- В четвертом коттедже все нормально? – Входя в подсобное помещение, спросила управляющая пансионатом Елена Леонидовна у женщины примерно ее же возраста в синем рабочем халате с бейджиком «Регина». - Я этих рыбачков вновь прибывших туда определила.
Регина сидела с чашкой чая в руке на потрепанном старомодном кресле, перекочевавшем, вероятнее всего, в подсобку после его списания из фондов пансионата. На стеклянном журнальном столике перед ней стояли две чайные чашки, заварочный и электрический чайники, сахарница. – А что там может быть не так? Я его убрала только вчера, после той семейки дебилов. Замучалась жвачные кляксы с линолеума отдирать. – В голосе уборщицы нарастало раздражение. – Не, ну, ты скажи, Лен, как это можно, жвачку свою плевать куда попало. – Взорвалась негодованием собеседница управляющей. – Интеллигенты ху…вы.
- Ну, чего ты раздухарилась, Регина? Налей-ка чайку лучше.
- Чего раздухарилась! – Передразнила начальницу уборщица, наполняя свободную чашку чаем. – Сама бы попробовала жвачку отдирать! – Никак не могла она уменьшить градус своего негодования. Тем не менее, она, исполняя просьбу Елены Леонидовны, снова взяла со стола заварочный чайник. – Тебе легко говорить. Тебе за ними грязь вывозить не приходится. Стой себе за стойкой, да улыбайся. – В раздражении уборщица грохотнула заварочным чайником о стеклянную столешницу, только чудом ее не расколов.
Управляющая даже остановилась, не дойдя до столика, не зная как реагировать на неслыханную дерзость подчиненного. Поняла, что накосячила и Регина.
- Ты чего, Леонидовна? Да пошутила я, расслабься. – Уборщица широко улыбалась. – Садись. Тебе сколько сахару? – Заискивающе щебетнула Регина. - Че за мужики-то, нормальные или так себе? – Попробовала она перескочить на другую тему.
У нее получилось.
- Эти то? – Кивнув в сторону двери, спросила управляющая, присаживаясь в свободное кресло. – Лет по тридцать – тридцать пять. Угрюмые какие-то. – Она сделала небольшую паузу, подбирая правильное прилагательное. – Напряженные какие-то, что ли.
- А что, сегодня и другие были? – Поинтересовалась уборщица.
- Да, утром двое в полулюксы заехали, постарше этих, в районе полтинника.
- Во, это наш размерчик. Женатые? – Интерес Регины перестал быть исключительно праздным и приобрел нотки прикладного значения.
- Один женат, второй, похоже, нет. Во всяком случае, штампа в паспорте я не обнаружила. – Удовлетворила Елена интерес подчиненной.
- А чего это ты вглубь паспорта полезла? – Уборщица с хитрым прищуром посмотрела на начальницу. – Раньше за тобой такого не наблюдалось. Что допек-таки Юрок? – В голосе Регины прозвучало сочувствие и понимание. - Я те, Лен, так скажу. Хочешь завести интрижку – выбирай женатого. – Философски изрекла партнерша Леонидовны по чаепитию.
- Это почему же? – Полюбопытствовала управляющая.
- Холостому бояться нечего. Он тебя в пять минут ославит, на следующее же утро. Будет бахвалится перед мужиками, а они на тебя - косыриться маслянистыми глазами. А женатый, он перед кем попало трепаться не станет из боязни, что его благоверная дознается про его косяк. – Регина опрокинула остатки чая себе в рот и поставила пустую чашку на стол. – Холостого вычеркивай. – Твердо резюмировала она и, вдруг, хохотнула.
Администратор посмотрела на уборщицу удивленно.
- Зойка вчера анекдот рассказала. – Пояснила взрыв внезапно накатившего смеха Регина. – Бабеха одна пошла в булочную за хлебушком. По дороге видит бомжика, ну, и вспомнила, что уже три года - без мужика. Пригляделась. Прикинула. Если отмыть, постричь, глядишь, на что и сгодится. Решила на обратном пути подобрать мужичонку. Выходит из магазина, а бомжика-то и нет. «Вот дура» - Ругает себя бабеха. - «Можно подумать – три года хлеба не ела». – Уборщица опять захохотала.
Пока Регина рассказывала анекдот, Елена Леонидовна, слушая уборщицу вполуха и думая о своем, опрометчиво отхлебнула чай из чашки и к финальной фразе не успела еще проглотить напиток. Сдержать приступ смеха она не смогла, и напиток фонтаном прыснул из ее рта, обрызгивая одежду и стеклянную столешницу журнального столика.
…
Администратора пансионата, когда Валерий добрался до главного корпуса, на месте опять не оказалось.
- Елена Леонидовна. – Протяжно позвал Рябоконь.
Повторять призыв и долго ждать ответа «Коню» не пришлось.
- Да, да. – Ответила женщина из-за стены, разделявшей пространство ее рабочего места за стойкой и какого-то внутреннего помещения. – Чем могу помочь? – Сухо, по–казенному спросила она, материализовавшись в распахнувшемся дверном проеме. Однако строгость официоза в выражении лица менеджера сменилась приветливой улыбкой, как только она увидела Валерия. – Осмотрелись? – Поинтересовалась администратор. – И как вам у нас понравилось? А где, кстати, ваш приятель. Потерялись что ли? На обеде уже были?
