16
— Веселья час ... И десять лет разлуки, — перебивая его, пропел Громов. — Хочу я жрать всегда, всегда, — продолжал он, задыхаясь от смеха. — Давай мы сядем в тюрьму от скуки. И под конвой на долгие года.
Сумасшедший наперебой ему стал выкрикивать совсем непонятные фразы, потом вдруг совершенно спокойно сказал:
— Сталин, Екатерина на престол вернулась.
Громов, довольный тем, что ему удалось сгородить только что пропетую им пародию, весело промолвил, размахивая палкой:
— Екатерину давай нам сюда, на всех хватит, она баба гулящая была.
Что касалось первого слова, то он побоялся что-нибудь к нему придумать. Моргая ресницами чаще обычного, он робко окинул взглядом своих приближенных и тут же вновь обратился к сумасшедшему:
— Ну, ты, труханутый, отмочи еще хохму какую-нибудь!
Прыгая на одном месте и до неузнаваемости искажая лицо всякими гримасами, тот, словно выполняя заказ, пропел нормальным голосом на обыкновенных нотах:
— Сбейте оковы. Дайте мне волю.
Кто-то из самоохранников крикнул насмешливо из толпы:
— Да, как же, собьем. До тебя дотронуться невозможно, ощетинился, как ежик.
— Немцы, немцы наступают! — вдруг заорал сумасшедший, делая оборонительную позу.
— А мы их сейчас из пулемета, — ответил строго Громов и ткнул палкой его в бок.
Вероятно, чувствуя сильную боль, тот упал на землю, сел и протяжно, навзрыд заплакал.
— Ну, ты, не брызгай бельмами! — раздражительно заговорил старший нарядчик и толкнул его ногой в спину.
— Ура-а-а! Берия повесился, копайте ему могилу! — закричал, надрываясь, сумасшедший, подхватываясь на ноги. — Копайте скорей, пока мы все живы!
В этот момент, как медведь из берлоги, вылез из двери служебной канцелярии старший надзиратель Горобец. Он был высокого роста, но какой-то очень неуклюжий; лицо у него было отекшее и воспаленное от постоянного пьянства. На нем была измятая гимнастерка, темно-синие галифе неопределенного фасона и новые кирзовые сапоги. Погоны на его плечах лежали зигзагом, будто вскипали от зла и ненависти к заключенным. Форменная фуражка с синим верхом особенно придавала ему отвратительный вид. Он протер сонные глаза, лениво зевнул, прикрывая рот широкой, как лопата, ладонью, затем не спеша подошел к веселой компании и грубым, не терпящим возражений голосом спросил:
— Шо за балаган собрали здесь?
В это время сумасшедший отплясывал лезгинку по всем правилам кавказского искусства.
— Аса, аса! — кричали хором, хлопая в ладоши лагерные придурки.
Горобец, краснея, топнул ногой и, словно в трубу, протяжно проревел:
— Прекратить безобразие!
После этого сразу все умолкли.
— Откуда такой фокусник появился в лагере? — глядя на умалишенного, спросил Горобец.
Сумасшедший при этом как ни в чем не бывало продолжал свою пляску.
— Наверно, с новым этапом этот чокнутый прибыл, — ответил Громов, не скрывая улыбки.
— Чокнутый? — повторил многозначительно Горобец, внимательно наблюдая за выходками танцора.
— Знаю я таких чокнутых. У меня эта чернуха не пролезет. Видал я всяких на своем веку. Сначала чокнутые симулянты, а потом такими умниками становятся, когда раскалываются, шо можно просто позавидовать им.
— Ведите его в Бур, — скомандовал Горобец, обращаясь ко всем стоявшим вокруг лагерным активистам.
Два самоохранника осторожно взяли под руки сумасшедшего и повели в направлении барака усиленного режима под названием сокращенно «Бур».
— Эх, хорошо в стране Советской жить! — выкрикивая, пропел он, стараясь вырваться из рук дюжих сопроводителей.
