Её воспевали писатели и художники. Русская женщина — больше чем жена или муза. Отечественные представительницы прекрасного пола выручают своих любимых мужчин из самых сложных ситуаций. Примеры женской самоотверженности — в обзоре Евгении Поповой.
Невенчанная жена графа Фёдора Толстого и мать его детей, цыганка Дуня наконец узнала, почему её Федя в таком отчаянии: он признался, что проиграл огромную сумму. А долг отдавать нечем. Дуняша побежала к себе в комнату, достала из тайника толстую пачку денег и положила её перед любимым.
«Откуда?» — изумился «отец семейства холостой». — «От тебя. Ты много дарил мне, а я не тратила и всё сберегла», — ответила цыганка. Фёдор Иванович в слезах благодарил Дуню: его честь и сама жизнь были спасены! Ведь легкомысленный граф уже собирался застрелиться.
Фёдор Иванович Толстой был фриком своего времени. История его жизни настолько необычна, что в ней невозможно отличить правду от вымысла. Современник Пушкина и Грибоедова, аристократ, военный, бретёр и авантюрист, Фёдор Иванович умудрился совершить в начале ХIХ века путешествие в Америку. Отсюда и его прозвище Толстой-Американец.
Именно его взял прототипом своего героя Удушьева Грибоедов в пьесе «Горе от ума». Прочитав строки «Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист», петербургская и московская публика сразу поняла, о ком идёт речь.
Известно, что Толстой-Американец просил Грибоедова заменить в поздних редакциях часть его характеристики на «в картишках на руку нечист», чтобы люди не подумали, что он ворует со стола табакерки.
Личная жизнь Толстого-Американца была нестандартной, как и он сам. За богатого и красивого графа вышла бы любая девушка, а он выбрал никому не известную цыганку из табора.
Граф впервые встретил её осенью 1814 года, когда возрождавшаяся после пожара Москва веселилась напропалую. Цыгане были неотъемлемой частью почти всех барских кутежей. На одном из них Фёдор Иванович увидел танец молодой цыганки Авдотьи Тугаевой и влюбился в девушку с первого взгляда.
Целый год граф преследовал Дуняшу, делая царские подарки, и наконец цыганка ответила на его чувства. Дуня поселилась в доме Фёдора Ивановича и даже сумела понравиться его родителям. Она проявила себя верной подругой, хорошей хозяйкой и заботливой матерью.
И всё же Толстой-Американец долго не решался на брак с любимой: слишком скандальной была бы эта выходка по меркам того времени. Лишь после того как Авдотья спасла ему жизнь, Фёдор Иванович обвенчался с ней и неожиданно стал примерным семьянином. Высший свет принял их союз благосклонно: к причудам графа все давно привыкли.
Дважды невыполнимая миссия
В конце августа 1866 года Фёдор Михайлович Достоевский заключил кабальный договор со своим издателем Фёдором Стелловским. Купец 2-й гильдии, издатель разных музыкальных и литературных произведений, торговец нотами и книгами, Стелловский обязался за 3 000 рублей издать полное собрание сочинений Достоевского при условии, что тот до 1 ноября 1866 года напишет новый роман.
При задержке на месяц писатель был обязан выплатить большую неустойку. В случае несдачи нового романа до 1 декабря права на все произведения Фёдора Ивановича на девять лет перешли бы Стелловскому и сам писатель лишился бы процентов от публикаций. Этот договор Стелловский предложил Достоевскому исходя из невозможности соблюдения предложенных условий.
Но Достоевский крайне нуждался в деньгах и потому согласился. Поставив подпись со своей стороны, писатель пришёл в ужас. Мало того что он ещё не успел закончить «Преступление и наказание» — этот роман ежемесячно публиковался главами в журнале «Русский вестник» и затягивать со сроками там тоже было нельзя, — так ему ещё предстояло создать новую книгу всего за пару месяцев!
Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы в начале октября на пороге писателя не появилась недавняя выпускница стенографических курсов — двадцатилетняя Анна Григорьевна Сниткина. К моменту встречи с Достоевским она была большой поклонницей его таланта.
Засучив рукава, девушка сразу приступила к работе. Всего 26 дней понадобилось Фёдору Михайловичу и Анне на то, чтобы явить миру роман «Игрок», на страницы которого Достоевский выплеснул свою болезненную страсть к рулетке. Утром и днём писатель диктовал, а Сниткина стенографировала.