Рябоконя сбила с толку прозвучавшая череда вопросов. На пути к пансионату он придумал, что будет говорить, несколько раз мысленно повторил про себя заготовленный спич, а теперь попал в затруднительное положение, не зная как к нему приступить. Все же, после минутного ступора, Валерий нашел решение.
- Вы знаете, Елена Леонидовна, странное дело. От созерцания окрестностей меня постоянно отвлекало ощущение того, что при первой встрече с вами я уловил какую-то легкую дисгармонию.
Администратор в удивлении подняла брови и одновременно слегка нахмурилась.
- Любая дисгармония приносит мне невероятные страдания. Виной всему моя тонкая душевная организация. Не могу успокоиться, пока не найду причину и не устраню ее.
- Ну, и нашли причину? – Задала женщина спровоцированный «Конем» и поэтому вполне им ожидаемый вопрос.
- Нашел! – Радостно вскричал Валерий. – Все дело в этом! – Валерий показал пальцем на корзину с искусственными цветами.
Менеджер вновь подняла брови, явно ожидая пояснений.
– Этот букет на вашей стойке – красив, очень красив даже, в своем роде. Но он неживой какой-то, бездушный. А Вы - женщина живая, красивая, энергичная, полная душевных сил, на пороге большого чувства. В этом и состоит дисгармония. Это вам. – Виктор с проворностью фокусника поднял букет, который до этого держал ниже уровня стойки.
Администратор широко улыбнулась, больше комплементарным словам, нежели этой охапке диких неказистых хризантем сомнительной красивости. Тем не менее, она протянула руку и приняла букет.
В воздухе повисла пауза, во время которой женщина решала сразу две задачи. Во-первых: куда деть этот «веник», от которого на чистую поверхность стойки уже насыпалось приличное количество желтой пыльцы? Во-вторых: как отреагировать на откровенный намек постояльца.
- Спасибо, конечно. – Прерывая паузу, сказала администратор. – Но вот в чем дело, Валерий. Интерьерное решение – женщина кивнула на цветочную экибану – утверждено владельцем пансионата. Нам строго-настрого запрещено вносить в него хоть какие-нибудь изменения. – Теперь она кивнула на глаз видеокамеры, направленный точно на ее рабочее место, давая «Коню» понять, что все фиксируется. – Поэтому, давайте с Вами, Валерий, так поступим. Вы возьмете ваш замечательный букет и пристроите его у себя в номере, а я, как гости угомонятся, зайду к вам, может быть, вечерком, на него полюбоваться. – Женщина протянула «веник» хризантем, возвращая букет Валерию.
- Это замечательное предложение! – Воодушевленно воскликнул Рябоконь. – Вы, Елена Леноидовна, - «Конь» сознательно оговорился - не только, изумительно красивы, но и невероятно умны. Я поражен еще больше.
- И, Валерий, Вы можете обращаться ко мне просто Елена и, когда нет рядом посторонних - на «ты».
- Нет! – Вскричал Рябоконь Папановым, принимая от женщины возвращенный ему букет. – На это я пойтить не могу!
- Это почему же? – Удивилась Елена.
- Обычно принято переходить на «ты» после брудершафта.
- Но после этого принято еще и целоваться. – Женщина улыбнулась.
- Вот именно! Зачем же упускать такой замечательный повод? Кстати, какой тип вина Вы предпочитаете в вечернее время суток? – Поинтересовался Валерий.
- Белое полусладкое. – Ответила Елена, сметая салфеткой со стойки желтую маркую хризантемную пыльцу.
- С пузыречками? – На ходу, повернув голову назад, бросил Рябоконь.
- Валяй, с пузыречками. – Тихонечко согласилась Елена, понимая, что Валерий ее уже не слышит.
Тот поспешил в номер, освободиться от букета, как от чего-то, уже отслужившего свою службу, поскольку теперь ему не терпелось поскорее оказаться в столовой.
- «Вы - привлекательны. Я - чертовски привлекателен. Что зря время терять!» - Вспомнил Валерий цитату из «Обыкновенного чуда» и улыбнулся, открывая дверь номера.
…
Немногочисленные посетители столовой все как один повернули головы в направлении входа, где нарисовался Рябоконь. Свою порванную кроссовку он наскоро починил, заклеив ее рваные раны лейкопластырем, чем вполне ожидаемо вызвал улыбки на лицах постояльцев пансионата.
Просканировав пространство столовой, Валерий отыскал Веденеева сидящим за одним из столов в дальнем углу зала и минуту спустя присоединился к приятелю. Салат, состоящий из приправленных растительным маслом и зеленью резаных помидор и огурцов, исчез из его тарелки с ошеломительной быстротой. Расправившись с закуской, Валерий взял стоящую по центру стола небольшую кастрюльку с торчащей из нее поварешкой и заглянул внутрь.
- Как? – Спросил Валерий, взглянув на приятеля.
- Уха, как уха. – Ответил Веденеев.
