Моррис Хелприн работал журналистом, затем подался в киноиндустрию и в итоге стал президентом "London Films".
В 30-х годах Моррис отправился в Мексику с Сергеем Эйзенштейном, которого американский писатель Эптон Синклер спонсировал на создание фильма "Да здравствует Мексика!".
Воспоминания Морриса Хелприна:
"Это был самый первый фильм, снятый в Западном полушарии, в Мексике, осознанный и зрелый. Такой огромный шаг от идиотизма Голливуда, вскормленного кукурузой. Живописная риторика такой жизненной силы, что гремит и ревет. И все же в нем есть все аспекты популярного кино.
Тот день в Лос-Ремедиосе, когда мы гуляли по холмам в поисках подходящего для съёмок места, послужил свидетельством гениальности Эйзенштейна, его дотошности в стремлении, чтобы натурная съёмка была идеальной по качеству. Вся Мексика вокруг нас была настолько “красива, что можно было упасть в обморок”. Вершина горы и древний акведук, упирающийся на высоте семи тысяч футов в неподвижный полог лебедино-белых облаков. Можно было установить камеру практически в любом месте и снимать.
Но русский, за которым поспешно следовал оператор Эдуард Тисс, Арагон, молодой мексиканский интеллектуал, работающий гидом, переводчиком и посредником, мальчик-оператор, и я, сопровождаемый пятью пеонами, которые являлись актерами дня по песо каждый, возглавили бешеную погоню в поисках идеального места для съёмок.
Эйзенштейна знакомил со страной его нежный мексиканский друг, студент-киноактер Агустин Арагон Лейва, чьи предки пустили там корни четыреста лет назад, и чья любовь к стране была так же сильна, как и любовь Эйзенштейна к кино.
Благодаря молодому мексиканцу и друзьям русского кинорежиссера Мексика была брошена практически на колени Эйзенштейну. Вряд ли в стране найдется что-нибудь, что не было бы в его распоряжении.
Трудясь на солнце с раннего утра до полудня, что характерно для Мексики с ее обжигающей жарой, мы вытащили из церкви статую Христа, он лежал на земле, трогательный и ничего не подозревающий об Эйзенштейне. Его взгляд устремился в голубую чашу, которая являлась небом, в то время как машина запечатлевала его неподвижность на вращающийся целлулоид.
Прекрасный Христос, самая большая статуя которого была найдена. Привезенный из Испании, с красиво выкрашенными боками и прорезями, тщательно вырезанными в худой груди, в которые вставляются пятаки. Борода: живописная, стилизованная под греческую с декоративными петлями. Всё это, присыпанное пылью десятилетий, просочившейся сквозь щели стеклянной обшивки, лежало на пурпурном шелке в открытом внутреннем дворе, в то время как почти всё население Лос-Ремедиоса собралось здесь в соответствующем благоговении.
И падре, побуждающий членов своей паствы при приближении кинокамеры проливать жемчужные слезы на статую. Две маленькие девочки, которые продавали свечи и которых тоже завербовали для этой сцены, сбежали в последнюю минуту, появившись позже на крыше, ошеломленные и все еще робеющие перед этим механическим монстром Франкенштейном.
“Может быть, – произнес падре, – вы смогли бы сделать несколько фотографий для членов моего прихода?”
И Эйзенштейн мгновенно соглашается.
Никакой еды во время дневной работы, кроме бутылки теплого пива, которую тут же быстренько выплюнули на сонных мух.
Никакого отдыха, пока Эйзенштейн видит свет в небесах. После одиннадцати месяцев работы он так же активен, как и в первые дни. Какое значение имеет усталость, когда это будет первый фильм, снятый на американском континенте, для своей страны? Каковы опасности джунглей, гор или моря, если вы исследуете человеческую природу?
Как могут такие люди, как Карлтон Билз, Стюарт Чейз и им подобные, жить и путешествовать по стране месяцами, годами, не чувствуя того, что этот русский постиг за столь короткое время? Как могут писатели, прожившие десятилетия в Мексике, публиковать заученные и скучные работы о стране, даже не вникнув в суть мексиканского бытия?"