Незадолго до того, как на СССР обрушился книжный дефицит, книг в продаже было полно. Даже фантастика: Стругацкие, Ефремов, Лем. Цены копеечные — в отличие от крабов и коньяка, которые тоже загромождали магазинные прилавки. Молодежь, конечно, хватала научную фантастику. Старшее поколение сердилось.
— Читаешь всякую чушь, — подняв взгляд над «Фараоном» Болеслава Пруса, сказал своему сыну Директор (именно так, с большой буквы; и хотя он был уже бывший Директор, бывших в этой профессии на самом деле не бывает). — А кандидатская, я уверен, недописанной валяется.
— Это не чушь, — возразил довольно-таки уже взрослый сын Директора, начинающий инженер-теплотехник. — Фантастика содержит алгоритмы для решения инженерных задач. Это литература эпохи НТР!
Он принялся было рассуждать про раскрепощение творческой фантазии и необходимость парадоксального мышления. Но тут суровый взгляд папы случайно упал на книжку в руках сына. На фронтиспис. С фотографией автора.
— Что-о? — ужасным голосом воскликнул он. — Как его фамилия?!
Сын инстинктивно струхнул. А папа-Директор смутился. Потом развеселился.
— Этого пижона, — мемуарным тоном заметил он, — я еще в начале тридцатых гонял в хвост и в гриву на Лысьвенском металлургическом заводе.
* * *
...Крестьяне в окрестных деревнях за первые годы после революционных потрясений кое-как поднялись и стали привередничать. Черную, неэмалированную посуду брать не хотели. А печи для обжига эмали выдавали стопроцентный брак. Поэтому завод, в отличие от трудового окрестного крестьянства, не мог встать с колен до тех пор, пока печи не заработают. А они работать не хотели. И специалистов, чтобы наладить, не имелось.
Но тут, как водится, повезло. Из Москвы, из Всесоюзного теплотехнического института прибыл командированный. Типа ревизора. С пустячным заданием определить основные источники производственных теплопотерь. И сразу угодил в капкан.
Еще молодому, но уже тогда строгому Директору столичный шалопай сразу не понравился: цыплячья шкиперская бородка и буржуазный галстучек. В глазах научная надменность.
— Меня источники теплопотерь не интересуют, — ледяным тоном заявил Директор командированному. — Меня интересует, почему печи для обжига брак дают. Поэтому, товарищ ученый, пока вы мне обжиг не наладите, я вам командировочное удостоверение не подпишу, и никуда вы отсюда не уедете.
— А!.. — взвился было сухопутный теплотехнический шкипер.
— И, — закончил за него Директор, — вам будет выделена комната в доме приезжих. А также и печь для необходимых экспериментов.
— Я поставлю в известность лично профессора Рамзина, директора института, о вашем самоупра...
— Хоть черта лысого! — с удовольствием перебил столичного пижона Директор. — Ставьте в известность, но чтоб печь работала. Мне здесь гастролеры не нужны.
Москвич не сдавался. Через два дня он ворвался в кабинет с институтской телеграммой. На бланке плясали серые буковки: «Вернуться в первобытное состояние».
— Меня отзывают, — надменно истолковал он загадочный текст.
У Директора было иное мнение. Он объяснил, что данная телеграмма дает ему право посадить столичного теплотехника в клетку как первобытную обезьяну. Если тот еще позволит себе кляузничать в Москву вместо того, чтобы дневать и ночевать у печей.
Командированный сломался. Получил в завкоме талоны на столовские обеды. Притащил из библиотеки в свою общежитскую комнату классически объемистую монографию профессора Грум-Гржимайло «Пламенные печи». Дневал и ночевал на заводе. Попробовал было поухаживать за местными барышнями, но испугался: чего это они все время руками всплескивают, будто оркестром дирижируют? «А это, — объяснили ему, — рефлекс такой. Они в чан со шликером черные миски макают. Макают, макают. Норма — шестьсот кило за смену. Даже за проходной никак остановиться не могут».
А потом все эти покрытые эмальраствором миски идут в брак. Тут пижон едва не заплакал и принял на себя повышенное обязательство досрочно взять анализы газов из различных точек дымохода. А когда анализы взял, то объявил, что горение идет совсем не там, где нужно. А где нужно? Не знаю. Так вот узнай! И в трехдневный срок предоставь эскиз переделки печи.
Шкипер скрылся в заводской библиотеке, а когда вышел оттуда, объявил, что эскиз он разработал, но для переделки печи потребуется на несколько суток остановить ее работу.
Директор, когда услышал такой технический прогноз, дружелюбно улыбнулся и поиграл ручкой от ящика своего письменного стола. Повыдвигал ящик туда-сюда. В те годы все знали, что у директоров в верхних ящиках обычно хранится именной браунинг с гравировкой «За меткую стрельбу по врагам республики».
Печь остановили. Командированный в ней три дня ковырялся. Потом вылез и дал команду разжигать. Дождался, пока установится нужная температура, и велел загружать продукцию. Тоскливо посмотрел вослед уходящим в пламя черным мискам, втянул голову в плечи и нетвердой походкой отправился спать.
К нему пришли на следующий день. На прикоечной табуретке лежал увязанный в платочек скарб с переменой белья и несъеденным вчерашним столовским ужином.
— Передайте жене Люле... — голос его дрогнул.
— Дорогой вы наш! — успокоили его. — Уже несколько партий посуды прошли обжиг. Брака ноль процентов. Окрестные крестьяне рвут с руками эмалированную посуду. Это теперь наша лысьвенская валюта. В столовой сегодня молоко, сметана, картошка и говяжье рагу.
Некоторые говорят, что московский командированный после этого заплакал. Некоторые, что снова уснул. В любом случае, в полдень он был в кабинете у Директора и вид имел какой-то нестолично притихший, усталый и житейски умудренный. Директор вручил ему подписанное командировочное удостоверение и подарочный набор эмалированной посуды, который и в Москве можно было обменять на что угодно, хоть на заграничный костюм и штиблеты.
* * *
— Так как, говоришь, его фамилия? — повторил Директор, ныне уже Персональный Пенсионер.
— Варшавский. Илья. Очень хороший фантаст. У меня несколько его книжек есть: «Восход солнца в Дономаге», «Тревожных симптомов нет», «Петля гистерезиса»... Хочешь дам почитать? — предложил сын.
— Да ну его, — вальяжно махнул рукой папа. — Читать нужно классику. Я вот классиков сильно уважаю, и есть за что. Их по периферийным заводам в командировки не гоняли, в железную клетку как питекантропов посадить не грозились. Потому и писали: «Война и мир», «Цусима», «Собака Баскервилей»...
— Кстати, — припомнил сын. — Что это за телеграмма такая странная была, «Вернуться в первобытное состояние»?
Директор ухмыльнулся.
— Был у меня случай это выяснить, — он снова погружался в Болеслава Пруса. — Как-то в Москве на Всесоюзном совещании встретил профессора Рамзина, рассказал ему эту историю, вместе посмеялись. Он говорит, что телеграмму отправлял такую: «Разрешаю вернуться, если помочь не в состоянии».
Опубликовано в журнале "Мы - земляки" (Пермь), 2009, № 3.