- Уха?! – Возмущенно переспросил Рябоконь. – Это, брат, не уха. – Изрек он с видом знатока. – Это – рыбный суп, в лучшем случае. – Валерий принялся выскребывать из кастрюльки гущу и перекладывать ее в свою тарелку. - В ухе картошка должна быть большими кусками, луковицы - целыми, большие куски рыб или даже целая рыба, плюс много специй и перца. Но… - «Конь» оборвал живописание. По направлению взгляда Виктора и поведению других посетителей он понял, что в столовую еще кто-то вошел. Валерий развернул голову в направлении входа, где, один за другим, появились трое мужчин. Бросив на них беглый взгляд, Валерий продолжил. – Но самое главное! Вылить в уху стопку водки и затушить в ней головешку.
Рябоконь, манипулируя в тарелке ложкой, поймал в нее кусочек рыбы, дольку картошки и морковину. С гримасой сомелье, которому предложили продегустировать портвейн «три топора», он отправил содержимое в рот. Когда Валерий сделал несколько жевательных движений, сдвинутые к переносице брови, дрогнув, поочередно поползли вверх.
- А вкусно! – Его правая бровь обогнала левую. – Вот, прям, реально, вкусно! – Рябоконь сглотнул и зачерпнул ложкой следующую порцию рыбного супа. – Прям, прям, вкусно!
- А здесь всегда все вкусно. – Голос, как реакция на удивленные восклицания «Коня», пришел со стороны соседнего столика. Мужчины обернулись в направлении его источника. – И полезно. – Добавила пожилая дама, принимавшая пищу в компании девочки, приблизительно того же возраста, что давешняя геокеширица, если и моложе, то лишь чуть-чуть. Та, пользуясь тем, что сотрапезница, повернувшая голову к мужчинам, ее не видит, передразнила даму, карикатурно двигая губами и округлив глаза.
Виктор, не желая выдать девочку, которую бабка, видимо, достала своей нудной старческой рациональностью, которую принято называть мудростью, попытался сдержать улыбку, но не преуспел в этом стремлении. Валерий, тот и вовсе, выпрыснул рыбный суп изо рта назад в тарелку, и, чуть-чуть, на стол, дабы избежать еще большего конфуза.
Бабушка, заподозрив неладное, через плечо посмотрела на внучку, которая к этому моменту нацепила на лицо ангельски непорочное выражение. Она погладила девочку по головке и, опять повернулась к мужчинам. – Надо быть аккуратней. Рыба все-таки – речная, а не морская. Косточки, конечно, могут попасться. – Назидательно провозгласила женщина. - Я даже слышала, был такой случай, что человек умер, задохнувшись, когда косточка воткнулась ему в горло. Вы можете себе представить?
Веденеев развел руками, мол, всяко бывает, а Рябоконь принялся, гораздо пристальней, чем до того, разглядывать кусок рыбы в своей ложке.
Далее внучкина бабушка в течение трех минут вывалила на Веденеева и Рябоконя все свои знания о рыбе. Она рассказала, что вся морская рыба, попадающая на прилавок Российских магазинов, насквозь пропитана антибиотиками, обвиняла государство, обличала капиталистов, помянула Сталина, при котором такого бы, просто, не могло быть.
Виктор и Валерий, перешедшие полностью на сторону бабушкиной внучки, тем не менее, вынуждены были слушать все, что та посчитала необходимым им заявить. И тот, и другой были воспитаны в советское время и в духе уважения к мудрости старших и не могли сейчас перешагнуть через заложенное в пионерском прошлом табу.
Не смотря на это, как только пожилая дама, выговорившись, отвернулась к столу, оба, не сговариваясь, глядя друг на друга, передразнили ее, скопировав недавнюю пантомиму бабушкиной внучки.
Увидев это, девчонка не удержалась и прыснула со смеху.
Старушка, нахмурив брови, обернулась к мужчинам, но те, к этому моменту, уже успели нацепить на свои лица серьезные выражения.
- Морс тоже вкусный. – Встретившись с бабушкой взглядом, сказал Веденеев, показывая на бокал без ручки с цветочным орнаментом, на две трети своего объема заполненный жидкостью кровавого оттенка. – Клюквенный?
- Не только. – Старушка продолжала хмуриться, но, не находя для этого причины, уже не так яростно. – Там еще и брусника, и черника. Но, лучше бы, они делали не морс, а кисель. Кисель гораздо полезнее для желудка. …
Пожилая дама щедро поделилась с мужчинами информацией о предпочтительной полезности киселей, витаминах и микроэлементах, входящих в состав использованных для изготовления морса ягод.
И Виктор, и Валерий, толерантно дослушав спич старушки, зареклись спрашивать у нее что-либо еще.
Рябоконь занялся, наконец, совсем остывшим рыбным супом, а Веденеев, к этому моменту уже закончивший трапезу, принялся развлекать себя наблюдением за вновь прибывшей троицей.
Те повели себя довольно странно. Во-первых: они выбрали самое, пожалуй, непривлекательное место, в глубине зала, максимально удаленное от окон. Во-вторых: в отличие от всех остальных посетителей столовой, которые, мило улыбаясь друг другу, о чем-то беседовали, эти, хоть и пришли вместе, но были порознь.
Валерий открыл, было, рот, чтобы что-то сказать приятелю, но, увидев, что тот глядит куда-то через его плечо, промолчал и, развернувшись, посмотрел в том же направлении. Окинув взглядом троицу, Рябоконь изрек: «Бамбарбия. Киргуду» и вернулся к поглощению пищи.
