Подумал, почему бы не стать активным гражданином, пусть и на пару часов. В мутном, замызганном переулке, в алом свете вывески «К&Б», ко мне, неуклюже перепрыгивая через лужи, приближались менты.
— Вам просто необходимо стать понятым, — говорит один.
— Почему? — спрашиваю. Глупый вопрос.
— Там ничего страшного, никаких наркотиков. Десять минут присутствия, и пойдёте домой.
Мне было приятно оттого, что менты обращаются ко мне на «вы». В тот день я был падок на лесть, тем более от персон, от которых редко услышишь доброе слово. В прошлый раз примерно те же самые менты приковывали меня наручниками к бомжу, укравшему медный кабель, усаживали рядом со спящим таджиком, ссавшим под себя, выбивали признания, угрожали расправой. Помню, как сотрудники так же неуклюже перепрыгивали через лужу мочи, растёкшейся по будке приёмки. И все менты были похожи друг на друга: со своими овальными твердолобыми лицами они семенили по узким коридорчикам, каждый раз заново здоровались с коллегами, глумились над задержанными.
Я не сотрудничаю с ними, нет, я исполняю гражданский долг. Вдруг на бедного подозреваемого начнут давить, а я тут как тут, на страже порядка. Я ведь замечу, скажу им, нет, закричу! Закричу ведь, правда?
Мы поднимались по узким ступенькам на пятый этаж участка. Тёмные коридоры тянулись и не заканчивались. Лысый, накачанный опер в чёрной водолазке улыбнулся и поприветствовал меня. Опера были другой формации: серьёзнее, сильнее, они познали искусство диалога и общались с людьми, задавая одни только вопросы, ничего не утверждая.
— Ничего делать не нужно, просто проследить за ними, хорошо?
— Хорошо.
— А тебя где выцепили? — лафа с обращением на «вы» закончилась.
— На улице.
— Что делал?
И почему я чувствую себя виноватым?
— Шёл.
— Просто шёл? — опер расхохотался. — Совершеннолетний?
— Да.
— Отлично. Ничего, пятнадцать минут посидишь и пойдёшь домой.
Уже прошло пятнадцать минут. Я понял, что проторчу в участке полтора часа.
Со мной поздоровался следователь. Кучерявый, улыбчивый, в тёмной майке, следачьего среднего возраста. Рядом с ним стояла сотрудница в штатском. На секунду показалось, что она — потерпевшая. Обычная девушка, чуть старше меня, с каштановыми волосами, заячьим выражением лица, парой лишних подбородков, вылезающих в момент шуточек следака, и приятным округлым задом в джинсах.
Напротив следователя, сгорбившись, сидел лысый армянин в спортивном костюме. Маникюрными ножничками он подстригал себе ногти.
— Начальник, нэт больше ногтэй.
— Ищи-ищи, вон там, на мизинце, срезай. Когда ты Ваню живым в последний раз видел?
— Так… Два дня назад. Я его нэ убивал!
— Я знаю.
— Избил, признаю! Но это за то, что он мой тэлэфон украл! Но убивать — нэт!
— Знаю, я ж тебе говорю. Ещё ночь тут посидишь и пойдёшь домой. Вдруг ненаглядная твоя за ночь решит заяву накатать. А сам как думаешь, кто убил?
— Такой чэловэк… кто столько крадёт, кто его убил? Много кто мог.
— Н-да… Нехороший был человек. Редиска. «Джентльменов удачи» смотрел?
— Чего?
— Ладно… А даму-то свою зачем избил? Не любил?
— Любил.
— Чё ж ты её любишь так сильно? Она ж на тебя заяву написать может. Это из-за того, что она вены резать стала?
— Да.
— А чего она?
— Рэвнует… Рэвнует меня к другим женщинам.
— Ясно. До суицида не доводил, получается?
— Я на кого похож, началнык?
— Понял.
— Влапался я… просто так.
— Русский язык знаешь?
— Читат могу, писат — нэт.
Я сидел на диване, поодаль от бедного армяшки. В кабинете на стене, прямо напротив меня, висел портрет молодого Путина с его заискивающим, чеканным взглядом.
Помню, как меня допрашивали сотрудники полиции и тот же самый чеканный взгляд пронзал, проносясь сквозь кожу и рёбра, копаясь в сердце и дёргая лёгкие. Чувствовать себя виноватым просто — из-за тухлого запаха участкового отдела, из-за рыхлого воздуха в кабинете.
— Так, мужики, сильно торопимся? — следак обратился ко мне и другому парню, второму понятому. Удивительно, но я думал, что он такой же сотрудник. Скорее всего, так и было: уж больно вальяжно он себя вёл, да и лоб ментовской я узнаю из тысячи.
— Ну, торопимся, конечно… — говорю. — Пятнадцать минут прошло уже.
— Сейчас, немного ещё. Тебе сколько лет?
— Девятнадцать.
— Учишься?
— Есть такое.
— Завтра рано вставать?
