Я узнал о существовании отца и его родственников только после того, как не стало мамы. При жизни она ничего мне о них не рассказывала. Когда я, мальчишкой, задавал вопросы про него, мама выдавала 150 версий: то он у меня был летчик, то моряк, то чуть ли не космонавт... Ну, как обычно. Правда, я редко этим интересовался.
Честно скажу, не понимаю я таких мужчин. Я – человек по натуре крайне ответственный, не могу представить, как такое возможно. Ведь ребенок – это же твоя частичка. Так найди в себе мужество нести за него ответственность. А раз не можешь или не хочешь – пеняй на себя.
А вот моя мама была настоящей матерью. Она часто говорила мне: «Сынок, я 43 года прожила без ребенка, поэтому оставшиеся годы посвящу только тебе». И правда, в ее жизни, кроме сына, уже не было ничего. Даже когда встал вопрос: остаться ей с мужем в Тбилиси или ехать в Москву со мной, поступившим в хореографическое училище, – она выбрала меня. Отчим не захотел уезжать... К сожалению, он тоже умер, хотя был намного младше мамы.
Мама преподавала в школе физику, математику и астрономию. У нее педагогический стаж был больше 30 лет. Сначала она работала в вечерней школе в городе Обнинске, но о тамошней маминой жизни мне мало что известно. А когда мы с ней жили в Тбилиси, мама работала в элитной, по тбилисским меркам, школе в Ваке – самом престижном районе города. Там в основном учились дети высокопоставленных родителей.
Мы жили по тем временам совсем неплохо – мама получала хорошую зарплату, да еще давала много частных уроков, готовила учеников к поступлению в вузы. Соответственно, видел я ее достаточно редко и больше времени проводил с няней.
Потом мама перешла работать в другую школу – тоже в хорошем районе, но поближе к дому. Так получилось, что ей, всю жизнь преподававшей на русском языке, пришлось вести уроки в грузинском секторе. Хотя она владела этим языком, но, представляете, что такое преподавать на нем технические дисциплины? Очень хорошо помню, как она сидела и выучивала свои предметы на грузинском...
Я проучился в этой школе четыре года. Только в русском секторе, где в основном учились армяне и русские, – в тех районах, где мы жили, не приветствовалось, чтобы грузинский ребенок учился в русской школе. Но моя мама в этом вопросе была тверда.
Мама была очень уважаемым педагогом, и шалить при ней было невозможно, все время следовало держать себя в руках, со страхом ожидая, что в любую секунду она спустится с 4-го этажа и даст мне по мозгам.
Она была не просто строгая. На ее уроках дети сидели не шелохнувшись – руки за спину, если не записывали что-то в тетради. Муха пролетала, ее было слышно. При этом мама никогда их не ругала, но железную дисциплину поддерживала неукоснительно.
В своем кабинете физики она так разместила по классу приборы с отражающей поверхностью, что ей никогда не приходилось вставать, поворачиваться к доске или заглядывать под парты. И без этого точно видела, что где происходит, списывает ребенок или нет. Причем детям она все эти «зеркала» показывала, и они знали, что обмануть маму нереально, списать невозможно, поэтому все их отметки были заслуженными. И они ее любили.
Когда мама заболевала, приходили к нам домой целыми классами, приносили цветы, подарки. Вообще, количество цветов в нашей небольшой квартире превышало допустимое, и хрусталем было забито все. Мы из хрустальной посуды ели, пили, били ее нещадно, а она все не переводилась, ее снова дарили. И еду вкусную несли постоянно – многие родители пекли очень хорошо.
Нельзя было, чтобы в школе кто-то ей пожаловался на меня. Тройка или даже четверка в моем дневнике воспринималась ею на уровне национальной катастрофы. Я должен был быть примером для всех. За провинности наказывала меня безумно строго, могла месяц держать в черном теле, лишать всего. Но зато не заставляла ничего делать из-под палки, я занимался только тем, чем хотел.
Самым большим счастьем для меня стало то, что, поступив в 10 лет в Тбилисское хореографическое училище, я вышел, наконец, из-под постоянного маминого контроля.