Астафьев В. поднимает проблему отношения к пленным.
Автор описывает картину военной жизни солдат в отвоеванном у немцев хуторе. У одного из солдат здесь погибли родственники, поэтому он был в очень тяжелом состоянии и начал стрелять по пленным немцам. Автор описывает поведение солдата, ослепленного жаждой мести, с использованием просторечных слов, например, «жарил». Его короткие гневные реплики оформлены многочисленными односоставными восклицательными предложениями. Солдат не справился с охватившей его жаждой мести и проявил негуманность.
Астафьев В., продолжая иллюстрировать проблему, приводит пример и противоположного отношения к пленным. Лейтенант Борис Костяев начал прикрывать немцев от выстрелов. А военврач заботился о раненых, не разделяя их на своих и чужих. Старший сержант тоже выразил заботу о немце, дал ему закурить, глядя на забинтованные руки, разговаривал с ним по-дружески, спрашивая немца о том, как он будет дальше жить, сомневался, позаботится ли о нем фюрер.
Эпизод жестокого, немилосердного отношения к пленным противопоставлен эпизоду гуманной заботы о раненых врагах. И читатель понимает, что в человеческих отношениях всегда должно сохраняться чувство милосердия, как бы тяжело ему ни было. Оно должно быть выше всех остальных негативных чувств, которые могут возникнуть у солдат спонтанно, когда они сами не раз сталкивались с ужасными зверствами фашистов. Не ожесточаться, не превращаться в беспощадных мстителей, а сохранять в себе человечность очень важно в любое время.
Авторское отношение к происходящему выражено в предложении, в котором писатель говорит о крови, что она «вся текла из ран, из человеческих тел с болью». Не важно, кто человек по национальности, кто он – захватчик или защитник. Важно то, что телу одинаково больно, когда человек ранен.
Я, пожалуй, соглашусь с авторской позицией, хотя мне понятно и поведение солдата, который ожесточился на пленных. В целом, позиция советского народа во время войны по отношению к пленным была гуманной. Примером милосердного поведения может быть отношение Марии к молодому немцу. Речь идет о героине повести В. Закруткина «Матерь человеческая». Сначала она хотела заколоть его вилами. А потом выхаживала, заботясь о нем как о сыне. Оставшись на хуторе в одиночестве, в холоде и холодная, Мария не озлобилась на врага, хотя фашисты убили ее мужа и сына. Не сумев спасти от смерти, она похоронила его. В поведении Марии проявилось наше извечное ценное качество – человечность.
Итак, у человечества накоплено немало незыблемых правил гуманности. Одно из них – человечное отношение к пленным. Понятно, что человеку, у которого погибли родные, трудно себя сдержать. Главное – остаться человеком, сохранить в себе милосердие, не уподобляться захватчикам. В любом человеке должен существовать запас человечности.
ТЕКСТ
Одно желание было у лейтенанта Бориса Костяева: скорее уйти от этого хутора, от изуродованного поля подальше, увести с собой остатки взвода в тёплую, добрую хату и уснуть, уснуть, забыться.
Но не все еще перевидел он сегодня.
Из оврага выбрался солдат в маскхалате, измазанном глиной. Лицо у него было будто из чугуна отлито: черно, костляво, с воспаленными глазами. Он стремительно прошёл улицей, не меняя шага, свернул в огород, где сидели вокруг подожженного сарая пленные немцы, жевали чего-то и грелись.
— Греетесь, живодеры! Я вас нагрею! Сейчас, сейчас... — солдат поднимал затвор автомата срывающимися пальцами.
Борис кинулся к нему. Брызнули пули по снегу... Будто вспугнутые вороны, заорали пленные, бросились врассыпную, трое удирали почему-то на четвереньках. Солдат в маскхалате подпрыгивал так, будто подбрасывало его землею, скаля зубы, что-то дикое орал он и слепо жарил куда попало очередями.
— Ложись! - Борис упал на пленных, сгребая их под себя, вдавливая в снег.
Патроны в диске кончились. Солдат все давил и давил на спуск, не переставая кричать и подпрыгивать. Пленные бежали за дома, лезли в хлев, падали, проваливаясь в снегу. Борис вырвал из рук солдата автомат. Тот начал шарить на поясе. Его повалили. Солдат, рыдая, драл на груди маскхалат.
— Маришку сожгли-и-и! Селян в церкви сожгли-и-и! Мамку! Я их тыщу... Тыщу кончу! Гранату дайте!
Старшина Мохнаков придавил солдата коленом, тер ему лицо, уши, лоб, греб снег рукавицей в перекошенный рот.
— Тихо, друг, тихо!
Солдат перестал биться, сел и, озираясь, сверкал глазами, все еще накаленными после припадка. Разжал кулаки, облизал искусанные губы, схватился за голову и, уткнувшись в снег, зашелся в беззвучном плаче. Старшина принял шапку из чьих-то рук, натянул ее на голову солдата, протяжно вздохнув, похлопал его по спине.
В ближней полуразбитой хате военный врач с засученными рукавами бурого халата, напяленного на телогрейку, перевязывал раненых, не спрашивая и не глядя — свой или чужой.
И лежали раненые вповалку — и наши, и чужие, стонали, вскрикивали, плакали, иные курили, ожидая отправки. Старший сержант с наискось перевязанным лицом, с наплывающими под глазами синяками, послюнявил цигарку, прижег и засунул ее в рот недвижно глядевшему в пробитый потолок пожилому немцу.
— Как теперь работать-то будешь, голова? — невнятно из-за бинтов бубнил старший сержант, кивая на руки немца, замотанные бинтами и портянками. — Познобился весь. Кто тебя кормить-то будет и семью твою? Фюрер? Фюреры, они накормят!..
В избу клубами вкатывался холод, сбегались и сползались раненые. Они тряслись, размазывая слезы и сажу по ознобелым лицам.
А бойца в маскхалате увели. Он брел, спотыкаясь, низко опустив голову, и все так же затяжно и беззвучно плакал. 3а ним с винтовкой наперевес шел, насупив седые брови, солдат из тыловой команды, в серых обмотках, в короткой прожженной шинели.
Санитар, помогавший врачу, не успевал раздевать раненых, пластать на них одежду, подавать бинты и инструменты. Корней Аркадьевич, из взвода Костяева, включился в дело, и легкораненый немец, должно быть из медиков, тоже услужливо, сноровисто начал обихаживать раненых.
Рябоватый, кривой на один глаз врач молча протягивал руку за инструментом, нетерпеливо сжимал и разжимал пальцы, если ему не успевали подать нужное, и одинаково угрюмо бросал раненому:
— Не ори! Не дергайся! Ладом сиди! Кому я сказал... Ладом!
И раненые, хоть наши, хоть исчужа, понимали его, послушно, словно в парикмахерской, замирали, сносили боль, закусывая губы.
Время от времени врач прекращал работу, вытирал руки о бязевую онучу, висевшую у припечка на черенке ухвата, делал козью ножку из легкого табака.
Он выкуривал ее над деревянным стиральным корытом, полным потемневших бинтов, рваных обуток, клочков одежды, осколков, пуль. В корыте смешалась и загустела брусничным киселем кровь раненых людей, своих и чужих солдат. Вся она была красная, вся текла из ран, из человеческих тел с болью. «Идем в крови и пламени, в пороховом дыму».
/В.П. Астафьев/
Виктор Петрович Астафьев (1924-2001) — русский писатель.