Виктор улыбнулся. Эта троица, хоть очень отдаленно, но напоминала ту, знаменитую Гайдаевскую. Один был совершенно стандартных размеров. Он больше своих приятелей говорил и чаше улыбался. Правда улыбка эта, как показалось Виктору, была, что называется, с душком, скорее ехидная, чем добродушная. Создалось впечатление, что обновленная версия «Балбеса» постоянно подтрунивает над своим товарищем - тщедушным молоденьким пареньком. Тот время от времени что-то говорил в ответ «Балбесу», скорее даже огрызался, иногда, не поднимая опущенной головы, а в другой раз, резко вскидывая увенчанный редкой соломенной шевелюрой котелок и зло сверкая бесцветными глазенками. В такие моменты «Балбес» начинал улыбаться шире прежнего, довольный, видимо, что сумел вывести «Труса» из себя. «Бывалый» в их словесной перестрелке участия не принимал и оставался к ней совершенно индифферентным. Он не был таким уж толстым, как его киношный прототип, но мужчиной был крупным и, вероятнее всего, сильным.
От наблюдения за странной троицей Веденеева оторвал Валерий.
- Я сейчас в поселок намылился. – Известил он товарища, запив полезным бруснично-черничным морсом последний кусок расстегая и удовлетворенно отвалившись на неудобную своей абсолютной вертикальностью спинку массивного деревянного стула. – Надо новые кроссовки купить. – «Конь» вынужденно сменил позу, сев прямее, и отвел в сторону ногу, так чтобы Виктору было видно его заклеенную пластырем кроссовку.
Веденеев, конечно, уже успел заметить это рукоделие при появлении приятеля в столовой, но не смог сдержать улыбки, увидев белые полоски лейкопластыря вновь.
- Ты со мной? – Спросил Валерий.
- Да, нет. Пожалуй, книжку эту раритетную полистаю. Кстати, ножик себе новый купи. Я стоимость компенсирую. – Подумав секунду, озвучил принятое решение Виктор и поднялся из-за стола.
…
- Это Вы удачно зашли. У нас, как раз, хорошая скидка на «Рибок». – Улыбнувшись, сказала продавщица магазина, когда Рябоконь, продемонстрировав свою заклеенную пластырем кроссовку, объяснил ей причину своего визита. - Осталась один комплект и, как раз, вашего размера. – Женщина рукой указала на пару коричневых кроссовок.
Их невзрачность никак не соответствовала настрою «Коня» на романтическую вечеринку и связанному с этим приподнятому и возбужденному настроению.
- «Рибок» - для бабок.– С напускными нотками вызова в голосе, скаламбурил Рябоконь. – «Адидас» хочу. – Добавил он, обратив внимание на яркую светло синюю с желтыми вставками пару.
Продавщица подняла на «Коня» преисполненные удивлением глаза. - Редко встретишь столь категоричного приверженца торговой марки. – Раскрыла женщина причину своего недоумения.
- Кто носит фирму «Адидас», тому любая баба даст. – Выстрелил в ответ Рябоконь, внезапно всплывшую в мозгу фразу, и, поняв, что в присутствии женщины это говорить вряд ли стоило, даже покраснел.
Продавщица оказалась женщиной не глупой и не стала обиженно фыркать, мол, «что вы себе позволяете?». Она нашла иной способ ответить на проявленную Валерием бестактность.
Больше прежнего округлив глаза, женщина медленно сверху вниз просканировала далеко не спортивную фигуру немолодого посетителя и, накинув на лицо гримасу сомнения, сказала.
- Имейте в виду, «Адидас» чуть не вдвое дороже «Рибока». На «Виагру» - то деньги останутся?
…
Ругая себя за неосмотрительность, Рябоконь в подпорченном настроении вышел на крыльцо, держа в руках коробку с новыми кроссовками. Его внимание привлекла к себе ватага разновозрастных мальчишек, какую можно встретить только вот в таком обособленном малонаселенном пункте, как этот островной поселок. Ребятишки кучковались у угла одного из домов.
- Андрей, держи х…й бодрей. – Крикнул один из мальцов.
Ребята залились дружным хохотом.
- Андрюха – дурень до брюха. – Проорал, что есть сил, другой мальчишка.
Валерий проследил за направлением взглядов ребят и, высунув голову за край распахнутой двери магазина, увидел все того же «дурачка». Он стоял в своих по-клоунски коротких штанах неподалеку от входа в магазин в тени раскидистой липы и, как показалось «Коню», беззлобно улыбался себе в бороду.
- Эй, Андроид, когда тебя накроет? – Донеслось со стороны ватаги.
Слева раздались: пружинный скрип и последовавший за ним хлопок двери, а секунду спустя, звонкий женский голос. - А ну-ка прекратите! Я, вот, вашим родителям все расскажу.
Ребята юркнули за угол дома и скрылись из вида.
- Пойдем-ка, Андрюшенька, я покормлю тебя, ласковый ты мой, борщиком со сметанкой. – Женщина понизила голос до еле слышного шепота. – Проголодался, поди? ... Да, и я проголодалась тоже.
Рябоконь вновь выглянул из-за двери и увидел, как какая-то мадам ведет к подъезду панельной пятиэтажки Андрюшку, держа его под локоть.
