Если спросить меня о том, какой у меня самый любимый цветок, то я без раздумий отвечу :"Нарцисс".
Сколько я помню себя, в нашем доме всегда были цветы. Весенние охапки яблоневого цвета и тюльпанов, первоцветы, нарциссы на кухонном столе в детском оцинкованном ведерке, пионы на праздничном столе в мой день рождения, охапки зеленых злаковых, привезенные с полей, ядовитые букеты лютиков, цвета сливочного масла, лиловые акониты и грозовые дикие копья дельфиниумов.
Если я хотела сорвать цветок, то никто не говорил мне иезуитским тоном "не трогай, пусть растет!". Этот цветок всегда охотно срезали, выдавали его в руки, даже если был шанс, что он завянет, не доедет до дома. Меня, как ребенка, которому было важно трогать, щупать, обладать всегда поддерживали. Я могла ехать в машине с дедом и выцепить взглядом что-то необычное в поле, и попросить остановиться и посмотреть на это.
Помню, как однажды возвращаясь с рыбалки, в ногах плескалось ведро с рыбами, затянутое марлей, я ела землянику, собранную в дедову фуражку и пялилась в окно. Я увидела потрясающей красоты лиловое пятнышко во всем высохшем поле. "Деда! Останавливай!"-вопила и я и уже выпрыгивала из машины. Это было мое первое знакомство с колокольчиком персиколистным. Разумеется, тогда я не знала об этом. Деда зачерпнул мне чашку воды из рыбного ведра, что бы я сумела довезти свой экспонат до дома и сравнить его с фото в энциклопедии.
Цветы в нашем доме были всегда. Старый Сад, в котором я выросла, был именно садом. Огороду отводилась крошечная часть земли. И в своей основе там росли пряные травы, сладкая репка и морковь для меня.
В Саду росли цветы и душистые травы. Центральную клумбу занимали маргаритки и примулы, расположившиеся вдоль бордюра, синие мускари и белоснежные нарциссы, сливочно-розовые тюльпаны, следом за ними высились кусты пионов и тигровых лилий. Царственное солнечное место занимали два розовых куста : кроваво-красной и персиково-розовой.
Вдоль всего домика росли небесные бруннеры и желтые нарциссы, подбивали углы дома огромные кусты ревеня и бадана. Там, за кустами бруннеры, было мое детское царствие. Под высоким крыльцом, деда соорудил мне индейский шалаш из старой палатки песочного цвета и горы цветных домотканых ковриков. Из зарослей я вырывалась в парадном уборе из перьев и бусин на голове, с криками, наперевес со своим котом Степаном, тоже украшенном по индейской моде-бусами из голубых камешков и перьев. Мы с котом мчались по мощенным коричневыми дорожкам, пугая жадных птиц в ветвях спелой вишни.
В северной части сада росли ландыши и кусты венгерской сирени. Мох наползал по глубокой канаве вверх, уютно окутывая грушевые деревья бархатистым покровом, перекатывался пышным раскатом в ежевичные кусты и скрывался в камнях у крошечного родника, который бил на границе двух участков. Соседний участок принадлежал бабушке и деду моей подруги Маси. Между участками, над родником, нам был переброшен мостик, что бы мы могли перебегать друг к другу в гости, не замочив загорелых ног. Вдоль родника кивали огромными головами желтые нарциссы, папоротники касались своими листьями воды. Исполинские яблони роняли в эти искрящиеся воды свои плоды со звонким всплеском.
Северная же часть сада была моим мрачным царствием, мистическом миром, где вечерние тени самыми первыми настигали меня. По родниковым водам я отправляла в плавание свои корабли с цветами, пускала солнечных зайчиков ручным зеркальцем по шероховатым мшистым камням. Это уединение дарило мне бесконечные детские радости от созерцания птиц у воды, спешащего в свое гнездо ежа, полевой мыши, лакомящейся крошками, которые я рассыпала пока поедала пряники. Мрачное мое царствие простиралось до раскидистой старой Липы, что высилась в северо-западном углу Сада. Одинокий сумеречный страж укрывал под своими корнями прохладный каменистый грот, в котором родник терялся под землей, унося свои хрустальные воды далеко вглубь, что бы вновь найтись в сосновом бору, далеко за пределами Сада. Была в старой Липе еще одна моя потайная отрада-большое и глубокое дупло, в которое я могла запросто поместиться. Это пространство я использовала для тихих игр с котом, который боготворил это место за охотничий сумрак, даже посреди солнечного дня и за трухлявую подстилку старого дерева, что усыпала весь импровизированный пол. В дупле я хранила свои ценные находки : куриных богов(камешки со сквозным отверстием), найденные в ручье или привезенные мной из поездок на реку, перья птиц, блестящие кусочки слюды и прозрачного кварца. Был в дупле и запас воды, в дедовой армейской фляжке и горсть сушеных ягод, на случай важных переговоров.