— Да.
— Всем вставать рано, пи*дец. Ладно, мужики, ещё пятнадцать минут.
Меня выворачивало наизнанку, только без рвоты. Сосуды неприятно пульсировали, время остановилось. По щелчку пальцев всё пространство сжалось в пределы этих квадратных кабинетов с решётками. Недавно я понял, отчего русский человек так отчаянно не любит сотрудников полиции. Ведь тут совсем неважно, кому висеть на стенах: Путину, Корнилову или Дзержинскому — всякий пристальный взгляд будет органичен этим грязно-голубым стенам. Ведь пока страну лихорадило, пока её разрывало на части, жандармы жили — жили хорошо и спокойно. Одна структура, пережившая все империи, ни капли не изменившаяся, — вот в чём всё дело. Но то патетика, которой я притуплял тревогу.
— Баба где? — спросил следак у внезапно возникшего, вставшего у двери опера.
— Сюда ведём.
— Отлично. Этого уберите, чтобы они друг с другом не сцепились.
— Да я её пальцем не трону! — дёрнулся армянин.
— Там уже трогать нечего, чудик.
Армянина по имени Аваг (его имя я увидел уже в протоколе) увели из кабинета. Тучный сотрудник полиции притащил низенькую женщину. Она прятала своё лицо за капюшоном сиреневой пуховой куртки до колен. На бежевых её брюках красовались ржавые пятна и брызги крови.
— Давай, дамочка, снимай капюшон, — попросил её следователь.
— Зачем? — мутно и хрипло спросила дамочка.
— За надом! Давай быстрее.
И дамочка сняла капюшон. За грязной, лохматой кутерьмой волос скрывалось изуродованное лицо, похожее на сгнивший помидор. Посиневшее и опухшее, на нём не оставалось места для глаз, были видны лишь тоненькие тёмные прорези, с помощью которых она, наверно, и ориентировалась в пространстве, но больше полагалась на слух и обоняние.
— Еб*ть-копа-а-ать... — протянул следак. — За что ж тебя так отх*ярили-то?
— А нех*й вены резать.
— А вены-то что резала?
— Еб*нутая.
— Ну, хотя бы признаёшь, уже хорошо. Так, бери ножнички, состригай ногти все — вон, на бумажку.
Она взяла было маленькие маникюрные ножницы, но руки так сильно тряслись, что ножнички неминуемо упали на пол.
— Вот это тебя колдобит… Не торопись, пожалуйста, не поранься. Ты нах*я полы мыла, когда менты приехали?
— Не знаю… Еб*нутая.
— Хата не твоя ведь была, так? Ты чё, сериалов не смотрела?
— Да какие нах*й сериалы, вы чего?
— Ну, «След», например.
— Ничего не смотрела.
— Ничего вы не смотрели… Судимости раньше были?
— Да, две.
— Ого! Так ты у нас опытная, получается. И чего х*йню творила тогда?
— Я по наркотикам сидела.
— И чё, с убийцами не общалась?
— Нет.
— Да нех*й заливать, за полтора года с кем угодно заговоришь. Когда в последний раз Ванькá видела?
— Да… дня два–три назад. Аважек с ним подрался, потому что он его нагрел на тридцать тыщ. А потом не видели, нет.
— Заяву на Аважика будешь писать?
— Какую?
— Ну, о нанесении тяжких телесных, о домогательствах сексуальных.
— Да ты чего!
— Ладно, шучу, подписывай, я продиктую.
Пока следак диктовал дамочке, я глядел на неё. Сколько жуткого, гадкого было вокруг, и то была не какая-то капля, не одна из сторон её медали, а её жизнь, вся без остатка, может, с маленькой прорехой счастья. Так странно, что мы живём с ней в одном городке, но в разных измерениях, и там, где она семенит своими короткими ногами, мне не удастся пройтись. Мне не оставалось ничего, кроме как смотреть на неё. Эти стены выдавили жизнь за свои пределы. И оставили одного, без родных, без заслуг, без чести, без шмоток, без профессионального опыта. Оставили мясом, от которого требуют восстанавливать причинно-следственную связь.
— Всё, мужики, распишитесь в протоколе за то, что мы сделали срезы ногтей, и с богом.
Я расписался, спустился вниз с пятого этажа. Перед тем как выйти, увидел, как из штанов у Авага вытаскивают шнурки и ведут его в камеру.
Вышел и выдохнул. Закурил. Пятнадцать минут закономерно превратились в полтора часа. Было далеко за полночь. Город опустел. Слякоть заиндевела. Я шёл премудрым пескариком, которого лишили жилища и пустили плавать в такой страшный для него мир. Рыхлый запах и колющий воздух расходились от участка и занимали весь город. Меня тянуло к заборам, и я старался идти вдоль них. Машин, кроме полицейских, в тот час не было. Я шёл и потихоньку вспоминал, что я — человек.
Редакторы Александра Царегородцева, Алёна Купчинская
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