Мрак подъезда проглотил сердобольную женщину и «дурачка». Не возвратилась назад и ребячья ватага. Вокруг воцарилась странное безлюдье, как после воздействия ядерной радиации. Рябоконь посмотрел на коробку с вновь приобретенной обувью, перевел взгляд на свои заклеенные пластырем кроссовки и, решив переобуться, уселся на бетон магазинного крыльца.
Поднявшись, он выкинул за ненужностью в расположенную здесь же урну испорченную пару и упаковочную коробку, потом потоптался, переминаясь с носка на пятку, и отправился на поиски продуктового магазина.
…
Расставшись с Валерием, Виктор направился в свой номер, где в течение часа проверил наличие и готовность снаряжения для геологоразведочных мероприятий, провел переговоры со своим поверенным, позвонил прорабу и справился о ходе строительных работ в коттедже. Пролистав свой небольшой список контактов до имени «Тамара», Веденеев подошел к окну, отодвинул в сторону тюль, которая отозвалась на неосторожное прикосновение к себе пылевым облаком, и, забравшись с ногами на широкий подоконник, нажал кнопку вызова.
Ждать ответа пришлось не долго. Тамара приняла вызов уже после второго гудка.
Созванивались они теперь ежедневно. Говорили в основном о ходе поисковых работ, но оба отдавали себе отчет, что так часто общались не только и не столько из-за наличия общих деловых интересов, сколько из желания слышать голос друг друга.
Тамара рассказывала Виктору о событиях сегодняшнего дня, а он с улыбкой на лице слушал ее, не перебивая, и созерцал внутренний двор пансионата, неуклонно погружающегося в сумрак раннего осеннего вечера. На скамейке недалеко от парадного крыльца главного корпуса сидела их давешняя повернутая на полезности продуктов питания соседка по столовой в компании другой пожилой дамы. Бабушкиной внучки нигде видно не было. Виктор предположил, что та, вероятнее всего, отправилась к внутреннему озеру подкармливать хлебушком уток и пару лебедей, если, конечно, бабушка не заставила ее штудировать какой-нибудь английский или читать какую-нибудь классическую нудятину. Чтобы догадаться, о чем беседуют старушки, Веденееву не нужно было быть ни колдуном, ни ясновидцем. К Гришке не ходить, обсуждают полезность предлагаемой пансионатом еды или благотворное влияние здешнего воздуха на состояние здоровья и самочувствия.
- Вить, ты слушаешь? – Голос Тамары вернул его в реальность телефонных переговоров.
- Конечно, слушаю. – Уверенно ответил Веденеев, поняв, что совершенно не помнит смысла того, что рассказывала ему Тамара. Держа трубку у уха, он наслаждался самим звуком ее голоса, не вникая в смысл произносимых ею слов, как можно наслаждаться звуком пения на неизвестном тебе иностранном языке, но сознаваться в этом не собирался.
- Ну, так чего, может мне все-таки приехать? – Спросила женщина.
- А ты сможешь? – Ответил он вопросом на вопрос.
- Проблематично, конечно. – С сожалением в голосе протянула Тамара. - Но я буду над этим работать. – Заверила она Веденеева, вселив в него надежду на скорую встречу.
Виктор продолжал смотреть за окно, но теперь, полностью погрузившись в разговор, не замечал того, что там происходит. Не отложилось у него в голове и то, как угрюмая троица, покинув свой отдаленный коттедж, исчезла во мраке примыкающего к нему леса.
…
А вот Рябоконь обратил на них внимание. Возвращаясь из поселка в новых кроссовках с шампанским и коробкой конфет, он отошел с узкой извивающейся дорожки в лес, заняться тем, что в уставе караульной службы называется оправлением естественных надобностей.
Раскорячившись в рельефном углублении за толстым стволом высокой старой сосны, невидимый с тропинки, Валерий услышал сначала голоса, а, чуть позже, и звук шагов приближающейся троицы.
Рябоконь замер, не желая быть застигнутым в столь щекотливом положении.
- Заколебал ты со своими моральными терзаниями. - Первая фраза, которая долетела до уха Рябоконя разборчиво. – Если такой нежный, шел бы бензин ослиной мочой разбавлять. Не так денежно, зато никаких угрызений совести. – Голос был тихий, низкий и злобный. - Я вообще не понимаю, как ты в «Бандеровцах» оказался. Что-то я не помню, чтобы он отличался такой щепетильностью. – Продолжал бубнить говоривший.
- Это все – ваша российская пропаганда. – Послышался голос того, к кому был адресован предыдущий спич. - Не был Степан кровожадным убийцей. Патриотом был. – Голоса начали затихать. - Украинским патриотом. И боролся против польской оккупации, большевизма и русофильства. Убивал? Да, убивал. Да и то, не сам. Но кого. Перацкого. Министра внутренних дел Польши. Так за то, что на том была ответственность за кровавую акцию в Восточной Малопольше в тридцатом году. Майлова, секретаря советского консульства во Львове и агента ОГПУ…
Троица удалилась настолько, что и голоса и шаги стихли.