Об этом месте было известно только деду, потому что все известное мне было известно и ему. Там он мог отыскать меня в синих сумерках, окутывающих Сад, когда было пора уезжать домой, а первые звезды разгорались в летнем небе мерцающими сферами.
Тайное убежище скрывало все: дневные ранения от слишком быстрого бега, эмоциональные разговоры с котом на различные темы, секретные находки птичьих костей и пару старых книг, в которые я закладывала на сушку понравившиеся бутоны.
Машина уносила нас с дедом и бабулей все дальше от ворот Сада, и мы словно вплывали в синее густое пространство под звездами, все ярче разгорающимися над нашими головами. Темный шатер неба полностью накрывал все наше существо и мы открывали окна, что бы впустить его в машину, прикоснуться к его бархатистому брюху и поймать теплый ленивый ветер исцарапанной рукой. Дорога домой, под звездами казалась бесконечной и это радовало меня, это была эпоха краденного времени, когда ты "уже не там и еще не здесь". Тело мое впадало в некое оцепенение и я смыкала веки, как только появлялись огни города. Мне хотелось скрыть тот синий сумрак под приспущенными веками, внести в городскую квартиру немного Садового духа, не потеряв ни единой капли по пути.
В то время у меня не было богов, кроме созданных мною. Я верила только в то, что видела своими глазами, то во что искренне увлекало меня и потрясало, я верила в деда, который был мне и Бог и Мир. Не было в те времена для меня границ сознания, я чувствовала всей кожей, жадно пила из родников, на полную катушку сжигала кислород в легких и тестировала прочность колен, в сумасшедших гонках с неведомыми преследователями. Остервенело носилась за ускользающими тенями быстро бегущего летнего неба, что бы луч солнца не успел коснуться моей кожи. То было время было наполнено светом, и я была тогда Целой. Не было во мне изъянов, я не искала в себе слабых сторон. Я жила привольной и счастливой жизнью.
То время для меня по сю пору является незримой базой, сохраненной главой, к которой я возвращаюсь каждый раз, когда накопленный опыт перекрывает все возможные резервуары. И тогда я снова возвращаюсь в свое мрачное царство, забираюсь в пахнущее влагой и мхом убежище и раскладываю свои находки, впечатления, страхи по коробочкам, застигаю врасплох и вкладываю между страниц старых книг и быстро захлопываю, что бы не удрали. Это моя точка обратного отсчета, мое место силы, как теперь часто говорят. Когда худо моей голове от мыслей, я погружаю руки в ледяные воды своего родника, плещу в лицо, по детски не боясь за свой наряд и за то, что останусь в мокрой рубашке.
Сейчас старый Сад мною любим и почитаем. На нем располагается мой участок "Дальней фермы". В Саду растут кустарники, огромные кусты сирени, черноплодной рябины, йошты, малина и мои любимые старинные нарциссы и ландыши. Течение времени в моем Саду неизменно. Это мое время в том месте, где я снова могу становиться Целой, принадлежащей только себе самой. В Старом саду растут мои огромные кусты пионов, надежно укрытые от чужих глаз. Дороги к старому Саду официально больше не существует. Отсутствие людей и многочисленные ручьи уничтожили ее, но это только видимость. Мои детские намоленные тропы еще живы в моей карте, и я неспешно перемещаюсь по зарослям одичавшего сада кругом, забираясь все выше, к своему Серому уступу, за поворотом которого неизменно ждет меня мой старый Сад.
Автор : Ольга Линник
С любовью,Оля на ферме.