— А тебе будет лучше всех, — ответил ему ехидно идущий следом Горобец.
Барак усиленного режима находился неподалеку. Огражденный высоким забором со сторожевыми вышками с двух сторон, собственно, это был лагерь в лагере. В нем, в основном, находились подследственные за убийство и прочие лагерные преступления. Поместив умалишенного в отдельной камере Бура, старший надзиратель направился к главным воротам. Там конвой уже построил и колонну отказчиков, которые могли еще передвигаться и дойти до рабочей зоны. Те, кто был не в состоянии идти, лежали на траве. Некоторые из них стонали. Я спрягался за толстую сосну, находившуюся метрах в двадцати от главных ворот, и наблюдал за дальнейшими событиями. Появился начальник лагеря, старший лейтенант Конарев. Вместе с ним пришел и лагерный врач Сухов. Сухов, находясь в заключении, исполнял обязанности врача. Подойдя вплотную к колонне отказчиков, Конарев повелительно заговорил:
— Всех доходяг назад в зону! Черт знает что творится. — Он произнес эти слова с таким недоумевающим выражением лица, как будто впервые видел все происходящее за воротами. — Надо немедленно приказать нарядчикам и самоохране, чтобы всегда сообщали о порядке на утренних разводах. Я вижу, что в этом повале нетрудоспособных скрывается много симулянтов. Сухов, эта проблема с симулянтами относится к вам больше, чем ко мне.
— Что я могу сделать в условиях дичайшего лагерного произвола! — ответил спокойно Сухов. На бледном его лице в этот момент по причине сильного волнения появились красные пятна.
Два года тому назад ему ампутировали в лагере ногу. Поэтому от ходил на протезе и заметно хромал.
Конарев резко одернул Сухова:
— Чтобы я больше не слышал от тебя слова «произвол». Ты просто заблуждаешься ... Откуда ты видишь, что в лагере у нас творится произвол?
Сухов без всяких объяснений показал рукой на доходяг, лежащих за воротами. При этом он старался не смотреть на взволнованного начальника. Затем, после непродолжительного молчания, он проговорил:
— Все эти люди на грани полного истощения. Все без исключения. Как я могу понять, кто из них симулянт, и кто болен с потерей трудоспособности.
— А ты пойми... Ты врач с большим стажем.
— У меня нет такой возможности, потому что негде разместить больных в лагере. До сей поры не построили еще лазарет, хотя бы человек на сто.
— Лазарет! — строго подхватил Конарев. — Его так просто не построишь. У меня нет разрешения из главного управления. А сам я не уполномочен на такие дела.
— Тогда положение в лагере останется по-прежнему,— смело заявил Сухов. — Практически заключенные лишены элементарной медицинской помощи. Ведь у меня всего одна юрта для больных, и то на случай открытой раны. Я, слава Богу, в этих кабальных условиях насилу справляюсь с мостырщиками. — Сухов догадывался, что начальнику давно знакомо слово «мостырщик», но, несмотря на это, он решил немного пояснить, что представляют собой только что названные люди. — Калечат, сволочи, себя беспощадно. Травят глаза всякими химикатами. Где берут эту отраву? Не знаю. Искусственные флегмоны и даже гангрены почти каждый день. Умышленные ушибы ног и рук — постоянное явление... Все это творится во имя симуляции, чтобы любым путем уклониться от трудовой повинности.
— Мостырщиков будем судить, — заявил решительно Конарев. — Хватит с ними заигрывать. Распустили мы этих негодяев больше некуда.
— Ваше дело судить, гражданин начальник, а мое — вам только докладывать. Я ведь больше никаких прав не имею. Я сам по милости Особого совещания второй срок отбываю, и, наверно, не видать мне свободы.
— Ты уже надоел со своим Особым совещанием! — строго возразил Конарев, склонный кончить этот ненужный ему разговор с неугомонным лекарем.