- Странная компания. – Успел подумать Валерий, прежде чем обнаружил, что его голые ноги поверх приспущенных штанов облеплены десятками маленьких красных муравьев, один из которых больно укусил его в районе паха. «Конь» инстинктивно отскочил чуть в сторону и принялся переминаться, трясти ногами, смахивать насекомых с кожи ляжек, казавшихся в темноте мертвецки белыми, и с одежды. Через минуту такой суеты он натянул, наконец, свои штаны, но понял, что несколько насекомых оказались внутри. Муравьи противно щекотали кожу, ползая по ней, и кусали. «Конь» принялся давить их прямо через ткань.
Когда последнее насекомое было уничтожено, Рябоконь облегченно выдохнул, но в тоже мгновение обнаружил, что в суматохе наступил кроссовкой в свое собственное… дерьмо. Валерий, подняв голову к небу, приглушенно взвыл, а после этого эмоционального выплеска начал раздраженно шаркать кроссовкой по мху и траве, постепенно понимая, что полностью устранить последствия конфуза таким образом вряд ли удастся.
Жгучая досада заслонила собой неприятный осадок от нечаянно услышанного разговора.
…
Надежда на скорую встречу с Тамарой, возникшая после телефонного разговора с ней, толкнула сознание Веденеева в бурный поток романтических мечтаний, да таких, на которые, как ему казалось, он был уже не способен, с захватывающими дух омутами, разгоняющими стремнинами и опасными для психического здоровья порогами.
Виктор устыдился своего фантазерства и даже мотнул головой, как будто такое физическое воздействие могло выгнать из его сознания возбуждающие миражи. Мозг нужно было непременно чем-то занять, и созерцание внутреннего дворика пансионата, в котором ровным счетом ничего не происходило, для этих целей совершенно не годилось.
Веденеев взял в руки раритетную книжицу. Кончиками пальцев он почувствовал шероховатость пожелтевшей от времени бумаги. Через этот тактильный контакт к нему пришло щемящее ощущение прикосновения к древности. Оно еще больше усилилось, когда Виктор окинул взглядом обложку. В глаза бросалось непривычное присутствие кажущихся излишними твердых знаков в названии брошюры: «Въ толстовской колоніи. По личнымъ воспоминаніямъ».
Веденеев открыл первую страницу и принялся за чтение.
«Въ наше время русское общество увлекается иными стремленіями, и о такъ называемыхъ "толстовскихъ" колоніяхъ мало слышно. Но въ нѣсколько уже отдаленные отъ насъ восьмидесятые и девятидесятые года истекшаго вѣка волна "толстовскаго" движенія захватывала русскую интеллигенцію широко и ея поселки выростали по "лицу земли родной" все чаще и чаще съ каждымъ годомъ. Иные, правда, черезъ годъ уже распадались, и колонисты возвращались снова въ "первобытное состояніе", т.-е. шли служить, учиться и т. п. Зато другія колоніи имѣли, въ силу удачнаго подбора членовъ, болѣе продолжительную жизнеспособность и просуществовали нѣсколько лѣтъ. Когда-то и я заплатилъ дань своему времени, и жизнь свою въ одной изъ такихъ колоній желаю разсказать читателямъ.»…
Начав читать, спотыкаясь о яти, «и» краткие и обилие твердых знаков, к концу первой страницы текста Виктор поймал себя на том, что мозг совершенно адаптировался к дореволюционной азбуке и чтение с этой точки зрения уже не вызывает ни малейших проблем. И все-таки читал Виктор через силу, постоянно преодолевая внутреннее нежелание, вызванное тем, что содержание теста казалось ему неинтересным. Автор писал о своей довольно скучной и скупой на события поездке в колонию толстовцев, о колонистах и их быте. Сквозь текст, в котором писатель рассказывал о себе, живописуя свою скромность и, как сейчас сказали бы, толерантность, Веденееву чувствовалась омерзительно отталкивающая беззаветная любовь автора к самому себе за свое самоотречение. Он де отказался от привилегий финансовой обеспеченности. Писатель возвеличивал этот поступок до уровня подвига, но между строк проступало, что, на самом деле, он горько сожалеет о содеянном.
«Я давно стремился къ "простой" жизни на "лонѣ природы", неоднократно дѣлалъ опыты въ этомъ направленіи, но выходило все неудачно. Причиной моихъ неудачъ я считалъ главнымъ образомъ то обстоятельство, что я селился на землѣ одиночной, среди чуждаго мнѣ общества. И вслѣдствіе этого окружающее населеніе глядѣло на меня какъ-то подозрительно. Нѣкоторые думали даже, что я пашу землю и хожу за скотомъ только для отвода глазъ, а что на самомъ дѣлѣ я представляю какую-то тонкую политическую штуку.» - Читал Веденеев, преодолевая скуку. – «Всѣ эти обстоятельства привели меня къ убѣжденію въ необходимости поселиться въ обществѣ единомышленниковъ -- въ интеллигентной колоніи. "Тамъ,-- думалъ я,-- среди товарищей одного взгляда на жизнь, и жизнь будетъ содержательнѣе, полнѣе и интереснѣе". Я услышалъ отъ моихъ знакомыхъ, что на озере Селигеръ уже существуетъ такая колонія.
Прочитав через силу пару страниц, еще несколько Виктор пропустил. «На другой день я сбросилъ съ себя свое "вавилонское" платье и одѣлся въ простую одежду, а черезъ день сбросилъ сапоги и сталъ ходить босикомъ.
- Это самая здоровая обувь,-- шутилъ Георгій,-- и не дорогая.