Вечером — а часто и по ночам — Аня превращала «тарабарскую грамоту» в текст. Сначала писатель отказывался верить в успех затеи, но работоспособность стенографистки не уступала его гениальности. К 30 октября рукопись была готова!
Всё шло как нельзя лучше, но Стелловский проявил себя не только жадным, но и подлым человеком. Чтобы обезопасить себя от встречи с Достоевским, издатель… уехал в неизвестном направлении. Принять рукопись вместо него отказались как заведующий конторой издателя, так и домашний слуга Стелловского.
Казалось, всё кончено. Писатель был в отчаянии. Но Анна Сниткина проявила изрядную находчивость: юрист, к которому она обратилась, посоветовал отнести рукопись к нотариусу и заверить её поступление. Достоевский был спасён!
Фёдор Михайлович понял, что Аня — его ангел-хранитель, и сделал ей предложение. К слову, Анна Григорьевна ещё не раз спасала мужа: от безденежья, депрессии и лудомании. А Стелловский закончил свои дни в психиатрической лечебнице.
Оставленная в гримёрке популярность
Летним вечером 1974 года оперная певица Галина Вишневская тщательно оделась, причесалась и отправилась пешком из своего «дома ста роялей» в Брюсовом переулке в Большой театр, где она прослужила почти четверть века. Нет, не на выступление и не на репетицию: Галина Павловна позаботилась о том, чтобы ни с кем не пересечься.
По воспоминаниям певицы, она зашла ненадолго в свою пустую гримёрку, затем вышла на сцену, легла на неё и сказала ей самые заветные слова любви, которые не говорила прежде никому. Ведь звездой «Гальку-артистку», как дразнили в детстве народную артистку СССР, сделала именно сцена Большого: его кулисы помнят многочисленные триумфы Вишневской в партиях Татьяны, Купавы, Наташи Ростовой, Иоланты и Тоски.
Большой театр был для певицы всем. Тем не менее, находясь на самом пике творческих сил, Галина Павловна решительно попрощалась со своей прежней жизнью. Через пару месяцев она эмигрировала на Запад вслед за мужем — виолончелистом Мстиславом Ростроповичем.
Вишневскую и Ростроповича буквально выжили из страны. К знаменитой творческой паре власти были лояльны до тех пор, пока супруги не поселили у себя на даче опального писателя Александра Солженицына. Более того, они способствовали его «побегу» в Америку. Такого певице и музыканту не простили.
Вишневскую не трогали: Галина Павловна продолжала петь главные партии в Большом и гастролировать за рубежом. А Мстислава Леопольдовича уволили из Большого театра и Московской филармонии. Столичные оркестры получили указания не приглашать виолончелиста для участия в концертах.
Маэстро едва пережил такой удар. Понимая, что работа для мужа есть сама жизнь, Вишневская предложила Ростроповичу эмигрировать на Запад всей семьёй. Мстислав Леопольдович согласился и выехал первым. Он покидал родину с мешком одежды и лабрадором Кузей: все медали и награды Ростроповичу велели оставить в московском аэропорту как собственность СССР.
Галина Павловна и Мстислав Леопольдович, а также их дочери Ольга и Елена уезжали «в никуда». И если Ростроповичу в профессиональном плане терять было нечего, то его жена, как оперная певица, потеряла былую славу. Да, она ещё несколько лет изредка выступала в крупнейших театрах мира, но уже без такого успеха, как в России.
Что было тому причиной — незнание иностранных языков или неуживчивость примадонны, которую она сама в себе признавала? Певческую карьеру Вишневская завершила в 1982 году в парижской Гранд-Опера, после чего ушла в педагогическую деятельность.
Карьера Ростроповича в эмиграции, напротив, резко пошла гору. Он стал одним из ведущих дирижёров Запада. Почти 20 лет был бессменным дирижёром и художественным руководителем Национального симфонического оркестра в Вашингтоне, вошедшего под его руководством в число лучших оркестров Америки.
Глядя, как муж востребован в профессии, как он зарабатывает миллионы долларов, пожимает руки президентам и монархам разных стран, Галина Павловна наверняка испытывала гордость. Но слов «царица наша», с которыми к Вишневской в Большом обращались все: от руководителя театра до костюмера, — она больше так и не услышала.