно быть, такая дрянь. Дочь племени собрана, зла, горда, вообще по молчанию спец. Поскольку в вигваме её беда, в вигваме лежит отец. Он сильный, он мудрый, мудрее дня, вождю ли болеть нужда. Настолько опасная западня, никто не предупреждал.
Богам непонятно — зачем стареть, а неба у них — хоть пей. Но выследить всё же сумеет смерть любимая дочь степей.
Поскольку удача сцепиться с ней, поскольку любовь правей, дочь племени знает, что нет сильней индейских ее кровей.