Дѣйствительно, было пріятно ходить босикомъ по мокрой утренней росѣ, пыльной дорогѣ, шлепать по грязи и перескакивать съ камня на камень на берегу Дивного, куда мы приходили въ послѣобѣденный часъ купаться.»…
Не найдя ничего интересного и в этом отрывке брошюры, Веденеев, без особой надежды на удачу, предпринял еще пару тщетных попыток зацепиться за что-нибудь, открывая книжку наугад.
Он дочитал очередную страницу скучного текста и, перевернув ее, поймал себя на том, что не помнит ничего из прочитанного. Утомительное чтение не смогло заслонить собой мысли о Тамаре, то и дело накатывавшие в его сознание. В мозгу самопроизвольно возникла ассоциация имени Тамара со словом «царица». Порывшись в памяти, Виктор понял, что его копилка знаний не содержит в себе ровным счетом ничегошеньки о царице, кроме самой ассоциации.
Веденеев посчитал, что его отношения с Тамарой делают уместным и целесообразным, восполнить выявленный пробел. Он, с облегчением отложил поднадоевшее чтиво на подоконник, и взялся за свой ноутбук.
Статья о царице отослала Виктора к стихотворению Лермонтова «Тамара». Он прочел его двенадцать четверостиший, а, подумав недолга, решил выучить их наизусть, не без надежды при случае козырнуть поэтическими знаниями.
Веденеев принялся перечитывать стихотворение строка за строкой и, глядя в окно, повторять их про себя.
Во дворе, тем временем, образовался новый колоритный персонаж: пожилой мужчина с гармошкой. Он расположился на лавочке в самом центре желтого пятна уличного освещения. До слуха Веденеева донеслась производимая гармонистом музыка, которая как магнитом притянула поближе к себе праздных постояльцев пансионата.
- …«В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла». -
Повторял про себя Виктор, стараясь не отвлекаться на гармониста. Тот одну за другой исполнял песни стандартного для гармони набора от «Вот кто-то с горочки спустился» до «Листья желтые» и «Паромщик».
Кто-то из постояльцев принялись легонько подпевать самодеятельному шоумену, две старушки образовали танцевальную пару.
…«И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные жары,
Была непонятная власть».
Запоминание, благодаря невесомости гениального лермонтовского стиха давалось легко. За окном давешнее робкое подпевание гармонисту переросло в разнузданное разноголосое хоровое пение.
…«На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина».
В освещенный круг, сверкая новыми кроссовками, вошел Валерий, прибывший из поселка. Под мышкой он держал коробку конфет и бутылку шампанского, опрометчиво не убранные им в какой-нибудь непрозрачный пакет. Джентльменский набор предметов демаскировал его вечерние намерения не только для Веденеева, но и для всех иных отдыхающих. Старушки проводили прошедшего мимо них мужчину понимающе неодобрительными взглядами и, заговорщически склонив друг к другу головы, принялись перешептываться, видимо гадая, для кого сей набор предназначен.
«Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там».
…
Будильника Рябоконь не услышал. Его разбудил стук в дверь и приглушенный (чтобы не поднять на ноги весь пансионат) призывный голос Веденеева из-за двери. – Валера.
Открыв глаза, «Конь» осмотрелся. То, что вчера еще и можно было, с большой натяжкой, назвать букетом диких хризантем, лежало на подоконнике, превратившись в пучок потускневшей травы. На журнальном столике не закрытой стояла опустошенная лишь на треть бутылка того, что накануне было шампанским. Натюрморт довершали два недопитых до конца бокала и раскрытая ополовиненная коробка конфет.
- Валера. – Еще раз позвал приятеля из-за двери Виктор.
Прогоняя остатки сна, Рябоконь поднялся с постели, натянул висевшие на ее спинке трусы, и, силясь удержать в поднятом состоянии клонившиеся вниз веки, пошел к двери, на ходу восстанавливая в памяти вчерашний вечер. Он сделал шаг и понял, что общее впечатление скорее положительное, чем наоборот. На втором шаге в памяти начали всплывать детали рандеву. За время прохождения дистанции до двери расстоянием в шесть шагов он вспомнил все до мельчайших подробностей и, поворачивая в замочной скважине ключ, широко улыбался.
- Что ты сияешь, как пряжка на парадном ремне? – Спросил Веденеев, удивившись довольной физиономии приятеля, но окинув взглядом комнату, догадался о причине его веселости еще до того, как «Конь» ответил.
- Жизнь прожить надо так, чтобы было, что вспомнить, а рассказать – стыдно. – Подняв правую руку с вытянутым вверх указательным пальцем, изрек Валерий, удаляясь в ванную комнату.
Надо отдать должное Рябоконю, собирался он по-военному скоро.
Уже через каких-то пять минут «Конь» запер дверь в свой номер и поставил «сигналку», просунув в щель между верхним краем дверного полотна и косяком заранее приготовленную спичку.
- Это зачем? – Поинтересовался Виктор. – Есть причины для беспокойства?
- Явных нет. – Разрядил напряжение «Конь». – Но, пусть будет, от греха подальше.
Валерий перешел к двери в комнату Виктора и повторил процедуру там.
…
Исследования с использованием георадара предполагали работу в два этапа: сначала - сканирование электромагнитным импульсным излучением недр, а затем - дешифровку полученных результатов с помощью специальной компьютерной программы.
К полевым работам мужчины приступили с рассветом, в надежде закончить первый этап исследования в течение одного дня.
Управлять довольно тяжелым радиолокационным устройством, требовало немалых физических сил. Небольшие колесики тележки, на которой был установлен мини радиолокатор то и дело застревали в неровностях рельефа, зацеплялись за веточки кустарника. Трава забивалась в подшипники осей тележки, и колесики переставали крутиться.
Когда это случилось первый раз, Валерий, перевернув платформу на бок, произвел чистку вращающихся деталей устройства. На это ушло минут десять, но уже через те же десять минут, колеса вновь перестали вращаться. Приняв ситуацию, как неизбежную, исследователи вынужденно скорректировали технологию работы с георадаром. Вместо того чтобы катить тележку перед собой, как это предписывалось инструкцией по эксплуатации, они поочередно таскали ее за собой волоком.
Несмотря на накопившуюся усталость, откладывать полевые работы с георадаром на следующий день Виктору не хотелось категорически, и он, не обращая внимания на стенания Валерия, волочил его за собой, зондируя метр за метром подземное пространство.
- Ну, ты, блин, бурлак-стахановец. – Недовольно просипел Рябоконь, меняя приятеля у «штурвала» устройства. – Устроил субботник. Люди, вон, уже на вечернюю зорьку, на воду вышли. – Валерий кивнул в сторону озерной глади.
Закатное солнце, и, правда, опустилось уже ниже верхнего края полосы лесного массива и распустило по небу кроваво красное зарево, которое отражалось и в озере. Сумрак накатывал неумолимо и быстро, грозя в считанные минуты превратиться в темень.
Устало усаживаясь на траву, Виктор посмотрел в том направлении, куда указывал приятель и наткнулся взглядом на лодку, очевидно, взятую в прокат на станции. Экипаж плавательного средства состоял из трех человек, силуэты которых отчетливо виднелись на фоне кровяного пятна закатного отражения. Один сидел на веслах и греб, другой расположился на носу, третий полулежал на корме.
- Не бурчи, Валер. Осталось всего пару раз туда - обратно пропереть эту… бандуру, и дело с концом. – Не выдержал постоянного недовольного бормотания приятеля Виктор. – Сегодня – это минут пятнадцать, от силы, двадцать. Завтра: дорога туда – сюда, монтаж – демонтаж. Полдня коту под хвост. Давай уже, заканчивай, молча, без этого роптания, а с меня, бонусом, - вискарик.
Со стороны лодки раздался звук всплеска. Оба, и Виктор, и Валерий посмотрели в направлении озера. В лодке осталось только два силуэта: тот, что на веслах и тот, что некоторое время назад полулежал на корме. Теперь он сидел, опираясь руками в борта колеблющейся на воде лодки. Человек, пребывавший ранее на носу, бесследно исчез. Как только колебания плавательного средства утихли, мелькнув ластами, кувырнулся в воду спиной назад силуэт на корме.
- Ты думал, что это рыбаки вышли на вечернюю зорьку? Обломись. Это дайверы. – Обратившись к товарищу, охотно съязвил Веденеев, уставший от его непрекращающихся стенаний и бормотания. – Правда, странные, какие-то дайверы. Какой интерес ночью нырять? Тем более, здесь, где нихера интересного днем с огнем не увидеть. Пару окуней если только. – Озвучил Виктор накатившие на него сомнения. – Это же не коралловый риф где-нибудь в Египте или на Карибах. – Пояснил он свой скепсис. - Готов поспорить, что эта та самая троица угрюмых парней, которая приехала в пансионат в один день с нами.
Когда речь зашла о странной троице, «Конь» вспомнил услышанные им вчера обрывки их разговора, тоже странного, как и все, что делали они, теперь и раньше. Но в памяти всплыл и неотъемлемо связанный с этими воспоминаниями, произошедший с ним накануне, неловкий конфуз. Это вызвало целый букет неприятных фантомных ощущений. Валерий постарался прогнать эти досаждающие воспоминаниями из своего сознания. Сделать это получилось полным пакетом, стерев на время из памяти все события пешего маршрута от поселка до пансионата, включая и нечаянно подслушанный разговор. Его успеху в деле управления сознанием способствовало то, что работа, наконец, подошла к своему финалу.
- Шандец – делу венец. – Заявил он громогласно и принялся демонтировать оборудование. – Че за виски-то? – Спросил он у Виктора. – Вкусные?
Веденеев на дурацкий вопрос не ответил.
Тогда Валерий, настроение которого заметно улучшилось благодаря окончанию работ, ответил себе сам в своем обычном стиле, цитатой из вокзала для двоих. – Сладкая, как мед, гладкая как девушка. Налетай, расхватывай. – С этими словами в его памяти всплыли подробности вчерашнего романтического приключения. Эти воспоминания были не в пример эпизоду конфуза, куда как более приятные, и их он попытался задержать. - Женщина должна быть как мёд! С одной стороны — мягкая и сладкая! А с другой - влип, так влип!!! – Хохотнул «Конь».
Веденеев посмотрел на товарища удивленно. Для него последняя прозвучавшая фраза была, как говорится, ни к селу, ни к городу.